Зависимость

Сара не замазывает опухшую скулу и синяки под глазами. Она может спрятать эти отвратительные отёки под толстым слоем тоналки, но эффекта не будет. Она просто замажет чёрные точки и следы от прыщей, сделав только хуже. Фиолетовый смешивается с бежевым. Лысые мальчики с борделей снимают штаны и дрочат на грязно-коричневый цвет под своими ногами. Именно в такой цвет вчера окунает её Нолан, показав ей место. Смена декораций: Сара вся в дерьме, которое уже засыхает и отваливается от неё кусками, стоит на коленях и облизывает чьи-то берцы. Цепь звенит и стягивает шею. След отмечается её воплем. Но Сара, такая ебучая гордячка, оставляет всё так. У неё на это грёбаный фетиш. Ей до блядоты нравятся синяки и трупные пятна. Вены и ключицы — просто и шаблонно. Сара презирает общество, тонущее в выдвинутых рамках. Нет, она ничего не имеет против выпирающих вен. Но она не улюлюкает шлюхой, которой показали большой член, когда видит их. Сара когда-то качала руки и сдавливала запястья пальцами до синяков, чтобы они наполнились кровью и набухли. Она даже загордилась собой, когда медичка, ставящая ей манту, секунду колебалась, потому что мешали проявившиеся вены. Но ей на это плевать. Сара уже давно забила на все эти подростково-переходные заёбы. И пока тупые, сволотодерьмовые, жадные, уродливые американские смертесосы ищут лекарство от рака, она почему-то всё ещё продолжает иногда ставить себе эти метки. И она чисто принципиально надевает сегодня рубашку, закатывая ей рукава, с расстёгнутым на две пуговицы воротником. Чтобы все видели, что она — эстетика. Грёбаная, блять, эстетика, запятнанная лиловыми и погранично-серыми гематомами. Эстетика, которая немного хромает на правую ногу, но делает вид, что ничего не пошло по пизде, и у которой выбит зуб. Смена декораций: город, где принципиальные педофилы перерезают глотки порванным восьмилеткам и выжирают их половые губы. И Саре всё это нравится. Она рисует себе брови и толстые стрелки, бросает на покрытые серыми отпечатками пальцев плечи кожанку и выбегает из дома, пока мать не начинает доёбываться до неё вопросами о внешнем виде. Сегодня она подчёркнуто без черники. Она вливает в себя питьевой йогурт со вкусом банана и заедает бутербродом с копчёной рыбой, спускаясь по лестнице. На стенах подъезда визжат и дерут когтями лица люди. Усталая смерть вывозит трупы в скрипящей тележке. Анку выходит на охоту. А она просто ненавидит лифты. Особенно те секунды, когда он начинает опускаться. Тело горит. И здесь нет иронии, потому что не от касаний этого ублюдка. Оно горит от содранной кожи и выдранных волос. До сих пор. Даже когда её обдувает ветер и холодит втянутый живот. У неё ещё один заёб — втягивать живот, когда кто-то рядом. Подростковые комплексы редко когда загнивают. Это больно. Но в то же время, пока малолеток рвут в подвалах и кончают им на лица, Сара получает какое-то извращённое удовольствие, когда давит на синяки. Или когда её от своей ебуче-жалкой слабости, как какую-то, блять, куклу, швыряют со всей дури на пол. И ломают. Ломают до застрявшего в глотке крика, выдирая кадык. Нет, Сара не мазохистка. Просто её видение нормы когда-то пошло по пизде. Выбрасывая пустую бутылочку в помойный бак, она заходит в такой же, как у неё, обоссаный падик с настенной блевотиной на каждом этаже. Дохлые котята валяются в коробке и воняют падалью. Саре грустно, когда она на них смотрит. Стэнтор должен выйти с минуты на минуту. Добраться от её хаты сюда минут двадцать. За это время американские ебласосы превратят деревню в сожжённое настоящее. А Саре плевать на эту философию; она даже вышла сегодня пораньше, чтобы успеть перехватить его у самых дверей. Нет, она не собирается за ним бегать. Она даже не скучала, а просто привыкла к Тиллеру. Привыкла, что он каждое утро ждёт её возле ворот у школы и материт, потому что она курящая дрянь, которая постоянно ебёт ему этим мозги. А проёбывать его ей почему-то не хочется. Пепельноволосый зожник слишком крепко вцепился в её будни. — Привет, — он глотает удивление, но Сара всё равно слышит, как натягиваются его голосовые связки и поёт кровь у него в ушах. — Привет, — отвечает ему Сара без всяких заебонов и улыбается так, что не видно дырки. — Как ты? Тиллер прячет ощетинившееся удивление за сжатыми губами. Грёбаная эмоция крепкой хваткой смыкается у него на горле; сам он откидывает голову назад и отрывается от пола. Взлетает, пробивая бетонные полы подъезда. Он теряет сознание и кончает. Смена декораций. — Нормально, — закрывая дверь на ключ. Если нормально, значит, всё пошло по пизде. За три года общения с ним она давно уже это уясняет. Сара больше ничего не спрашивает. Не залезает к нему во внутригрудные канавы руками. А канавы, заполненные разлагающимся дерьмом и падалью, есть у каждого. И даже у Тиллера, у которого в жизни вроде бы всё заебись. Он тоже чисто из ебучих принципов выбирает лифт, хотя знает о её недофобии. Сара стоит грёбаной статуей, не дыша затхлой вонью и не моргая, пока они едут. На коричневых стенах снова вопят отмеченные разложением лица. У неё нет этих панических атак, когда появляется чувство тревоги и удушья и недостаток кислорода, ей просто дохуя некомфортно находиться здесь. — Что нового? — рушит тяжёлое молчание Сара, потому что от этой тишины начинает закладывать уши. Почему она вообще доёбывает его своим присутствием и вопросами — Сара не знает. Ей вообще ничего не известно в этой блядопростервозной жизни, но существовать можно и так тоже. Жизнь — биологическое самоубийство. — Ничего, — сухо бросает ей под ноги Стэнтор, выстраивая между ними стену ещё выше и толще. — У тебя? Будто через грёбаное усилие. Будто не замечая её синяков, заёбанности от всего происходящего на лице и вопящих от усталости людей в зрачках. И какая ирония, что Сара даже ничего не сделает, чтобы пробиться. Психологи говорят, что нужно ломать эти стены. Сара говорит, что это шаблон решения проблемы. Хотя это даже не совсем точно; оно уже отошло от этого. Нужно положить член на проблемы. Существует шаблон чувств и действий. Когда шаблону перестают следовать, исчезают все проблемы. Они сворачивают за какие-то чигири, где пьяный бомж плюёт себе на ладонь и дрочит на птиц. Сару вся эта мразь начинает уже раздражать. А Стэнтор даже не смотрит на неё. Так какого хуя, Ленц, он должен увидеть? — Слушай, — она начинает выплёскивать на него застоялым дерьмом своё негодование, — если я тебя заебала, так и скажи. Хули мы ебём друг… Её перебивает мазнувшая по ушам сигналка. Чёрный Марк два останавливается у обочины. Окно приоткрывается. — Милка, садись. Смена декораций, где у неё преобразовываются костяшки в стальные кастеты. Сара вытягивает мерзкую пасть Джима наружу и размаживает ему череп. У Стэнтора выпячивается ширинка. Он дрочит и кончает светом. И Сара понимает, что у неё три блядских секунды, чтобы сделать выбор. Она или теряет Стэнтора, который смотрит с грёбаной иронией на Уизерспуна, а потом идёт дальше, или нет. Если она сейчас пойдёт за Тиллером, то потеряет бесплатные сигареты и общение с Джимом. А сев к нему в тачку, она уже окончательно проебёт недодруга, и Уизерспун поймёт, что Сара обычная дешёвка, которая по первому зову бежит к нему, садится на колени и берёт в рот. Ленц думает, выбор очевиден. — Езжай на трассу, — она улыбается ему мерзостью на зубах. — Я надеюсь, ты встретишь там какую-нибудь шалаву. Она не говорит «ещё», пока её бесы скалят Джиму зубы и отрывают клочки от его плоти. Сара не шлюха. Поэтому прости, плохой мальчик, не в этот раз. И она не орёт на всю улицу, чтобы её подождали. Её фишка — тихо подкрадываться, когда её не ждут. Тиллерсон не ждал. — Почему ты не села? — и он теперь не скрывает грёбаную усталость в голосе. — Я, конечно, и проебала бесплатные сигареты, — непринуждённо говорит Сара, равняясь с ним, — но не он будет бегать мне за анальгином и слушать моё ебучее нытьё, когда у меня месяки. Поэтому закрой свой рот насчёт этого хуебеса и наслаждайся моим обществом. Ветер воет ей в лицо, разбрасывая по плечам волосы. В её зрачках пидарасы используют российский вечный огонь и жарят на нём мясо. Только Тиллерсону нихуя не смешно, когда он замечает. Когда он видит всю эту мразь. — Что это? Он резко останавливается, хватая её за угловатое плечо, и разворачивает к себе. Сара вгрызается бешеной псиной себе в щёку, чтобы не заскулить. Снова больно. Приятно больно. — Какого хуя, Сара? — он берёт её лицо в руки, а она даже не вырывается. Его взгляд блядски серьёзен, а ей почему-то смешно. — Что это? Ложь гниёт у неё во рту. Сладкий гнилостный аромат окисляет ему лёгкие. Она стоит статуей, пока он стягивает с неё зрачками скальп. Он водит пальцем по её отёкам, разбитым в сырое мясо губам и омерзительно лиловому синяку на левой скуле. Проводит и смотрит на подушечку пальца, будто сомневаясь, что он настоящий. — Это он, да? — хриплой яростью он оставляет ей на коже нематериальные ожоги, а потом едва не рвёт связки. — Этот ублюдок это с тобой сделал?! Сара не вздрагивает, пряча какую-то самодовольную улыбку за плотно сжатыми губами. Бесы внутри неё дерут глотки в перманентном смехе. — Не молчи, — уже тише цепляясь лезвийными словами ей за барабанные перепонки. А Сара блядски радуется. Давай, блять, смотри на неё. В каплях слюны на губах, сверкающих в жёлтом свете, она смахивает на омерзительную в своём странном понятии эстетику. Тиллер сплёвывая вправо, смотрит на неё в каком-то разочаровании, а Сару дико распирает на истеричный смех. Она сама виновата, что с маниакальным желанием полезла в это дерьмо. — За свои слова нужно отвечать, Стэнтор, — обрубает всё Ленц под корень и улыбается так дико в смене декораций, что ему становится страшно-тошно. Гниль ползёт мерзкой слизью ей через зубы и со смехом впивается ему в лицо. — Зачем? — глухо спрашивая, он прячет дрожаще-расколотые глаза под веками. — Я всё равно чист. Зачем ты полезла? Немая ярость стекается к его пальцам, которыми он цепляется за её скулы будто в какой-то помощи. А Сару словно током бьёт. Его губы распухают в попытке захватить воздух. Он, задыхаясь, глотает кровь во рту. — Мы, — она хоть и не идеальный, но всё же стратег. Сейчас необходимо пустить нежность из губ, и… — друзья. Он её обнимает. Она смогла заменить проклятие на протухший сентиментализм, который и разрушает всю правду. Стена рушится с тотальным треском. Люди рядом вопят. Сара всё-таки хороший стратег.