Зависимость

У Тиля закладывает уши. Они собираются ночью на малооживлённых трассах, чтобы выплеснуть адреналин и выяснить, у кого самый мощный байк в городе. Они — участники и зрители нелегальных гонок. Они готовы вкладывать все свои деньги в тюнинг мотоцикла и рисковать своей жизнью, гоняя под триста километров в час. Гиммлер любит скорость. Это его грёбаная страсть. Он до какой-то маниакальности зависим от уличного спидвея. Когда в городе не осталось подходящих трасс, у него началась ломка. Ему нужна была скорость. Он рассказал про бывший военный аэродром, который находился где-то в пятидесяти километров от города. Там взлётно-посадочная полоса идеально подходила для гонок — ровная и длинная дорога шириной в пятьдесят метров. За всё время проведения гонок здесь был сделан качественный свет, поставлены палатки с едой и холодным пивом, ограждена зона участников и зрителей. Музыка как в клубе. Он зависим. Для него мотогонки — не увлечение, а идеология и образ жизни, воплощение его второго «я». В микрофон объявляют о начале заезда. — Проверь тормоза, — он слышит глухой голос, рвущий улюлюканье и крики зрителей. — И на наличие взрывчатки. Здесь разное случается. Ублюдки снимают штаны и кончают от одного вида ползущего на изувеченных руках за помощью мотоциклиста. Крайст похлопывает его по плечу, забирая шлем из рук. Да, здесь случается всякое. От небольшого ДТП до массовых смертей, когда на скорости в двести пятьдесят километров в час неуправляемая двухколёсная смерть влетает в зрителей. Их крики глушат двадцать киловатт музыки. Ублюдки готовы на убийство, мерзкой крысой испортив тормоза, чтобы завоевать внимание и любовь публики. Или то гнилое мясо, что от неё осталось. Оставшиеся в живых валяются в падали и жрут сердца мёртвых. Кончают кровью. Из их рта вылетают маленькие бабочки. — Всё заебись, — отвечает Тиль, забирая шлем с неоновой розой. Она всегда приносит ему удачу. Он надеется, что в этот раз будет также. Мотоциклы поставлены «ёлочкой», чтобы светить друг на друга. Оглашаются участники и номера. И на старт. Дешёвая блядь в коротких шортах, отсосавшая на удачу почти всем участникам, проходит вдоль всю стартовую черту. На её голой силиконовой груди играют тусклые блики от ламп и собираются капли пота. Проколотые соски напряжены. Загорается красный. Байкер — это человек, для которого езда на мотоцикле — неотъемлемая часть жизни. Это даже не хобби. Их дорога одновременно и манит, и напрягает. Тиль без этого не может существовать. Жёлтый. Нельзя описать, что чувствуешь на скорости триста километров в час. Это просто некомфортно и езда на характер. Даже на хорошем мотоцикле, на котором скорость достигается быстро и на короткой дистанции, ездить так всё время напряжённо. Это просто мужская забава — разогнаться и увидеть на спидометре триста двадцать километров в час. Зелёный. Визг шин, стирающихся об асфальт. На такой скорости можно мельком увидеть скорость. У Тиля в ушах воюют люди за право считаться лучшим. Всё превращается в одно сплошное чёрное месиво из криков. Эту мразь пересекает вдоль светлая линия. Лампы. Его мыслительный процесс отключается. Есть только его мотоцикл, он сам и финишная черта. И никого больше. Он подрезает одного из участников и вырывается вперёд. Сегодня Тиль Гиммлер обязан прийти первым.

***

— Ты где? Здесь пейзаж расстраивается: высокие многоэтажки, неоновые клубные вывески и забитые дороги падают в тёмные бездны. Всё смешивается: люди, бездомные животные со следом от ножа на разорванном брюхе, гнилостная вонь из канав, наркотики — естественная среда обитания. На сетчатке остаётся криминальный район, район герпеса и СПИДа. Вымершие голодные болезни воскресают и ищут себе пищу. Педофилы здесь прекращают быть педофилами, когда трахнут и убьют последнего ребёнка. Они не смогут найти себе жертву. Следующая стадия — зоофилизм. Ты уже живёшь для того, чтобы кого-нибудь выебать, а потом задушить или перерезать глотку в оргазме. А когда последняя тварь начинает разлагаться и вонять сладковатым гнилостным запахом, появляется некрофилия. Обконченный труп окончательно сгнивает под клацанье насекомых, и тогда наступает смерть. Маньяку больше нет смысла жить. Всё давно уже выебано и сгнило. Голод и жажда убивают человека. — Выхожу уже, — он слышит пьяный голос из динамика и усмехается невидимой грязью на губах. Значит, ждать ему ещё придётся минимум двадцать минут. — Давай, — нажимая на завершение вызова. Но, на удивление, Роуз выходит из облёванного притона через три минуты. Он специально засекал, чтобы потом услышать её пьяные объяснения. — Привет, котёнок, — она нараспев говорит ему в замёрзшие губы, целуя в обветренную щёку. Тиль снова забивает на это слащавое прозвище, вызывающее рвотные позывы. Хочет — пусть. Он кладёт хер на принципы. — И как тебе шляться в четыре утра по притонам? Нет, Гиммлер не ревнует. Просто Канцвер — его девка, и, по сути, она должна поддерживать его за ограждением, а не бухать, пока он за городом гоняет по трассе в триста километров в час. Это — блядство, когда его девушка в окружении блядищных молокососов находится от него за сотню километров. Господи, Тиль, это самая настоящая ревность, граничащая с собственностью. — Всем нужно иногда расслабляться, — она улыбается, обнажая красные дёсна. Гиммлер молча протягивает ей шлем. Искусственным синим ногтем она стучит пару раз по неоновому рисунку, а потом надевает его. Роза горит розовым. На очередном светофоре её тонкие пальцы поглаживают его член сквозь ткань штанов. — Прекрати, — он выламывает из себя всё раздражение, оставляя в голосе чистое спокойствие. Тиль напряжённым плечом чувствует её гадкую усмешку. — Что ты чувствуешь, когда я сижу сзади? — неожиданно спрашивает Роуз, пока таймер отсчитывает тридцать секунд. — Тебе приятно? Приятно? Ему всё равно. Тиль максимально собран. Терять управление нельзя, а её ласки его блядски отвлекают. Центр тяжести располагается высоко и влияет на его устойчивость. Увеличение его массы ухудшает управляемость, несмотря на наличие двух гироскопов. При торможении с большой скорости мотоцикл стремится расседлать водителя. Если за него держится пассажир, то он желает расседлать обоих, причём нагрузка на водителя возрастает. Даже если эта девушка — любимая, он не может отвлекаться на неё. По крайней мере, пока управляет двухколёсной смертью. — Да. Канцвер ещё сильнее прижимается к нему, а Тиль только сжимает крепче руль и нажимает на газ. В этом районе дорога уже почти пуста. Ночью байкеров много. Тиль, замечая знакомый Харлей, снимает ногу с подножки и отводит немного в сторону. Нет смысла выёбываться, поднимая руку, на такой скорости. Да и ночью приветствовать необязательно. Иногда Тиль просто кивает. Проезжая мимо Голд-Вингов, он даже не смотрит на них. Такие люди тоже даже не поворачивают голову, считая себя дохуя крутыми, раз у них дорогой байк. У Гиммлера уже давно таких заёбов нет. — Слезай. Он ставит мотоцикл на подножку и ждёт, пока Роуз наиграется и перестанет залезать ему под футболку. — Блять, Роза, — он закрывает в раздражении расколотые глаза и облизывает губы, — я заебался сегодня за день. Прекращай эти свои игры и слезай. Он пришёл четвёртым. Сейчас ему хочется просто забыть пасть этого ухмыляющегося ублюдка, из-за которого он чуть не потерял управление. Канцвер разобиженно хмыкает и слезает через левую сторону, отдавая ему шлем. Не ждёт его. Скрывается за подъездной дверью. Блять, как же его иногда раздражают её эти заёбы. Нет бы, сука, заткнуться и сделать всё, как он просит. Но Роуз будет не Роуз, если не испытает его терпение. И ему бы положить хуй на всё это дерьмо и уехать, но он заходит следом и поднимается на нужный этаж. За ней. За его Розой, которую он любит трахать в обоссаных лифтах. — Я в душ. Он уже не слышит в её голосе алкоголь. На такой скорости у любого бы выветрился весь спирт. Она начинает раздеваться уже в коридоре. Каждые два шага — валяющаяся на полу вещь. Трусы она вешает на дверную ручку, а потом скрывается в ванной. Тиль чисто физически не может на неё долго злиться. Но он не идёт следом за ней, позволяя ей выбрить себя наголо и смыть высохшую мочу с половых губ. Роуз ебёт ему мозги, а он ебёт её в пизду. Как иронично, не правда ли? Он снимает с себя футболку, небрежно бросая её на спинку стула, и выходит на балкон. Тиль не курит. Вообще. Поэтому просто смотрит на вопящий в агонии город и массирует голову. Из-за волос, завязанных в тугой небольшой хвостик на затылке, его кожа болезненно ноет. — Тебе надо подстричься. Гиммлер даже не слышит, как она подходит. — Тебе же нравятся мальчики с каре. Только Тиль уже давно не мальчик и у него точно не каре. Его волосы даже не доходят до подбородка. — Да, нравятся, — она сжимает пальцами его плечо, пока Тиль вылизывает ей ванильный гель с кожи. — Но помни, что трахаюсь сейчас я именно с тобой. Он улыбается ей в шею, а потом накрывает розовые губы. Мягкие и ухоженные. — Ты устал. Молча тянет её на себя, подхватывает — Роуз обвивает его торс голыми ногами. Полотенце ненужной тряпкой падает ему под ноги. Кровать жалко скрипит. Канцвер тянется к пряжке его ремня, потом к пуговице на штанах. Она уже контролирует собственную дрожь. Получается с первого раза. Он вжимает её в матрас, выглатывая в себя её задавленные стоны. Светает.