В чужой шкуре

      На следующее утро всё семейство было в шоке, во-первых: от подавленного вида Дружка Барбоскина и, что ещё более важно, соответственно, во-вторых: его голос, он изменился. Похоже, проплакал так долго, охрипнув от этого, за ночь голос полностью поменялся. Период ломки подошёл к концу, едва успев начаться. И теперь несколько раздражающий детский голос изменился на довольно приятный, чуть более низкий голос, чем прежде.       Отец и мать очень этому обрадовались и поздравили сына с новым этапом во взрослении. Тот лишь мрачно кивнул, вяло отправляя в рот ложку с кукурузными хлопьями. Затем он, не доев, покинул кухню, приплелся в комнату, чисто на автомате переоделся в школьную форму, к слову, впервые надев именно её, а не джинсы и кофту, как обычно это делал. Странное с ним что-то происходило, определенно. Он даже неосознанно причесался! Что происходит вообще?       Сказать то, что в школе все удивились — ничего не сказать. Всё были в диком… восторге, вперемешку с шоком. Ещё бы, а как же иначе? Плюс ко всему и преобразившийся голос Барбоскина, что заметили все тоже сразу же. Но плевать было Дружку на это, он, мрачно окинув взглядом класс, сел на заднюю парту и там тихо просидел все уроки. Тимоха к нему за день даже не подошёл, вроде и пытался, но чего-то опасался. Наверное, перемены в Барбоскине были слишком резкими и даже пугающими, отталкивающими в какой-то степени. Может, именно поэтому он и не подошёл.       Но, на перемене перед последним уроком, Дружок всё же покинул класс, хотя все остальные перемены не выходил из него ни на секунду, благо, сегодня они не переходили из кабинета в кабинет на другие уроки. Тимоха тут же поспешил за ним, так как увидел, что тот прихватил с собой зачем-то рюкзак.       Нагнал он быстро шагавшего Дружка только когда тот открыл дверь мужского туалета и зашел туда. Только Тимоха просунул голову в проем не прикрытой как следует двери, то глаза его полезли на лоб: его лучший друг стоял, облокотившись о холодную кафельную стенку и курил. Покашливая, морщась немного, но курил, прикрыв глаза. — Что ты творишь?! — шокированно вопрошал он, мигом оказавшись полностью в туалете. Он предпринял было попытку выбить сигарету из лапы друга, но тот держал её крепко. — Зачем ты поперся за мной? — выдыхая облачко дыма, спросил снова хрипловато тот в свою очередь. Тимоха растерянно закусил губу, не зная даже, что и ответить. — Ну, э… потому что ты друг мне, — пролепетал он наконец как-то тихо, опустив немного глаза в пол. — Друг, — повторил Дружок, с какой-то горечью в повзрослевшем голосе. — Ну да, а что, разве нет? — растерялся Тимоха ещё больше. — Ну да, мы друзья, только теперь ты со мной раз в год разговариваешь и всегда только о своей идеальной Розочке, — глядя поверх него, на противоположную стену, пробормотал он, докуривая уже без кашля. — Она же твоя сестра, ты должен быть рад за неё, — как-то поджал Тимоха уши. — О, да, я должен, — кивнул тот утвердительно, помолчал немного, вертя в пальцах тлеющую сигарету и затем добавил, — Должен, но не обязан. — Ты в порядке, Дружок? — помолчав, спросил у него тихонько друг. — Конечно, — кивнул тот, мрачно отведя взгляд, ибо Тимоха посмотрел прямо в его глаза. — А ты уверен? — нахмурился слегка одноклассник. Дружок лишь фыркнул, продолжая мусолить сигарету. Запах дыма наполнил уже все небольшое помещение, теперь с трудом вылетал через приоткрытую форточку. — Я ненавижу свою сестру, — сказал наконец тихо Дружок, кинув косой взгляд на стоящую рядом мусорку, словно та могла подслушать их разговор. — Но поче… — с губ друга не успел слететь интересующий его вопрос, потому что рот его закрыла ледяная лапа. — Слушай внимательно, Тимох, Роза — ужасная девчонка, она, если и любила тебя, то только первые две-три недели, а затем ты уже перешел в разряд надоедающих игрушек. Я слышал, как она это говорила Лизе, а та с удовольствием рассказывала мне всё слово в слово. Девчонки — уродки, Тим, может, и не совсем все, но в большинстве случаев. Им бы лишь, чтобы у их пса было бабло в карманах, да тесно в фирменных трусах от того, насколько не обделен природой. Они твари, понимаешь? А знаешь ещё что?.. — он глядел в глаза Тимохи, что были даже как-то вытаращены, потому как слишком уж обрушился на него друг с такими вот словами, Дружок, глубоко вздохнув, продолжил, — Это я вчера был на месте Розы, в её теле были мои душа и разум, только фантик, оболочка принадлежали твоей Розочке. Это не она надела свитер, а я. Не она заплела волосы, показывая свои ушки, это я. Это я был нежен с тобой, не она. Ты уже давно для неё никто, больше половины этого года, что вы вместе, она просто использует тебя. Но ты, болван, так сильно её любишь, что ни черта не видишь. Я, я хотел вчера, как лучше, разлучить вас уже и открыть тебе глаза на всё уродство этой красотки, но что-то пошло не так… ты и сам помнишь.       Он замолчал, молчание это было напряженным, ужасным, давящим на мозг, поэтому он не выдержал и заговорил опять, глядя на полные удивления и ужаса глаза. — Когда мы шли по улице и молчали, я получал огромное наслаждение от этой тишины, в которой говорили не наши голоса, а будто бы наши души… я подумал с завистью, что, наверное, поэтому ты и дорожишь так Розой, — говорил он, выдохнул и продолжил затем, — Но потом я понял, что такой тишины с Розой не может быть, она всегда будет чесать языком, обсуждать шмотки и прочую ерунду, а ты будешь слушать, растекаясь от её мерзкого, тягучего голосочка, что для тебя как ангельский. Я прав? Не отвечай, я знаю сам, что прав.       Он закусил губу и снова замолчал, шумно дыша, уже давно вдавливая растерянного Тимоху в холодную стену, нависая над ним. — Та тишина, она была прекрасна, я чуть с ума не сошел, впитывая её в себя, и знаешь, — он медленно снял лапу со рта совсем притихшего друга, — Я ненавижу свою сестру, но тебя… тебя я люблю. Всем сердцем.       Не дожидаясь реакции ещё более оторопевшего молодого пса, он выбросил потухшую совсем сигарету, поправил лямку рюкзака, немного спавшую во время разговора и молча ушёл. Только дверь за ним закрылась, прозвенел звонок. Но осевший на пол Тимоха, спрятавший морду в лапах, этого звука не услышал.