Зависимость

Саре здесь не нравится. В обоссаном притоне для ущербных шлюх с атрофированной вульвой и геев с обрезанными членами музыка проникает ей в ушную раковину и разрывает барабанные перепонки. Её желудок переполняет месиво из улюлюканья, стонов, шлепков тел и слов какого-то ублюдка, читавшего бессмысленный текст о горячих калифорнийских девочках и наркотиках. Сару тошнит. Если она не уйдёт отсюда, её просто разорвёт на части. Отвратительная серая слизь забрызжет недоумённые лица и стены этого места. Шлюхи и пидоры падут в ноги разорванной Ленц и начнут вылизывать друг с друга эту эссенцию. Потом они скажут, что на вкус она как плесень. Пока стадо набивает желудки, Сара подбирает все свои остатки кишок и желудка, запахивает лоскуты порванной кожи и пытается протиснуться сквозь это улюлюкающее дерьмо. Она не пьёт. Паранойя. Эта душевная хроническая болезнь выгрызает вместе с сухожилиями её рациональность мышления и умение держать лицо. Сара настолько погрязла в своём дерьме, что ей иногда становится некомфортно смотреть в зеркало. Ей кажется, что по ту сторону за ней наблюдает кто-то из сливок общества, чтобы потом использовать все её небрежно брошенные слова о положении в стране против неё. Добро пожаловать в её личный мир, где жители дохнут от массовой эпидемии, политиканы берут советы у школьников, озабоченных мастурбацией, а больная СПИДом смотрит на всех свысока, потому что она — Закон. Здесь нет никакой Конституции. А вместо Белого дома курганы с засохшей спермой и вырванными пучками травы. Идеально. — Эй! — Джим что-то спрашивает у неё, но Сара не слышит. — Ты танцуешь? Когда он наклоняется к ней ниже, к самому уху, она разбирает, что он говорит. Он немного приподнимается в её глазах, потому что не ставит её перед фактом. Сара просто качает головой в отрицании, замечая валяющийся на полу использованный шприц. И у неё почему-то начинают мелко подрагивать пальцы, словно при графоспазмах, от маниакального желания взять его в руки. Перспектива подхватить СПИД таким бессмысленным поступком её не пугает. Совсем. Иногда эта спонтанность Сару напрягает. Но обычно она перегорает и окончательно забывает об этом. Но сейчас, пока это желание заставляет её кровь испаряться от высокой температуры, Сара пытается сдержаться. «Это будет выглядеть глупо, если ты полезешь в визжащую толпу ради какого-то букета болезней». Она повторяет эти слова как грёбаную мантру, пока не приходит в себя и полностью не подавляет это желание. — На, выпей, — он протягивает ей стаканчик с плескающимися в нём бликами от светодиодов. Сара с чёртовым осуждением смотрит на него, на его тонкие фиолетовые и длинные, как у Носферату, пальцы. — Что это? Минералка? Берёт, подчёркнуто не касаясь его кожи. Усмехается. — Ром, — он смотрит на неё с этим зубодробящим снисхождением, а ей хочется вытащить его глазные яблоки и залить туда этот алкогольный напиток. Но она этого не делает, а Джим продолжает смотреть на неё горящими от выпитого алкоголя глазами, а потом вливает в себя свой стакан как в сточную трубу. Тяжело сглатывает. Саре некомфортно под этим ожидающим взглядом, и она, дёргая плечом, словно пытается стряхнуть с себя его. Вдыхает запах рома сквозь сперму, пот и дым от травы. — Разумеется. Когда светодиоды на секунду оставляют угол, где она стоит, Сара замечает, что ром был прозрачным. Жидкость пахла чем-то сладким, с лёгкими свежими нотками фруктов. — Чем ты вечно недовольна? — она не смотрит на Джима, но почти физически ощущает, как он усмехается, да так едко, что выжигает себе дёсны до обугленных костей. — Если ты не собираешься пить, то зачем вообще пришла? Она чуть суживает глаза, вжираясь зрачками ему в плоть. Блестящие волосы спутались, тёмные, казавшиеся почти чёрными в тусклом освещении глаза и неприятная улыбка. Сара едко усмехается. — Ты меня так резко стал презирать, потому что я не хочу выглядеть помойной свинотой спустя двадцать минут? Забавно. Джим зачёсывает упавшие на глаза волосы тремя пальцами, сминая пустой стаканчик. Треск в этой Геенне прекрасно слышен. — Я не презираю тебя, Сара, — он выдавливает её имя, потому что бесится, как чёрт, что она открыто насмехается над ним. Чиркает зажигалкой у рта. — Просто нахуй вот это всё тогда было? Она немного взбалтывает светлый ром, снова поднося к носу. Касается плотью тёплого от дыхания ободка стаканчика. Обонятельные рецепторы ласкает патока. Сара глубоко вздыхает. — Тебя кто-то просил трахать себе вот этим всем мозги? — провокация была слишком явной, чтобы на неё повестись. — Разве я слёзно умоляла тебя обратить на меня внимание? Может, моя мать? Стэнтор? Нет? Сара смотрит на всё это грёбаное поколение свиней, и ей хочется смеяться. Головы свиней, а тела человека. Они визжат и катаются в грязи и собственных выделениях под тупые слова нигера, собравших женскую вульву, члены некрофилов и собачьи фекалии в рифму. — Я же сразу сказала, что проблемная. Она до последнего не хотела говорить это. Ей не жаль его, но она решила немного разбавить весь свой выблеванный ему в лицо яд чем-то нейтральным. Разбавить, чтобы его кожа не окислялась и не отваливалась ей под ноги так быстро. — Чего ты боишься? Он затягивается, выдыхая через ноздри зелёный дым от падающих лучей ей в лицо. Там, где они стоят, вопли и музыка не так слышны. Боится? О нет, мой дорогой Джим, она не боится. Она просто пытается всеми возможными способами абстрагировать себя от насилия, помутнения разума, алкоголизма и дальнейшей зависимости от препаратов, которые она попробует в пьяном угаре. Поэтому Ленц только отмахивается и действительно не понимает, зачем она сюда пришла. — Я не занимаюсь пассивным курением. Прекрати. Её уже затягивает иррациональная агрессия, и даже хвалёное умение держать лицо не спасает. Она не может сдержать грёбаное раздражение, циркулирующее по венам. С каждым годом хроническая депрессия прогрессирует и обличает всё новые и новые симптомы. Агрессия — одна из них. — Ты так и не ответила. Один. Два. Три. Взрыв. Коллапс. Миллионы погибли. — Сука, что я могу тебе ответить? — она смотрит слишком даже для неё едко, высчитывая каждые изменения на его лице. Цедит, напрягая челюсти. Четыре пальца правой руки держит на большом, оставляя на огрубевшей коже красные полумесяцы от ногтей. Чёртова привычка. Не отрезвляет. Весь её профиль будто заостряется. — Никогда не смей говорить мне, что я чего-то боюсь. Просто не смей, Уизерспун. Уизерспун. Какая явная провокация. Она смотрит на него с грёбаным ожиданием и ждёт, когда он поведётся. Ей плевать. Только один человек, почти не прилагая к этому усилий, способен развести её на иррациональный страх. Ужас. Ненависть. Его здесь нет. И поэтому Ленц не боится. — Ты не доверяешь мне, — не угроза, не вопрос, а препарированная констатация, в которой она слышит что-то похожее на разочарование. Интересно, а в этот раз в ком? Агрессия распаляется. Пожар забирает ещё миллион жизней. — А должна, чёрт возьми? Джим усмехается, впечатывая скуренный бычок в стену. Размазывает по кирпичу. Сажа падает им под ноги. — Сколько мы общаемся? — Джим пытается выломать её врождённую моноклинную броню, которую она постоянно воздвигает, абстрагируя себя тем самым от реальности. Она пожимает плечами, показывая своё перманентное наплевательство на него и всю эту ситуацию в целом. Он с глухим «чертовщина» сплёвывает себе под ноги. — Примерно месяц, так? И сколько раз за всё это время я подложил тебе дерьмо? Она, выдавливая из себя небольшую часть той агрессии, что в ней есть, успокаивается окончательно. Не перегорает, как было бы, изрыгни из себя всё. Ей просто тихо. И это её, несомненно, радует. — Слушай, я могу сейчас сказать, что своим только существованием, провокациями и этой грёбаной «Милкой» ты уже отравлял мне жизнь. Но я, пожалуй, промолчу, у нас ведь такой душеебящий разговор. Сара усмехается, касаясь языком прозрачной жидкости. Делает маленький глоток. Если пить мелкими глотками, не закусывая, можно получить приятные ощущения. Ром комнатной температуры вкуснее охлаждённого. Если его охладить, то все его ароматические составляющие закрываются, и чувствуется только спиртовая основа. И у неё в желудке раскрывается букет рома. А его склизкий язык, вылизывающий ей нёбо, Саре не противен. Она просто не вспоминает. Памяти нет. Но так надо. Она всё продумала. Будем смотреть правде в глаза. В конце концов, ведь она — прекрасный стратег.