Подальше от тебя.

…Я припарковала машину в темном сквере, дабы благополучно из неё вылезти посреди солнечного дня, и, слегка дымясь, под пляжным зонтом – пусть не покажется никому странным – вошла в магазин игрушек. Три этажа детского счастья… Я скупила всё. Ну, не то, чтобы совсем всё... но очень много. Мягкие игрушки, одежда, настольные игры, спортивное… Это огромное количество пакетов служебный персонал магазина таскал мне в машину – то ещё зрелище! Не представляю, о чём они думали. Со всеми этими сокровищами я отправилась детский дом. Невозможно передать словами восторг малышей и изумление воспитательниц, когда я ввалилась, нагруженная, в игровую комнату. Мне понадобилось немало времени, чтобы убедить директрису и весь рабочий коллектив в том, что мои действия осознанны и, самое главное, бескорыстны. Мне показалось, что они реально боялись какого-то давления с моей стороны, будто я чего-то потребую взамен. Глупцы! Никогда ещё я не чувствовала себя такой счастливой, как в момент разбора детьми подарков. Меня переполняли огромная нежность к ним и ощущение безграничной гармонии с собой и миром. Это было здорово. Вдохновленная, радостная, я как на крыльях вылетела из этого, на самом деле, невеселого места, но в которое я сумела привнести немного счастья. Я завела машину и тронулась с места. Выворачивая с перекрестка, я увидела высокое серое здание с длинной вывеской, сообщающей, что здесь находится детский онкологический диспансер. Я резко нажала на тормоз, и мне ощутимо врезали сзади. Автомобиль качнуло. Я пришла в себя, свернула с дороги, и, не обращая внимания на выкрики врезавшегося в меня водилы, на нетвёрдых ногах двинулась к парадному входу. Мысли не слушались, образуя нечто несвязное, типа « не туда повезла игрушки, ох не туда… не ходи сюда…не ходи, хуже будет…ты не поможешь, только расстроишься…не ходи…вернись…» Дети в детдоме уже успели узнать, какой может быть несправедливой жизнь, но они были здоровы. Само слово «жизнь» было к ним применимо… Здесь же совсем иная ситуация… Вот уж кто ни за что страдает… Я потянула на себя дверь, вошла внутрь и очутилась в снежно-белом коридоре, сверкающем идеальной чистотой. -Вам кого? – молоденькая медсестра-дежурная подняла голову. -Мне…э…эээ…я хотела бы оказать спонсорскую помощь больнице. Но мне хотелось бы…пройтись…эээ…по палатам…эээ…посмотреть…э…на состояние… «Ничего не нашла лучше сказать, идиотка!», отругала я мысленно себя. Медсестра смерила меня взглядом, видимо, решила, что на роль спонсора я натяну, и лицо её просветлело. -Пройдемте со мной, я отведу вас к главврачу. После недолгих переговоров с главврачом я выписала ему чек и пообещала перевести энную сумму на счет больницы. Сияющий и обрадованный от неожиданного подарка, он немедля надел на меня халат, распахнул передо мной все двери, переводя из отделения в отделение, и рассказывая о нехватке нового оборудования, о дефиците кадров, о тяжелых случаях, с которыми поступают дети. -Можно, я пройдусь по палатам? Посмотрю на детей… - спросила я устало. Врач сомнительно посмотрел на меня. -Можно-то можно, но вот нужно ли?.. -Что вы имеете в виду? Должна же я увидеть тех, кому выделяю эти деньги, и кого так желаю увидеть здоровыми? – Мой голос прозвучал чуть надменно – я хотела на него надавить, дабы ему не пришла в голову мысль не пустить меня. -Вы, безусловно, правы, но есть психологический нюанс… Знаете, вы потом, возможно, будете себя… -Плохо чувствовать? Забудьте. Где палаты? -Вперед. Он ввел меня в отделение и там тактично оставил одну, куда-то незаметно слившись. Я сделала шаг…и ещё один. Дверь в ближайшую палату была открыта – заходи и всё, но я не могла. «Почему? Ты же так этого хотела! Иди! Нет? Тебе стыдно? Почему?» Я осознала вдруг, что испытываю жгучий стыд, что не могу даже глаз поднять на лежащих здесь маленьких пациентов – только потому что, мне дарована великая привилегия…а им она была гораздо нужнее… Я вошла внутрь. Как это ни странно, но шестеро детей, которых я там увидела, выглядели довольно веселыми и жизнерадостными. Они были примерно все одного возраста, и их роднили абсолютно одинаковые головы: совершено без волос. Только у одного мальчик торчал рыжий ежик. Две девочки лет пяти играли в куклы на кровати, ещё одна рисовала за маленьким столом, трое мальчиков что-то собирали из пластмассовых деталей. -Э…привет, - помахала робко я, мгновенно сообразив, что у меня для них нет не то, что игрушек, но даже конфеты. -Привет, - сказала девочка за столом. Остальные подняли головы заворожено молчали. -Как у вас дела? – после паузы спросила я. -Хорошо. – Рыжеволосый слез с койки и обул тапочки. – Доктор Рихард говорит, что почти здоров. Мне осталось немножко, и я скоро поеду домой. -И я, - вставила девочка. -И я. -И я. -И я тоже. -Мы все, - подытожил рыжий мальчик, не сводя с меня глаз. Они все смотрели на меня, как на чудо: несколько пар больших, блестящих глаз. Я вошла внутрь и села на кровать. Девочки осторожно отодвинули своих кукол. -Вы все живете здесь? – я обвела рукой палату. -Нет. – Видимо, рыжий мальчик был самым разговорчивым. – Это палата девочек. А мы приходим к ним играть. -Но вы же не играете сейчас вместе, - заметила я. – Каждый занят своим делом. -Нельзя всё время играть вместе, а то голова заболит, - резонно сказал другой малец, в очках. Я хотела задать один вопрос, но не знала, как покорректнее это сделать, и, наконец, решилась: -Слушайте, вы бегаете, прыгаете…вы себя хорошо чувствуете? Дети переглянулись. -Вчера у Мэта болел живот. Его вытошнило прямо на кровать, - сообщила девочка с куклой. -И как он сейчас? – спросила я. -Не знаю, - безмятежно пожала плечами девочка. – К нему пришел доктор и увел куда-то. -А когда это было? -Вчера. Я поняла, что боюсь задавать вопросы, но ещё один меня волновал. -Э…а все ребята играют? Или кто-то не может? Дети снова переглянулись. -Рита не может, - сказал рыжий. – Она лежит. -У неё нет сил встать, - вставила девочка. -Нам нельзя её донимать – так сказал доктор. -Но мы иногда к ней заходим. -Ей очень скучно. -И плохо. У меня закружилась голова. -Где Рита?.. Меня быстро подхватили под руки и протащили по коридору. В самом его конце была закрытая дверь, которую дети толкнули. Палата была полупуста. Здесь было всего две кровати, на одной из которых лежал ребенок, а вторая, застеленная, дожидалась хозяйку, которая где-то бегала. Дети как-то разом стихли и перевели на меня взгляд. -Она мало говорит, - сообщила девочка. Я заметила, что её щечка была перемазана зеленым карандашом, которым она рисовала. Я подошла к постели. Тело, которое там лежало, едва ли можно было назвать телом девочки – с таким же успехом мне могли сказать, что это мальчик. Она неподвижно лежала только переводила глаза с меня на детей. Здесь не было никаких капельниц или аппаратов, и я не знала, хорошо это или плохо. Я смотрела на неё, не в силах отвести взор. Безволосая голова, мертвенно-бледная кожа. Она была очень, очень худа, казалось, болезнь её действительно ела. Нежно-голубая ночная рубашка мешком смотрелась на этом бедном тельце. Кожа плотно обтягивала череп, острые скулы выпирали. Но глаза!.. Огромные, синие, лихорадочно-блестевшие, они были единственными живыми точками на этом лице, и я видела, как постепенно гаснет в них интерес. Вскоре она перестала меня изучать и уставилась в стену напротив. -Рита, - осторожно позвала я, но, как и следовало ожидать, никакой реакции не добилась. Я вытащила из складок одеяла тонкое, холодное запястье и чуть сжала, надеясь…ободрить? Не знаю. Просто мне казалось, это нужно ей – прикосновение человека, не причиняющего ей боль. Боже мой! Я боялась заплакать при ней, здесь, но глаза начало предательски заволакивать. Я быстро смахнула набежавшую влагу и попросила детей оставить нас одних. Немного помявшись, они вышли. Я не выпускала руки ребенка, чувствуя, как подкатывают бессилие и отчаяние. -Что я могу сделать? – вслух спросила я. Она не отреагировала, закрыла глаза, и, кажется, уснула. -Что я могу сделать?.. О, я знала. Но не знала, имею ли право так поступать. Разумеется, я хотела её укусить. Это вылечило бы её…спасло... и не только от смерти. Глядя на этого человечка, терпящего физические и духовные муки, глядя на её боль, я поняла, что смерть не есть то, чего надо страшиться. Смерть – это избавление. Бояться надо мук, предшествующих ей, тех страданий, которые преподносит тебе болезнь. Это агония… Лотерея, в которой не знаешь, кому повезёт. Кому выпадет жить до старости, целым и невредимым, а кто должен будет чахнуть, как цветок без воды, и считать последние мгновения?.. Я нагнулась к её шее и открыла рот. Подчиняясь инстинкту, мои клыки чуть выдвинулись, удлинились и замерли в нескольких дюймах от её кожи. Я чувствовала запах – он витал по всей палате, делая саму болезнь осязаемой и реальной. Стерильный, сладковатый, дурманящий. Он не был приятным или неприятным, но он очаровывал меня, подчинял, заставляя вдыхать всё глубже и глубже, словно редкий наркотик, чудесный аромат. Я приготовилась ощутить на своих губах заветный вкус крови, но что-то дрогнуло и отступило во мне. Я поднялась, окинула взором равнодушное слабое тельце. Я не имею права. Жизнь, которую я могу ей подарить, не лучше смерти. Но… Не зная, что делать, уже жалея о своём поступке, я выскочила из палаты и бросилась вон. Я бежала коридорами, стараясь не смотреть на удивленные лица детей, бежала к выходу. Не помня себя, очутилась в машине и завела мотор. Внутри автомобиля мне стало легче, и я рванула в отель. Какие-то злые слезы начали капать из глаз, когда я поднималась наверх, к себе. В номере никакого не оказалось, и я была этому рада. Просто бросилась на подушки и прорыдала черт знает сколько времени, пока не устала и не заснула.