И.С.Т. "Мелочи и детали"

— Ненавижу духоту! Генри хмыкнул. — А мне казалось, что ты нормально переносишь жару. Пустыня в крови и прочее. — В пустыне не душно и есть, чем дышать! — раздраженный Валерий ничуть не был похож на ежика, но ощущение у Генри складывалось именно такое. Такой себе пустынный злой ежик. Отмахнувшись от возникшей в голове картинки, Генри отодвинул в сторону ноутбук и развернулся к вошедшему в кабинет Валерию. — Тогда как насчет бассейна? Я предупредил управляющего, он забронировал для тебя почти сорок минут. Хотелось встать и подойти, обнять и заглянуть в почти черные глаза в которых, как иногда казалось, отражается небо пустыни, но сам Валерий не позволит. Мягко уйдет от объятий и не подпустит к себе, пока не приведет в порядок себя и свое настроение. — Генри. Я тебя обожаю, — с чувством произнес Валерий, и исчез под легкий смех Генри. — Только не отращивай там себе жабры, водоплавающее! — Для этого мне понадобится точно больше, чем сорок минут, — донеслось в ответ и сразу следом — хлопок закрывшейся двери. Генри улыбнулся и, размяв шею, прогулялся на кухню. Проверил лед, выставил бутылки, косясь на часы. Раньше этих сорока минут Валерия ждать точно не стоит. Значит, и колдовать над так любимым ими обоими «Лонг Айлендом» можно начинать не раньше, чем через полчаса. «Валерка», как звал Валерия Лемешев, воду любил во всех ее проявлениях. Особенно, когда его начинала доканывать духота. И жара, да. Сын пустыни — Валерий Игольницин ненавидел лето в больших городах. Валерий вообще оказался совсем не таким, каким его представлял себе Генри, когда откровенно любовался им во время памятного суда. Хотя и таким тоже. Но обычный Валера, домашний, и не «при исполнении» был совсем другим. Невероятно красивый и экзотичный универсал планара без своего мундира оказался почти стеснительным и не особо разбалованным чужим вниманием. И появление Генри в своей жизни поначалу встретил очень настороженно. Зависший между двумя мирами как в реальной жизни, так и в планарной — Валерий Игольницин был обречен на одиночество и на то, чтобы всегда быть «чужим среди своих». Полукровка, волей матери живший то среди племени отца, то в мегаполисе — он не чувствовал себя на месте ни там, ни там. Отец любил его, но уже дальние родственники косились и в лучшем случае не обращали внимания. Для соотечественников матери он был слишком экзотичен. Неизвестно, что стало бы с Валерием Игольнициным, если бы не ИСТ. В многонациональном институте все стало намного проще. Валерий научился общаться со сверстниками, вместе с ними влипал в неприятности, получал наказания и тихо вздыхал по преподавателю социологии. Подножку будущему независимому члену судейского комитета при Большом совете подставил собственный Дар. Изначально отозвавшийся, как материалист, Валерий в самом начале метатренинга вдруг пошел вразнос. Настолько, что его пришлось изолировать на целый месяц, дабы он не причинил вреда себе и окружающим. И из своей изоляции Валерий вышел уже Универсалом, обладающим четырьмя основными дарами, кроме корректорского. Но его новые возможности стали его ловушкой в обычной жизни. Ему не нужен был ни оракул, ни оператор, он сам был полноценной группой. Никакого запечатления, ему даже не нужен был якорь. И Валерий вдруг остался один. Не успев ни распробовать, ни понять ничего, кроме дружбы. Вернуться в обычный мир он тоже уже не мог и после нескольких неудач делать попытки сблизиться с кем-либо перестал. Генри сначала не поверил в него такого. Но, получив яростный отпор и слишком явно читаемый страх, сбавил обороты, а потом и полностью изменил тактику. Он приучал Валерия к себе потихоньку. Понемногу. Просто быть рядом. Просто разговаривать, ходить по пабам, чтобы посмотреть матч и выпить пиво. Просто быть в жизни. Генри, привыкший к совершенно другому, только удивлялся самому себе и тому, как млеет, глядя на стесняющегося Валеру или на то, каким неуклюжим, но милым тот становится, стоит только шепнуть ему какой-нибудь комплимент. Генри таял, наблюдая за ним, вздрагивал, когда ловил его ответный взгляд и скрипел зубами, когда Валерий «включал» свою рабочую версию, и уютный, домашний, чуть сумасшедший мальчишка младше его на десять лет, превращался в сурового судью. В такие моменты Генри начинал понимать Лемешева, который безбожно велся на Амфимиади в модусе жесткого защитника. Потому что самому Генри в такие моменты хотелось сгрести Валеру в охапку и, утащив в какую-нибудь норку, прислонить к любой поверхности и заявить на него права. Ну, или отдать эти самые права, но уже на себя. Тем более, что Валерий, к очередной порции удивления Генри, оказался отличным любовником. Очень чувствительным, умеющим слушать и понимать сигналы чужого тела. Наконец-то доверившимся до конца, что позволило проявиться его темпераменту в полную силу. А еще Валерий никогда ничего не требовал от него и не ждал. Он просто был рядом, и Генри чувствовал себя невероятно счастливым. Готовым дать все то, что так долго держал в себе. Прожив достаточное количество лет и набравшись опыта, Генри умело обходил острые углы, находил компромисс и ценил аналогичные попытки со стороны Валеры. Их жизнь не была похожа на сладкий молочный коктейль, но Генри и не хотел другой. А Валера… А Валера придет уже через десять минут, так что пора приниматься за коктейль… Генри кинул еще один взгляд на часы, словно не поверил своим глазам в первый раз, и вернулся за барную стойку. Почесал нос, прикидывая, когда придет пора пополнять запасы алкоголя, и принялся колдовать над высоким бокалом, погрузившись в это занятие с головой. И в реальный мир вернулся, только когда к спине вдруг прижались грудью, талию обняли сильные руки, а шеи коснулись легким поцелуем. — Я наконец-то дома. Здравствуй, Генри. Я скучал.