Зависимость

Наверное, ей бы начать визжать и биться в конвульсиях, когда Уизерспун зовёт её пошароёбиться по городу. Но она только осматривает отвратительные, отдающие желтизной синяки на шее и скуле, и думает, как отпроситься у матери. Или послать Джима на хер так, чтобы не потерять возможность получать бесплатные сигареты. Но ей чертовски скучно в последнее время, поэтому она достаёт из старого шифонера тонкий свитшот, надевая его на голое тело. Чисто из принципов она натягивает на себя чёрные трусы и однотонный лифак. А вдруг он решит её изнасиловать? Надо быть готовой ко всему, верно? Ноги она бреет кое-как. Если её всё-таки возьмутся насиловать, то им не до ласок и вылизывания кожи будет. Сара пытается нарисовать ровные толстые стрелки и брови. Красит ресницы. Опухшую скулу, разъёбанные в мясо губы и эстетическую желтизну вокруг глаз она не замазывает тоналкой. Пусть все видят это грёбаное искусство. Идёт на кухню. — Мам, — она встаёт вполоборота, так, чтобы скрыть отёк, — можно я погуляю сегодня с подругой? Пока Сара прячет синяки от матери, узники концлагеря лезвием вспарывают себе щёки и размазывают кровь, чтобы выглядеть здоровыми. Женщина делает глоток чая, дёргая кадыком, и хмурится. — Что за подруга? Она моментально закрывает свою лживую пасть, чтобы Калерия не почувствовала исходящий изнутри гнилостный аромат разложения. Аккуратно подбирает слова. — Со школы, — просто отвечает Сара, в смене декораций вгрызаясь в лицо матери. Раздражает. — Её зовут Октавия. Она из параллели. Как забавно, что эта девка действительно существует и учится в её школе. Сара сказал рафинированную правду, немного разбавленную гнилью. Только вот с распиздяйкой Ленц она бы никогда не заобщалась. Мерзкая тихоня. Сара уверена, что эта целка дрочит перед сном на старого препода с отвисшим сморщенным хуем и кончает высокими оценками. Да и ей эта блевотная девка не всралась. — Как она учится? — она говорит и слишком внимательно вперивается зрачками в её лицо, пытаясь уличить в пиздеже. Но Сара уже знает, что выиграла. — Нормально, — безразлично пожимает плечами. Пока отличники берут в рот за завышенную оценку, неграмотные ублюдки скитаются по трущобам и убивают за мятые куски зелёных. Бумага превращается в пепел. За это перерезают друг другу открытые глотки? — Что значит нормально? — женщина вдалбливается ей в лицо дрожащими зрачками, но маска Сары даже не покрывается трещинами. Какая она, чёрт возьми, хорошая актриса. Только она всё равно не удерживается и рвёт кожу на щеках в смене декораций, растягивая тонкие губы в улыбке. — У неё средняя успеваемость. Калерии, на удивление, этого достаточно. Она кивает. — И во сколько домой придёшь? Она делает вид, что задумывается. В другой реальности выгрызает кадык матери за безграничное доверие. — Сейчас пять, — она выглядывает из кухни в прихожую, пытаясь сфокусироваться на часах. — Пока соберусь… Давай в девять? Женщина последний раз смотрит на неё слишком внимательно, ища хотя бы один повод, чтобы оставить Сару дома. Но с огромным треском проигрывает и даёт согласие. — Спасибо, — прячет омерзительную подскуловую улыбку за словами благодарности. Уходит в комнату. У неё в запасе где-то ещё час. За это время она полюбуется своим разукрашенным ебалом и яркими синяками. Или что-нибудь почитает блядски сопливое, пока где-то в другом месте и в другое время писатели сосут у проститутов бритые обрезанные члены, чтобы потом описать свои и их ощущения, приближённые к реальности. А пока она только проводит указательным пальцем под мышкой. Гладкая.

***

Входная дверь захлопывается с характерным звуком. Сара оглядывает лестничную клетку и замечает сварливую соседку. Господи, нет. — Здравствуйте, — она проталкивает слово сквозь появившуюся перегородку в глотке. Как, блять, официально. А ведь не поздороваешься сокращёнкой, иначе эта бабка задержит её на грёбаные полчаса, за которые она обосрёт не имеющую такта молодежь. — Добрый вечер, — дряблыми руками, покрытыми мерзкими старческими пятнами, она поправляет дырявую шаль. — Как ты, держишься? Что? Сара иронично поднимает бровь, конвульсивно вцепляясь пальцами в пачку сигарет, спрятанную в кармане свитшота. — Вы о чём? Бабка смотрит на неё маленькими крысиными глазками с каким-то грёбаным осуждением, а Сара вообще не понимает, что происходит. — Я о том, что случилось, — выплёвывает женщина с каким-то пренебрежением, граничащим с кристальной ненавистью. Господи, да что случилось? — Да всё нормально, — поспешно бросает в мерзкое сморщенное лицо этой клуши, сбегая по ступенькам. — До свидания. Слышит её возмущение. Саре плевать. А потом осознание вбивается в её надкостницу стальным набатом. Стэнтор. Но он чист, да и как она узнала? Ладно, неважно. Тупые бабки, обсуждающие каждую пизду в своём подъезде, всегда найдут, к чему приебаться. Она выходит из подъезда, на периферии замечая склизкие щупальца, прячущиеся во тьме обоссанного подъезда. Как забавно, что Сара слышит крики мужиков, в зад которых заползает толстая субстанция, пролезает по кишкам с мягким говном на их стенках и вылезает через раззявленный в агоничном вопле рот. Как на вкус собственное говно, жалкие ублюдки? Сара курит возле каких-то чигирей, глотая отсыревшей глоткой никотин. Она ждёт Уизерспуна уже пять минут. Нет, она никаким хером не пунктуальная. Никогда. Просто ей хочется окончательно посадить свою дыхалку. А на деле Сара просто ненавидит, когда ей приходится кого-то искать. Это выглядит тупо. Лучше пусть высматривают её. А ты никогда не думала, что Уизерспун как-то связан с ситуацией Стэнтора? Эта мысль неоднократно соскребала с черепной коробки её размазанные по ней мозги. А с тем, что её отпиздошил Нолан, Сара не думает, что он как-то связан. Даже косвенно. Или, типа, решил взять под крыло униженку? Нет, она видит, что Джим даже не знает всей ситуации. Или он тоже превосходный актёр. В шесть вечера раскрытые ключицы выскабливает ветер. Кожа вопит, покрываясь мурашками. Сигарета потухает — приходится втягивать мерзкий дым от дешёвых сигарет несколько раз, чтобы она начала гореть. В раздражении затягивается. От порыва встречного ветра едкий погранично-серый дым разъедает роговицу глаз, а потом всасывается заблёванной улицей. Сара выплёвывает маты, вытирая слёзы. В смене декораций маленькие мальчики с короткими членами плачут, когда изнутри их разрывает толстый хуй с большой и красной залупой. Сначала им затыкают рот кляпом, а потом они уже молчат. Вечно. До следующего перерождения. Гул мотора размазывает её слуховые рецепторы по ушной раковине. Порванные целки смывают засохшую кровь с заляпанных синяками ног. Сара оборачивается, замечая чёрную Ямаху. Эту модель она везде узнает. У неё только один вопрос долбится в покрывшуюся накипью черепушку. Господи, блять, откуда? Джим снимает чёрный «Шарк», зацепляет его за что-то и ставит мотоцикл на подножку. Диски золотого цвета. — Привет, — он вытягивает из внутреннего кармана кожанки извечный Мальборо. Чиркает зажигалкой у искривлённого рта, прикуривая. Напряжённо выдыхает седоватый дым носом. И нет, Сара не из тех дешёвок, которые, видя мощный байк или драг, становятся на колени и стирают вонючими хуями, запутанными в сальных лобковых волосах, нёбо до кости. Ей просто нравится техника. Когда-нибудь у неё тоже будет Харлей восемнадцатого года или старая заднеприводная тачка. Становление детройтской шлюхой ещё актуально? — Здарова, — она выкуривает сморщенный бычок до горькой гари на кончике языка и выбрасывает, размазывая его подошвой ботинок. — Дай. Тянет бледную руку за ещё одной сигаретой. Мерзко улыбается на его пристальный взгляд. — Ты уже курила, — но всё равно вытаскивает измятую пачку. Ну а что ей делать, если с одной она накуриться не может? На третью ей уже становится хуёво и хочется блевать в сточные канавы, где сперма собак всплывает на поверхность омерзительной белой жижей. Не отвечает на констатацию факта, прикуривая. Из-за ветра пламя бросается в разные стороны, обжигая пальцы. Сара глухо матерится. Как только она стреляет бычком вперёд, Джим, втаптывая ботинком свою скуренную до фильтра сигарету, идёт к байку. Сара следом, как привязанная. — Твой? Джим усмехается с гнилью на зубах, беря в руки шлем. Ей не отдаёт. — Тут было моё имя, — постукивает пальцами по баку. — А тут год. Со временем стёрлось. Указывает на вилку переднего амортизатора. Сара кривит губы. Тонко. Не ответить на поставленный вопрос, даже не переведя тему. Она не настаивает на ответе. Такое железо стоит не меньше тридцати тысяч зелёных. Откуда такие бабки у семнадцатилетки? Взял в прокат, чтобы повыёбываться перед кем-то (она не хочет верить, что перед ней)? Одолжил у кореша? Сара не знает, какая финансовая ситуация у его предков. Скорее всего, они превращают мятые куски зелёных в пепелище, пока новые глянцевые бумажки лежат в их жирном кошельке из дорогой кожи. Такие богатые ублюдки ломают грязные засаленные пальцы безбожным бичам, когда они тянутся к ним за помощью. — А как ты без прав? — наступает время тупых шуток. — Платишь копам натурой? Саре это интересно с первых минут, как только он приезжает. — Мне восемнадцать, Милка, — с каким-то грёбаным снисхождением улыбается Уизерспун, надевая шлем. — И права у меня есть. Задавленно из-за шлема, но Сара всё равно слышит. Зря. Когда всё застывает, она сталкивает его на асфальт, садится в седло и переезжает самоуверенное ебало Джима пять раз, пока череп не превращается в сплошное кровавое месиво. Субстанция вспенивается и пузырится. Ублюдки рядом падают ниц и соскрёбывают с земли эту омерзительную воняющую металлом кашицу. Едят, измазывая раззявленные в смехе рты. Пока миром правит анархия, Сара стоит и не знает, что ей делать. Она ни разу не ездила на байке, но знает, что гнуть и ломать пальцами рёбра водителя нельзя. Это отвлекает. Держаться нужно за что-то другое и не подавать вид, что ты вообще существуешь. Но, блять, Господи, куда ей садиться и за что держаться? Пока Уизерспун не понял, что Сара — чёртова лохушка, она заходит за байк и садится через левую сторону. Весь вес железа направлен туда, и она как-то умудряется забраться на байк, не наебнувшись. Сара, глотая мимолётную панику, некрепко обхватывает его за рёбра и не обижается, что он не даёт ей «Шарк». Так надо. В смене декораций раздавленные им ублюдки срут кишками из дыры в брюхе и глотают их обратно. И так по кругу. Раз-два-три. Раз-два-три.