Зависимость

Тиль, прокручивая между пальцами чёрное кольцо, криво усмехается. Он купил ей какие-то дрянные розы и стоит сейчас перед её дверью как грёбаный пёс. Это выглядит настолько отвратительно и жалко, что от досады, стискивая пальцы, он ломает стебли. Их бы выбросить в помойку, потому что это явно лишнее, но ему банально жалко свои центы. Он же не какой-то прыщавый молокосос, который только и может, как жаться к двери и прислушиваться к любому звуку. И он зачёсывает спавшие на глаза волосы и вдавливает палец в кнопку звонка. Щелчок после второго нажатия. Роуз совсем не пунктуальна. — Кого-то другого ждала? Осознание начала конца вдалбливается ему в черепную коробку, инфильтрирует сквозь трещины в кости и поражает головной мозг испанкой. Он понимает, что это всё. Финиш. Её натянутая на губах улыбка меркнет. Моментально. Она определённо ждала кого-то другого, и Тиль сглатывает, пытаясь таким способом затушить стремительно разгорающееся чувство собственности. Но ведь Канцвер не вещь. — Зачем ты пришёл? — она с пренебрежением смотрит на мёртвые розы, скрещивая руки на груди. Абстрагируется от него. Тиль мрачно усмехается, карябая ногтем коричневый шип на стебле. Протыкает до крови и отрезвляющего треска плоти палец. Выдыхает. — Даже не впустишь? Жалкая попытка, Гиммлер, пытаться чего-то стоить на её территории. Но Роуз, на его удивление, пропускает его внутрь и поправляет на худых плечах, которые ему всегда нравились, волосы. — Ну? Цель твоего визита? Он смотрит на неё с этой грёбаной тоской, которая и рушит его разум, расщепляя его на мелкие составляющие. Вперивается расширенными зрачками в эти её жесты, смотрит на насмешливую полуулыбку, играющую на её алых матовых губах, и подавляет перманентное желание выгрызть из её нежной, бледной, усыпанной кусочками флюорита шеи кадык. Он сдерживается, чтобы не вспороть ей грудину и не истерзать шипами её тонкий слой перикарда. Он сдерживается, чтобы не убить её. Алые ногти, алое платье. Красное сухое вино и бордовые свечи. И всё это не для него. Кровь. Её начавшая раздуваться нежная кашемировая кожа. Розы воткнуты в её запавшие глазницы; разорванные белки и глазная жидкость. Идеальное сочетание красного. Собственность Иисуса довольна, визжа и кончая светлыми пучками света. Ангелы ими заправляют свои тусклые игрушечные нимбы. Все они игрушечные и ирреальные, но человечеству, погрязшему в грехах и дерьме, нужна вера во что-то чистое и светлое, в то, что их обязательно кто-то спасёт от Коллапса. Но Эдема нет… Он разрушен. И какая ирония, что он перестал существовать из-за человека, представляющее собой лишь ещё одно животное, иногда лучшее, чаще даже худшее, чем те, кто ходит на четырёх лапах. Человек, разрушивший Эдем, сам и понесёт Коллапс. Он — животное, которое вследствие своего «божественного, духовного и интеллектуального развития» стало самым опасным из всех животных. Красный на Гиммлера действует отравляюще, потому что самое страшное — это холодная ярость. Бешенство. И он понесёт Коллапс в её мир. Сотрёт его, изничтожит, превратит в сплошные мёртвые руины. И это будет правильно. — Давай поговорим? Роуз едко смеётся, прикрывая ладонью рот, и он видит её острый язык и собирающийся под ним яд. Тиль бы сцедил его и перемешал с собственной спермой, чтобы обмазать удивленное лицо Иисуса, Его матери и всех апостолов за такое безбожно-святое существо, как Роуз Уайт Канцвер. Секунда — и её яд тяжёлой артиллерией Адольфа Гитлера летит в него, свища и разрывая воздух. — Ты продал байк? Она ему всегда нравилась тем, что прыгает с места в карьер. Но сейчас, когда они резко сменили роли, ему хочется расчленить её на мелкие кусочки и только тогда по одному скидывать в эту расщелину. Его чудовище очень голодно, и Тиль сдерживает себя, чтобы не накинуться на Роуз. Треск свечей и подготовленный стол. На двоих. — Нет, — он ногтем поддевает шип розы, и он отваливается. — Я и пришёл поговорить по этому поводу. Роуз усмехается, соскрёбывая цианид с полости рта, и плюётся ему в лицо. Тиль травится, сглатывая шипящую пену. Но не умирает, к её огромному сожалению. — Я дала тебе выбор, — она лишь улыбается сладко и искренне, непринуждённо; так, что даже ему сводит скулы, и Гиммлеру хочется выбить ей все зубы и скормить ей же до несварения. Чтобы она кричала и молила о пощаде. Чтобы красный залил весь пол, потому что Роуз Канцвер — кошениль. — И ты, видимо, сделал его не в мою пользу. Тогда что ты сейчас от меня хочешь? Уже не его кошениль. Поэтому он только разочарованно вздыхает, блокируя ярость. Это безбожно святое создание вылезло из самой глубокой точки Геенны. Роуз изящным движением руки отбрасывает густые волосы, а ему уже хочется разбить ей лицо. Превратить его в кровавое месиво со смещённым в сторону носом и разорванными губами. Чтобы её изъел рак. Выжег до состояния полной недееспособности и чудовищного уродства. Чтобы он посмотрел на неё и скривился в отвращении, потому что она выглядела бы действительно мерзко. Отвратительно. Он мечтает и видит будто наяву, как её скуловая дуга ломается вовнутрь, вонзается ей в мозг, и с чавкающим звуком Роуз умирает, даже не успев сделать вздох изумления. Яркие бордовые синяки усыпаны лепестками его недавно купленных ей дешёвых роз на шее Канцвер. И от такого контраста алого ему хочется блевать. — Как очевидно, — перманентное разочарование, — что ты решила выдвинуть мне такой ультиматум. Он так явно видит перед собой, как Роуз выблёвывает себе под ноги лёгкие, кровавое месиво из чужой спермы и желчи, выворачивается наизнанку и умирает. Он хочет, чтобы она умерла. Ему было бы так легче, знай он, что этого человека больше не существует. Он готов её убить. Чтобы потом приходить на её могилу и скорбеть, бросая на замшелую плиту её любимые грёбаные розы. Его руки дрожат в желании омыться в её сладкой тёплой крови. — Ты разочарован во мне? Превосходная, чёрт возьми, актриса, но с гнилым нутром. Зловонный запах разложения и тухлой крови он чувствует даже отсюда. Он мрачно усмехается. Кожа на губах трескается, покрываясь засохшей желчью. Его тошнит. Потому что Роуз становится ему моментально мерзкой. — Пожалуй, да, — он пожимает одним плечом, вырисовывая ногтем большого пальца на стебле её инициалы, дату смерти и эпитафию. «Шлюха, крыса. Дорога тебе в Геенну, в восьмой круг Ада, в первый ров, в Злые земли». — Я не скажу о том, какая ты быстрая. Меня волнуют только два вопроса: какого хуя и как долго. Тиль надеется, что Герион разорвёт её членом на две части и бросит гнить в Злых землях. Чтобы она встала и шла навстречу таким же шлюхам, как и она, а её бы постоянно терзали бесы-погонщики. Смерть не искупляет все грехи, и только после Злопазухи Тиль бы успокоился. — Даже так, котёнок? — она задумчиво кусает заострённый кончик ногтя, соскрёбывая лак. Лезвийными зрачками вспарывает его кожу до костей, растёрзывая сеточку жира и мышцы, свербит внутри и разрывает все его возведённые британские флаги на секунды. Он опрометчиво ведётся на её нежные слова. — С первым вопросом будут проблемы, я не поняла тебя. А так… сегодня ровно три месяца. Она насмехается над ним. Тиль видит это по сахарной улыбке, открытой позе и тягучей интонации. Она не боится его реакции, поэтому настолько непринуждённа. Роуз хочет вывести его из себя, он это знает. Стоит прямо перед ним, пока его цепные бесы рвутся и скалят ей кривые зубы, перетягивая сонную артерию ошейниками. Не достают окровавленными клыками до шеи. Она дразнит их, находясь буквально в пяти сантиметрах от них. Но его вся эта ситуация не раздражает. Уже нет. Он не собирается делать то, что она хочет и ей нравится, после всего этого дерьма. — Ясно, — максимально спокойно и холодно, цепко, вгрызаясь металлической крошкой ей в слизистую и роговицы. Шевингует. Он замечает недовольство в её глазах. Тиль слишком хорошо её знает, а она его. Это отвратительно. И Роуз злится, но старательно пытается скрыть это. Она слишком сильно зависима от чужих эмоций, и это характеризует её как дрянь. Ей нужна его истерика. Но Тиль только смеётся. Хрипло и надтреснуто, кося взгляд в угол и открывая ей острый кадык. Но не фальшиво. Ему страшно. Гиммлер пока что в лёгкой панике, потому что он сейчас ничего не чувствует. Ни ожидаемого выбеленного бешенства, как она хотела, ни ощущения, что ему разбили сердце. Ничего. Ему до застывшего и отсыревшего в глотке никотина пусто. — Тебе смешно? И это действительно страшно, что он только разочарован и чувствует под языком горечь. Ужас обволакивает и Роуз. Если человек перегорел, то это уже всё. Вот сейчас действительно начало конца. Финиш. Потому что она была даже готова, что он ударит её стеблями по лицу. Изобьёт. Выбьет зубы. Она ожидала всего, но только не этого. Не того, что Тиль просто положит на столешницу со сломанными стеблями цветы и молча уйдёт. Роуз Канцвер, дьяволовое отродье с ореолом концентрированной святости, глотает горькие кровавые слёзы от досады, потому что она кошениль. Теперь и ей хочется блевать от такого количества алого в её руинированном мире. Тяжёлая артиллерия летит обратно к ней. Разрывает её на части. Роуз даже не кричит. Кровь. Кровь. Кошениль.