Боюсь потерять тебя

— Не спится? — самый нелепый вопрос, который можно услышать в семь часов вечера на побережье Карибского моря. В скупых переливах уходящего солнца, в тихом плескании волн, в сонном дуновении ветра. Ещё и голос подозрительно знакомый — густой, пронзительный, мечтательно-грустный. И Гарри более чем уверен, что каждая его грань, каждая нота, каждый звук раньше были неотъемлемой частью его жизни. Совсем незадолго до этого. Гарри изо всех сил сжимает в ладони горсть камушков, словно собственное сердце в узел затягивает, и медленно поворачивается. Не ошибся. Он. Вчера в ресторане, когда его спина случайно блеснула возле барной стойки, Шам не мог сдвинуться с места несколько минут, загнанно глядя в одну точку. Всплеск больного воображения или ядовитая реальность? Испуганный взгляд и беспокойно-острые прикосновения жены растворились в шумном зале посетителей. Гарри впервые почувствовал себя совсем беспомощным, раздавленным, буквально поехавшим. Шелби решила, что любимый муж недооценил Комида Типика* и отравился. В чём-то она всё-таки была права. Гарри отравился давно и по глупости — по уши, до мозга костей погряз в Мэттью Куинси Даддарио. — Что ты здесь делаешь? — напускное возмущение в голосе Гарри тотчас меркнет, песком по берегу разносится, как только он взглядом растерянным с его глазами сталкивается. Чужой. Холодный. Злой? Шам разрушил своё счастье без посторонней помощи, оступившись всего лишь раз, но так позорно и жестоко. Едкая ненависть и отвращение — отплата за грехи, за каждый потраченный впустую день, за каждый шмат вранья и боли. — Похоже, не только у тебя проблемы в личной жизни, — Мэтт поглядывает осторожно, издалека, спрятав руки в карманах. Гарри почему-то думает о том, что его блестящие глаза — отражение сегодняшнего заката. В пучине вязкой обиды карей молнией нежность разражается, совсем ещё теплая, незабытая. Но Даддарио с корнем её выдирает, топчет под ногами, как пепел, и смотрит. — Я видел вас с Эстер вчера в ресторане, — Гарри почти не возмущается, почти не злится, почти не ревнует. — Почему ты не сказал, что вы летите отдыхать вместе? Мэтт обводит его насмешливо-горьким взглядом, пиная докучные камушки под ногами. Сейчас бы зайти в теплое море, оставив Гарри за спиной, нырнуть с головой под воду и смыть из себя застывшие следы его отчаянных взглядов, последние мазки их любви, выцветшей, потерянной, но всё ещё живой. — А ты и Шелби? — нервно выкрикивает Даддарио. — Тебе было бы легче, если бы я соврал? — Шелби — моя жена, не сравнивай. — Тебе самому не смешно? — Мэтт яростно толкает Шама в плечо и отшатывается в сторону. Его ведёт, ломает, рвёт изнутри — на куски, на затёртые до дыр артерии, на ржавые провода слов и признаний. — Ты её даже не любишь. — Люблю, — в сердце клеймом кроваво-черным печёт «тебя люблю, одного тебя, идиот, и уже не первый год». — Правда? — Мэттью хватает его за грудки, трясёт и скалится, как сумасшедший. — Тогда почему ты бродишь здесь один, во время заката? Это же Коста-Рика, вы здесь поженились, и это место, чёрт возьми, должно было стать самым романтичным для вас. Поцелуй совсем неожиданно ударяет сокрушительной волной по губам, течёт куда-то за шиворот рубашки, прямо под грудину. Каждый горящий след на коже, рдеющий в обрывках заката. Каждый вздох, смазанный чрезмерно счастливой улыбкой. Каждое столкновение губ — из последних сил, с вызовом, до выпрыгивающего из груди сердца. Кажется, почти месяц не виделись. Кажется, почти целую вечность не касались, не чувствовали друг друга. — Что это было? — Мэтт рывками воздух глотает и пальцами влажные губы мнёт. Кому из них двоих крышу сорвало первым? — Когда ты начинаешь сходить с ума, тебя по-другому не заткнуть, — Шам нагло пользуется этим преимуществом уже который год, весьма действенно и удачно. — Так на чём я остановился? — глаза Даддарио сверкают ярче уходящего солнца и сердце колокольным звоном заходится, всполошенно царапает по грудной клетке. То ли от счастья, то ли от страха колючего. Что с ними будет завтра? Когда им придётся вспомнить о жене, о невесте? — Я знаю один круглосуточный бар неподалёку, — Гарри отряхивает брюки от песка и движется вперёд, — нам нужно расслабиться. — И поговорить, Гарри, — Мэтт подходит к нему вплотную, заглядывает прямо в глаза, — нам нужно много о чём поговорить. Мэттью по привычке протягивает Шаму свою ладонь — зовёт, приглашает, просит. Кажется, именно в этот момент всё должно решится. Гарри возьмёт его за руку — и Мэтт без промедления вернёт ему своё сердце, чтобы больше никогда не расставаться, чтобы больше не мучить друг друга. Или же Гарри молча пойдёт впереди, прячась от завороженно-влюблённого взгляда, чтобы не давать лишних надежд, чтобы утопить их любовь в алкоголе раз и навсегда. Гарри крепко-крепко зажимает его влажную ладонь, и с силой притягивает к себе — плечом к плечу, грудиной в грудину, сердцем к сердцу. Потому что Шам не ощущает необходимости бояться и останавливаться. Потому что Мэттью Даддарио — его тихий закат, его любовь, не утихающая ни на миг, его жизнь.