Зависимость

Сара снова опаздывает. Высушивая носоглотку дымом и смаргивая слёзы, она всегда чувствует себя лучше, когда проверяет чьё-то терпение. Не то чтобы ей нравится перспектива выслушивать нытьё, но когда она видит недовольные лица, она не может сдержаться. Раскрасневшаяся от ярости кожа — патока по сердцу, никотин по лёгочным трубкам, блестящая новенькая купюра шлюхе из трущоб. Это лучше, чем продолжать гнить и перед игрой в «русскую рулетку» доставать из магазина пистолета все пули. Её мать постоянно избегала конфликты, стелясь под каждым. А Сара нашла своё предназначение — раздражать всех только одним своим существованием. Теперь она выстреливает выкуренным бычком куда-то в сторону, поворачивая за многоэтажку, и заходит во двор школы. И у неё улыбка — не сгущённое молоко. Не кофе со сливками. Не жар, расплавляющий воском кожу. Не турбуленция в венах. Её улыбка — непреодолимое влечение к асфиксии. Она сама — словно катаклизм, растягивает испачканные черникой губы в подобие улыбки и впечатывается в его грудь секундным объятием. Тиллеру кажется, что это чёртов финиш. Ему под лёгкие забираются резкие духи и сигареты, давят, сковывая в спазме — рёбра трескаются, и бронхи падают им под ноги. «Им» он романтизирует до устали, пока у него перед глазами не темнеет. Это начало Коллапса, преддверие панической атаки. Стэнтор до сих пор прижимает её к себе, а эта гремучая смесь туалетной воды и никотина выжигает ему трахею, отравляет нутро до спесиевой горечи на языке и удара под дых. Это не красивая история из его ночных кошмаров, когда он просыпается в холодном поту, дыша загнанно и хрипло. Это второсортная немецкая порнуха, потому что Тиллерсон Стэнтор не влюблён. Он просто испуган. Там, в смене декораций, он берёт винтовку PSG на десять патронов и идёт в самое пекло гнилого мира, где на костях сидит Сара, скалившаяся на кресты, молитвы и святую воду. Один. Два. Три. На пятую пулю построенная на анархии империя рушится, и Тиллер просыпается в холодном поту. Убивать предвестника апокалипсиса уже вошло в его привычку, но он всё равно, спотыкаясь, бежит в ванную и сблёвывается желчью, когда всё ещё чувствует на себе обжигающую кровь. Её кровь. С подбородка свисает нить слюны. — Что за инфантильные нежности? Сара отстраняется, а ему хочется плеснуть ей в лицо серной кислотой, чтобы до костей разъело. Чтобы заглушить в себе маниакальное желание сунуть её шею в петлю и вздёрнуться следом самому. Изуродованное лицо — достойная плата за то, что Тиллера выламывает окончательно и трясёт от разбитых стен. Вытекшие глаза и сросшаяся кое-как кожа заслуживает его унижений. Тиллерсон хочет её изуродовать, чтобы не чувствовать ничего, кроме отвращения, при взгляде на эту меркантильную тварь. — Челяк с плечом вставили? — интересуется Сара, отрывая зубами отшелушивающуюся кожицу с губ. На зубах остаётся помада. Как забавно, что об этом он вспоминает только сейчас. — Да. Когда это «да» становится ей достаточным, воздух вокруг него начинает задыхаться и схаркиваться гарью. Костлявые крылья рёбер уменьшаются в размерах, и лёгкие с предпраздничным хлопком взрываются. Поздравляю, Тиллерсон Стэнтор, ты подохнешь от кислородного голодания. — А ты разве не должен сейчас быть дома? Кислород медленно начинает поступать небольшими дозами в мозг. К сожалению, ты выживешь. Очень прискорбно. — Я три дня отлёживался, — Тиллер отмахивается, чувствуя тухлятину во рту. Ложь. Жирный штамп отпечатывается на сетчатке, отражаясь на роговице. Тиллер прячет расколотые глаза за веками, но его маниакально раздражает, что Саре всё равно будет перманентно плевать, что он не спал эти три дня, трясясь одичалым и выламывая плитку в ванной кулаками. Нестерпимая боль во вправленном плече не отрезвляла, наоборот, делала только хуже. За эти три дня Стэнтор понял одно. Он одержим тем, что надеется на возвращение Святой инквизиции, которая сожжёт её на костре. Тиллерсон не пугается, когда хочет услышать её агоничные вопли. Но он уверен, что Сара, растекающаяся воском в очищающем огне, будет смотреть на всех со снисхождённой улыбкой и смеяться. Инквизиторы возьмут в трясущиеся руки кресты и неистово зачитают молитву о спасении и славе Креста Господня. Но ничего их не спасёт. Её смех — Дьявол, Дьявол — её смех; он проникнет через уши и понесёт за собой Коллапс. Даже Эдем будет разрушен. Ему мерзко и душно. Сара — Лилит, первая женщина на земле, мать всех демонов. Насилие порождает насилие. Тиллер знает, что они все уже давно мертвы. Просто ещё не догадываются об этом. Он усмехается, пока Лилит прячет сигареты.

***

Всю географию она смотрит на скулу Тиллера и не может вкурить, чем его так приложили. Определённо, как она тогда и решила, чем-то металлическим. — Ты во мне скоро дыру просверлишь. Прекращай. Он лениво конспектирует слова препода, пока Сара выедает его кожу. Тиллер выгорает изнутри, когда она касается не дающую ей покоя ссадину ледяным указательным пальцем. Языком с полости рта он соскребает копоть. А потом с подскуловой улыбкой она начинает давить на синяк, разрезая между ними пласт воздуха на тонкие полосы вырвавшимся смешком. Тиллер сглатывает сдавленное шипение, отдёргиваясь. Перехватывает её тонкое запястье с коричневыми синяками и заляпанное синей пастой, чуть наклоняясь к ней. Смотрит недовольно и непривычно долго, вычёсывая зрачками её голубой огонь. Тиллерсон умеет касаться её и не делать больно. Он — не Тис. Чёрт, какого хуя? Перед глазами всплывает разодранная улыбка Нолана — лезвие катаны, выстрел из десятикалибровой винтовки в глотку так, что снесёт голову. Он изломанно ей улыбается, пока в это время унижает и топчет её говнодавами. Ему нравится подчинение. Он питался эмоциями, когда его окружение теряло самообладание, потому что сам он выпотрошен. Пуст. Какая ирония, что перегоревшее существо уничтожает тех, кто его уважает и любит, чтобы только самому жить. Жить за счёт чужих эмоций. Сару засасывает в другую реальность, где безупречно ничтожный Тис не постепенно высасывает из человека жизненно необходимую энергию, а вглатывает в себя сразу, полностью уничтожая его без права на нормальное существование. В первом случае он ничего не поймёт; таким людям легче перенести «выкачивание». Во втором — остаётся только оболочка, которой человек продолжает уже существовать. Но Нолан никогда не остановится на достигнутом. Сколько он выпил людей до полного иссушения? Если разрушать планету, то окончательно и без жалости к примитивным. Таков твой девиз, а, моральный ублюдок? И Сара не хочет думать о нём. Но пока Стэнтор держит — не цепляется, как он — её запястье, она постоянно возвращается к воспалившимся ожогам от вкрученных в его кожу окурков, абсолютно ледяное, безумное и геенновое пламя в глазах. Её выедает изнутри ненависть. Сара гниёт. — Может, трахнетесь тут ещё? Она вылезает из глубокой скользкой ямы, которую сама же себе и вырыла. Поскальзывается, сдирая подбородок в кровь, но вылезает. — Почему бы и нет, — она вырывает руку из его пальцев, а сама сгорает от выбеленного бешенства. — Десять баксов, деньги вперёд. Она даже не знает, как его зовут. Может, Антуан. Или Лорен. Ей плевать. Запоминать имена людей, с которыми она даже не общается, она не обязана. Сара непринуждённостью пытается скрыть растерянность, роняя едва слышное «блять». Это раздражает до трясучки, что он отравляет её жизнь, даже когда самого рядом нет. Блядские мысли. Блядская ненависть. Блядский Нолан. Тиллерсон где-то над подсознательном уровне чувствует, что жестоко проёбывается. А у Сары рога под корень опилены, но она всё равно почему-то продолжает упираться. Какая ирония, что пока Стэнтор касался её кожи — не оставляя синяков, как он — и думал, какого черта именно она, Лилит в обличии Сары сгорала в безумии. В ёбаном безумии, катастрофе огромных масштабов, всемирном катаклизме. Ей хочется кричать, чтобы все услышали, что Сара Ленц окончательно ёбнулась. Невозвратимо.

***

Курилка находится в двух минутах от школы. Нужно пройти стадион, площадку и выйти на свалку. Её кроет с головой, когда Сара всасывает трахеей дым. Колени дрожат. Она облокачивается на забор, небрежно стряхивая пепел. Из-за ветра он летит на неё. Она даже не морщится — просто сдувает. Сара выжата, хотя день так и не успел начаться. Когда ей проедает лёгкие, она не обращает внимание на приближающиеся голоса. Ей просто становится плевать на всё её не касающееся. Она надеется, что не выхаркнет сейчас себе под ноги все скуренные за сегодня сигареты. Она краем глаза высчитывает четверых парней и одну девушку. По-шлюшьи короткая юбка в красную клетку, сеточка, просвечивающийся сквозь светлую блузку бордовый лифак. Ясно. Когда ей проедает лёгкие — она не должна сдерживать интерес, потому что ей должно быть плевать. Но Сара дура, ей можно. Она поворачивает голову, выдыхая дым. Два ублюдка лапают её за небольшую грудь и шлёпают по заду. Смех этой семнадцатилетней шлюханки отдаётся гулом по всей территории. Она даже курит тонкие сигареты, подражая своему стилю. Сара уже видит, как эта шваль подыхает в луже собственных вагинальных выделений, сперме этих парней, корчась от боли, пока два красных члена разрывают её изнутри. Этого ты хотела, когда дразнила их, Октавия? Сара знает, пока она ещё целка. И от этого ситуация ещё тошнотворнее. Сара косит вбок, но не ожидает увидеть Нолана с небрежно накинутой на плечи Баленсиагой. Его и Уизерспуна в школе не было. Плевать. Это не её дело. Но Сару не отпускает до сих пор. Ей становится очень липко, когда она видит на его руках даже отсюда почерневшие следы от бычков с запёкшейся стухшей кровью. Омерзительно красивое искусство. А Сара банально ссыкует, потому что получит пиздюлей от матери, если спалится. А палиться она умеет. И потом Сара растворяется в догадке, а догадка растворяется в ней. Занимательная диффузия, если не считать того, что её внутренности кроет коррозия. Такую ржавчину не счистить даже наждачкой. Тис большим пальцем гладит серый кастет. Другой рукой подносит к искривлённому в жуткой улыбке рту сигарету. Эстетически затягивается. Она хоть и не может определить по следу на коже, чем ударили, но слишком всё идентично. А когда много «слишком» — уже повод задуматься. Но Сара остаётся на месте, отворачиваясь. Она не уверена. Она не может просто так подойти к нему и начать выяснять отношения. Сара даже до сих пор не знает, из-за чего они подрались. Может, из-за неё? Самолюбие просыпается и едкой жижей растекается по венам. Ускоренный процесс гниения запущен. Сара щурится, приглядываясь. Фиолетовый синяк под глазом, лиловый на разбитом носу и красные подтёки возле губ. Он — воплощение эстетики, если не она сама. Сара по сравнению с ним — жалкая пародия. — Ничтожество. Она полностью согласна. Её фантазия — лишь в её подсознании, но она отчётливо слышит это слово сзади себя. Всего лишь одно слово, но череп раскалывается надвое. Искусно. Сара так не умеет. Она ведь не сошла с ума окончательно, верно? Поворачивается. Нет, не сошла. А жаль. — Пошёл вон, — она бросает ему в лицо эти два слова, но они падают ему под ноги с ироничным треском. Мельком оглядывается. Они снова один на один. Фиолетовый и синий очень гармонично смотрятся на его бледном лице. Чёртов сукин сын. Идеален даже с избитым лицом. Тис улыбается такой белой улыбкой, сахарной, что Сара с трудом сглатывает эту неуместную в данной ситуации сладость. Сводит скулы. — Поныла в хуй своему дружку, — он снова говорит этим угрожающе тихим голосом, залезающим ей под кожу ледяной крошкой. — И он решает отстоять подпорченную честь своей подружки. Как ничтожно. Ну, в вашем духе. Он выигрывает. Гитлер, выжирающий целые поселения за секунды. А она — всегда побеждённая фракция, разбитое войско, тонущее судно. Она пасует перед его моральной и физической силой. Её хребет он может разломить пальцами, растереть в крошку — и это правильно. Это правильно, что он уже выиграл, хотя война даже ещё не началась. Она небрежно стряхивает пепел — он небрежно поливает её грязью. Пора уже начать делать выводы, Ленц. Но так должно быть. И это, наверное, возбуждающее ощущение: знать, что ты задавливаешь своим присутствием и можешь взмахом руки решить чью-то судьбу. — Ну, если взять в счёт твоё разукрашенное лицо, Стэнтор тебя хорошо отделал, — она сглатывает слюну, а хочется серной кислоты. — Ты настолько жалок, что не справился на кулаках? Тебе потребовался кастет, да? Господи, да ты крыса. Последнее абсолютно задавлено. Было бы, не будь она такой дохуя гордой. Его сузившиеся зрачки изъедают из неё всё бесстрашие. Просто прекрати разъедать все её внутренности. Нолан хватает её за горячую шею ледяной рукой, что у неё мурашки от контраста температуры, и впечатывает в забор. Железо зашелестело. Она смотрит, как он с разбитой улыбкой смакует моменты, где он снова на вершине их личной иерархии «победитель-побеждённый». Наслаждается её посиневшим от нехватки воздуха лицом. Тис сам теряет самообладание, когда эта тварь открывает свою пасть в его сторону. Он дохнет от бессилия, потому что впервые теряется и не знает, что делать. Бесится, скалит зубы. Пинает её, как шавку. Но она сама просит с подскуловой улыбкой всё, что он может ей дать. И Нолан беспрекословно даёт. В удвоенном количестве. Ёбаная мазохистка. — И ты мне ещё говоришь об этом, грёбаная шлюха, — он большим пальцем проводит по своей нижней губе, растирая коричневую кровь. Сара прослеживает это движение. Он замечает, мерзко усмехаясь. — Ты, Ленц, животное на самой низшей ступени эволюции. И когда такие, как ты, привлекают к себе ненужное внимание, с ними начинают играться. Просто посмотреть, ради интереса, что эта животинка может сделать. А потом их унижают, чтобы показать место. И в конечном итоге они оказываются брошенные и никому не нужные. А знаешь, почему? Потому что такие, как она, достойны только ненависти. Ебли на сухую и спермы в лицо. Потому что просто, блять, отпусти её. Прекрати втаптывать её в грязь и лопать альвеолы. Прекратипрекратипрекрати, но в обратную сторону. Она его ненавидит, сгорает в своей ненависти, но готова смотреть на него вечно. На собственное унижение и его возвышение. Потому что это — прекрасно. Эстетика. — Потому что ты — мелкая грязная сучка. Маленькая блядская сучка, которая возомнила о себе хуй пойми что, а на деле не стоишь и куска говна. Теперь он снова переходит на неё, заключая в ней всех униженных и отвергнутых обществом. Сара — это все. Он выпинывает из неё воздух за всех. Она хрипит, закатывая глаза, пока Нолан давит ей на горло. За секунду до удушения и уголовного преступления он её отпускает. Сара давится от воздуха, хватаясь за передушенное горло. Глаза у него дикие. Зрачки расширены до невозможности. — Не разочаруй меня, Ленц. Сара выпрямляется, когда он уходит. Улыбается слишком загнанно, но как-то даже фанатично. Смеётся. Сара — не Лилит. Сара — жалкая душа, пока Нолан в обличие Люцифера устраивает вокруг себя геенну, утягивая туда её. — Ничтожество, — разочарованно плюёт мать всех демонов, первая женщина на земле. Сара снова соглашается.