Зависимость

Заторможенность, граничащая с каталепсией. Вялость. Подобие кататонии. Сара не может дать точное название своему состоянию, но оно доводит её до оцепенелого ужаса. Что есть страх? Множество голосов проникают ей под рёбра, срезая с костей плёнку мяса. Сквозь приоткрытые веки в роговицу врезаются чужие лица. Сара чувствует на себе их руки и пытается закричать, но из глотки вылезает склизкими щупальцами только жалкий хрип. Смех порождает лабиринт во внутреннем ухе. Она корит себя за свою же опрометчивость и наивность, пытаясь удержаться в сознании. Получается паршиво. Обрывки мыслей она возводит во что-то рациональное, но вся эта конструкция моментально рушится с ироничным треском. Сара не признает бесполезность собственных действий. — Раздевайте её. Она дёргается. Кататония начинает прогрессировать, выражаясь в рецидивных спазмах и нарушении произвольных движений, но Ленц ничего не может с этим поделать. Как бы ни пыталась исправить нынешнюю ситуацию, она постоянно проваливалась в цепкие когти бездны, поражая головной мозг и нарушая мыслительные процессы до назойливого набата мелодии в голове. Нестройный хор голосов воспевает реквием, заставляя её разум разрушаться. Сара не сдаётся, хотя способна только слушать и смотреть. И больше ничего. От калибрующего кости ужаса она поддаётся всеобщему сумасшествию, позволяя соскабливать с себя когтями солёный пот, высохший спирт и резиньяцию. Если катарсис — это понятие античной эстетики и очищение эмоций искусством, то когда с неё небрежно стягивают штаны и липнувший к телу свитшот, то это уже грёбаный гротеск. Ирония уродливо склабится из угла тёмного помещения, с удовлетворением отпечатывая на сетчатке все попытки Сары вернуть власть над собственным телом. Трансгрессивное существо выдыхает сырость и грибок, въевшийся в плинтуса, и кончает кусками плесени. «Это разве не то, к чему ты так стремилась?» Теперь она комически усмехается, раззявливая усыпанную сгнившими зубчиками пасть, а Сара хочет размозжить себе голову, чтобы перестать слышать это шипение. Потому что все Её брошенные слова состоят из тридцати процентов концентрированного яда и семидесяти правды, врезающиеся заточенным тесаком ей под кадык. Правда разбивает ей лицо. Она не может даже банально закричать и отгородиться от цинизма и божьей кары, кривящие запавшие в ротовую полость разлагающиеся от гнойных слов губы. Что есть алчность, как не первопричина бедствий? Девять кругов ада, девять Сатанинских заповедей. Волчица древних лет, в чьём ненасытном голоде всё тонет. Она виной тому, что и во Флоренции, и во всех городах Италии сограждане грызутся, одной стеной и рвом окружены. — Жаль, не кружево. От слов, доносящихся через рёв и шипение Коцита, к кадыку подступает блевотина, засыхая желчью на истерзанных губах. Сара хочет захлебнуться рвотой, когда холодные пальцы стягивают её белье в области влагалища и отдаются жгучей болью в нервных окончаниях. «Каузалгия убьёт тебя». Чудовище её подсознания довольно шипит, скалит зубы и смотрит на то, как сорванная тряпка болтается на ступнях. «Сатана олицетворяет милость к тем, кто её заслужил. Но ты не заслужила Его милость. Лесть в твоём сердце одной жгучей искрой горит, что вовек не дремлет. Ты упала в грязь. Не заслужила». Лесть. Её грех именно лесть. Но разве Сатана не олицетворяет все так называемые грехи, поскольку они ведут к физическому, умственному и эмоциональному удовлетворению? — Интересно, она уже распечатана? «Лесть и безразличие. Ты не заслужила. Упала в грязь предательством». Сара знает, что будет гнить в девятом кругу, вмёрзшая в лёд по шею и испытываемая вечные муки холодом. Иуда, Брут. Кассий. Она в отчаянии надеется, что встретит там Нолана. Потому что Сатана олицетворяет месть. — Сейчас редкость найти целку, — он бьёт её по щеке, выжигая на коже след от руки жирными уродливыми шрамами. Слюна вытекает из щели сквозь открытые от удара губы. Впитывается в матрас. Сара горит в личной геенновой яме, запертая в собственном теле. Внутренние органы плавятся от накалившейся температуры, застывая на полости чистым свинцом. Она постоянно шутила про собственное изнасилование. Но, оказавшись в настолько желанной ситуации, только съёживается от влажного кончика головки, коснувшейся внутренней стороны её бедра. Сара на рецидив вздрагивает, не имея возможности даже сглотнуть слюну. — Дай-ка я проверю. Она различает смачный плевок. Висящее в воздухе напряжение проходит импульсами электричества по её изолиниям изорванных вен. Ей кажется, протяни она вперёд пальцы, то сможет ощутить на кончиках покалывание. Поэтому она возгорается каждый раз, когда кто-то касается её, выжигая все нервные окончания. Вопит в себя, обрывая горловину до вязкой крови на корне языка, от понимания, что это всё. Апогей. Она с таким отчаянием хотела, чтобы её жизнь окончательно разрушилась без права на возведение континентов, стран и городов. И она это получила. Всё дерьмо, что так когда-то возжелала и над чем постоянно смеялась. — Пусть первый Гир ступит на это грёбаное минное поле, — она впитывает неисправно функционирующими слуховыми рецепторами имя, врезающееся набатом ей под надкостницу черепа. Тайна на букву «Г» дробит ей череп, разбрасывая осколки кости в разные стороны. Что есть насилие? Это не пошлое принуждение и жаркий секс. С тех пор, как писатели и художники начали романтизировать это отвратительное действо, оно считается чем-то само собой разумеющимся. Подростки считают себя пособниками, маньяки — эстетами. О, величайшая ошибка человечества. Насилие — это боль. Сильная, режущая, выворачивающая изнутри, с кровью и грязью, с размазанными слюнями и соплями на лице. Никто не может желать и считать себя достойным насилия, но только в мировоззрении психически больных это обычное явление. Но Сара достойна насилия. Ебли на сухую до крови от стёртых вагинальных стенок, спермы на лицо и грязных слов. Моральное уродство распространило эпидемию величайших масштабов в её естестве, выжигая сущность. Сара — жертва, у которой расширены от парализующего ужаса зрачки. Но где-то глубоко внутри вопит её разлагающееся существо, которое возбуждается от боли и вида крови на бёдрах. Сару возбуждает быть жертвой, но она никогда не признает эту свою слабость. — Я её на две части разорву, — тайна на букву «Г» самодовольно кривит плотные губы в тусклой комнате, выдыхая затхлый запах сырости. Болезненно сжимает член двумя пальцами через ткань джинсов. Настоящее насилие ломает всю жизнь. Сара никогда не признается себе, что хочет собственного падения и самой смерти. Хочет этого до одури, рекуррентной вибрации в пальцах и стягивающихся от напряжения лёгких. Даже после гвоздей, забивающихся в крышку гроба, она никогда не скажет вслух, что в итоге тоже поддалась всеобщему безумию и приняла расцвет анархии и неонатицида в чистом виде. — Айзек? Молчаливое согласие и жалкий скрип пружин. Смачный плевок. В её носоглотку втирается наждачкой запах пота, спирта, плесени и мочи. Головкой члена он проводит снизу-вверх по её чуть тёплой вульве, размазывая слюни. Указательным пальцем проходит по вагинальной стенке, соскребая под ногти немного выделений. Не сухая, но этого недостаточно для комфортного проникновения. Айзек снова харкает себе на ладонь и небрежно смазывает вход. Чуть надавливая головкой на половые губы, чувствует, как она вздрагивает даже сквозь тысяча семьсот пятьдесят ГОМК на двести миллиграмм тиопенталома натрия. Член скользнул внутрь с чавкающим звуком. — Мне придётся трахать её на сухую, — он глухо выдохнул из лёгких застоялый воздух, стискивая пальцами напряжённый член у основания. Ему было бы отвратительно всё это, но шестьдесят миллиграмм MDMA поглотили всю его радужку и захватили в калейдоскоп эмоций его разум. А Ленц в этот момент понимает, что так и должно быть. Что она действительно достойна быть изнасилованной до растерзанной в кровь вагины от сухого трения. Что она имеет полное право на разведённый раствор оксибутират натрия, введённого медленно в вену со скоростью два миллиграмма в минуту. Её тошнит, но она достойна этого. Слюна высыхает за минуту, покрывая крайнюю плоть липкой прозрачной плёнкой. Куглер толкается чуть вперёд и вздрагивает от её неожиданного хриплого вскрика. — Есть ещё натрий? — он пытается протолкнуться дальше, искажая лицо от всасывающих тисков сухой вагины. Неприятно, но такое блаженное и долгожданное состояние полной лёгкости возводит всё его неприятие данной ситуации во что-то поистине забавное и решаемое. — Или закройте ей рот. Залепите чем-нибудь. Это же искушение падальщиков. Болезненные стоны, кровь, вопли. Всплеск эмоций. Всё это падальщики чувствуют за километр и глотку друг другу выгрызут, чтобы первым поглотить с таким трудом найденную плоть. Уроды, безумцы, насильники. Чёртовы божественные твари, которых не признаёт общество из-за каких-то дефектов или отклонений. Или из-за отличающихся моральных принципов. Он слышит сзади копошение и грязные слова, приостанавливаясь. Айзек не падальщик, и его не соблазняет безвольное, дрожащее, накаченное жёстким снотворным тело, но… Всегда есть это грёбаное «но». Ядовито-синяя таблетка с улыбающейся рожицей, которую он принял для поднятия настроения и повышения активности, чтобы не было так омерзительно проталкиваться в её высушенное ужасом лоно. — Она пиздец тугая, — Куглер запрокидывает голову назад, накручивая на палец свои жёсткие лобковые волосы. — И сухая. Как её трахать? Рациональность по миллиграмму в минуту растворяет принятый наркотик, поэтому он щадит её. Не рвёт сразу, а только вставляет до середины. Чувствительная кожа члена трётся о вагинальные стенки, причиняя ему дискомфорт. Айзек болезненно морщится, сравнивая её проход с наждачной бумагой. — Ты не знаешь, как к ней подступиться? — он слышит скрипучий голос, невесомо касаясь её горячей тонкой кожи под грудью. — Ты трахаешься впервые? Сара в ужасе. Член безрезультативно проталкивается вперёд, соскребая со стенок слизь. Она растягивает хриплые болезненные стоны на губах, пока Айзек проводит рукой по члену, зажав мошонку, и толкается бёдрами. — Закрой пасть, Гир. Раздражение проникает коагулянтами ему в вены, свёртывая кровь. Сара молчит, пока он раскрашивает пальцами её колено и голень в красный цвет, приподняв ногу. Толчок. Через усилие, резонанс дискомфорта, боли и тонкой преграды. Он стискивает челюсти до хруста, заостряя скулы, и погружается в сокращающиеся мышцы. Сара приглушённо вскрикивает. Если Сара считает любое проявление эмоций слабостью, то сейчас переигрывает саму себя. Болезненно стонет, стирая вкусовые рецепторы о грязную ткань от острой боли, и подрывается в каталепсии. Её поражённая коматозом рука цепляется за него. — Надо связать её. Боль всё наркотическое опьянение сбила. Она пытается сопротивляться, когда её связывают за запястья и ноги за спиной Айзека. Сара прижимается впалой щекой в воняющий желчью и мочой матрас, прогрызая щёку. Из промежности по его основанию члена стекает кровь. В её голове никто не вопит и даже Она молчит, решив быть простым смотрителем. Режущая боль полосует лоно на кривые лоскуты, которые Ирония заплетает в кровавую удавку и вздёргивается от неземного наслаждения. Даже Она не может полностью принять то, что может дать физическое насилие над человеком. Айзек шумно выдыхает ей в лицо, пока пульсирующие мышцы тесно обхватывают его член. Может быть, завтра он поймёт, что сделал. Что сделали они. Но сейчас геенновая спесь экстази, алкоголя, травы и дискомфорта выжигает его разум, оставляя лишь обрывки, сходящиеся в околевшее безумие. Но поддавшись сразу четырём грехам, он всё равно продолжает щадить её. Не до конца вперившись в матку, он придерживает основание члена и выскальзывает из неё. Скользко и влажно. Кровь служит идеальной естественной смазкой. И, почувствовав её слабый запах, он сглатывает тошноту сквозь фальшивую улыбку. — Она девственница, да? Гир безрезультативно сдерживает нарастающую эякуляцию только от одного запаха крови и почти сливающегося с темнотой комнаты пятна на матрасе. Айзек, приподнимая её за связанные ноги, вылезает. Уэлен прижимается кожей члена к её холодной от остывшей крови вульве, закатывая глаза. Соскребает ногтями красные сгустки с половых губ и влагалища, размазывая по члену. Надавливает головкой на клитор. Это экзальтация в чистом виде. Но не насилие. Это фроттаж, от которого боль забивает дыхательные трубки ланцетами и выжигает все нервные окончания. Гир знает, что такое насилие. Это искусство. Сара смеялась с перверсии, но сейчас лишь хнычет от щиплющей боли. Она — его фреска, а вместо водных красок кровь. Идеальный компонент. И ей бы лишиться разума, чтобы перестать прогрызать зубами щёку от стреляющих спазмов, но она остаётся в сознании. Уэлен наваливается на неё, одной рукой стянув волосы, а второй вцепившись ей в плечо. Оставляет на коже кровавые полумесяцы. Режущая от дефлорации боль сменяется на тупую и ноющую. Стенки сжимаются настолько плотно, что любое движение причиняет дискомфорт. Но Гир не падальщик, нет. Он художник. Но что есть похоть? Сопровождающаяся чавкающей кровью резорбция возбуждает его ещё сильнее, и Гир медленно двигается. Наслаждается двойной болью, её психологической истерикой и дрожью от отвращения. А потом он резко толкается до упора, выстанывая проклятия и слова нежности сквозь сжатые челюсти. От внезапной судороги Сара дёргается, проглатывая отгрызанный кусок плоти. Этот век застаёт расцвет насилия и каннибализма. Ещё один упорный толчок, по окончании которого её матка раззявливает своё естество, чтобы всосать горячую сперму. Выпутав пальцы из её мокрых от пота волос, он подхватывает её под колено, распуская тем самым небрежно накинутую на ступни тряпку, и поднимает ногу. Звук полопавшейся кавитации между хрящами и сухожилиями. Уэлен поддался назад, оставив головку у сужающегося отверстия. Глубокий толчок с чавкающим звуком и причиняющее дискомфорт скользкое возвращение. Сара подрывается вперёд, выхаркивая кровь из лёгких. Стискивает дрожащие тремором пальцы и дрожит от отторжения. Хриплый шёпот на ухо. Ещё один глубокий толчок по ровным стенкам до раззявленной пасти матки. Ногти с засохшей под ними кровью продавливают ей кожу челюсти до кости. Это не насилие, а фроттаж двух тел. Он усиливается, и Гир улавливает её судорожный всхлип. За всё время единственный, что он слышал. Она уже отчаялась? Он накрывает её рёбра горячей ладонью, ощущая через кожу вибрацию лёгких. Сара захлёбывается болью, пережёвывая ошмётки собственной плоти и волокна тряпки. Уэлен сдвигает руку выше, обхватывая её грудь. Проталкивает двумя пальцами почти выплеванную тряпку глубже в глотку, надавливая на корень языка и вызывая у неё удушливый кашель и рвотные позывы. Наращивает плавные фрикции, вдавливая её остывшее и заляпанное кровью тело в матрас. Вызванный натрием паралич позволяет Гиру спокойно таранить её мышечные волокна. — Впервые плевать, что она бревно. Он стонет, запрокидывая голову от всасывающих тисков вагины, увеличив заданный темп. Закатывает глаза и старается не забывать дышать. Он обмакивает большой палец в кровавые и ещё влажные сгустки возле вульвы и рисует на её животе только ему известные символы, собственное имя и очерчивает ореол соска. Смотрит на неё с какой-то благодарностью. Сара позволили ему писать на себе его кровавые картины, и в знак полной признательности он вместо спермы впустит ей в разум бесов, которые сначала отравят ей жизнь, а потом лишат разума. Сара самолично вздёрнется, и тогда она действительно станет его произведением искусства. Лучшей из всех, что Уэлен создавал. Он сделает её предметом воздыхания многих критиков. Шедевром. Мёртвой, но такой прекрасной. Это будет её цена за вечную молодость и невянущую красоту. — Муза… чёрт. Он разрывает её барабанные перепонки пропитанными безумием словами, и Сара вытаращивается в ужасе в чернь перед собой. Ещё не потерявшими чувствительности вагинальными стенками она ощущает напрягшийся член и его дрожь. Гир, прокусывая язык, вдавливает пальцы ей в желудок сквозь кожу и кончает вовнутрь. Подвальная комната пропитывается кровью, потом и выделениями. Он размазывает по сокращающимся мышцам почти высохшую кровь и остывшую сперму. — Следующий, — он хрипло хмыкает и застёгивает ширинку. Он сделает вид, что ничего не произошло. Умолчит о божественном снисхождении. Никому не скажет, что увидел в ней полотно для своих картин. Он безразлично смотрит на то, как она пытается отползти, но её хватают за колени и тянут обратно. Под реквием её шевингующих воздух всхлипов, хрипящих стонов и чавкающего влажного звука сокращающихся мышечных волокон каждый кончает ей в остервенело заглатывающую сперму матку. Сара отравляется бесами тайны на букву «Г» и затихает.