Чёрное на чёрном

Тщеславие — страшная сила, действующая внутри нас и против нас же самих В. Гюго

Гулко стучали подковы по булыжникам мостовой. Заходящее солнце спускалось к горизонту, окрашивая золотом купола Нохского аббатства, тёмно-серые контуры которого смутно вырисовывались по ту сторону Данара. Величие Олларии, её архитектуры, замощённых улиц и площадей ощущалось во всём: пронизывало насквозь каждую мелочь, витало в воздухе. Риченда не могла удержаться от того, чтобы то и дело не бросать восхищённые взгляды за окно. Девушка пребывала в каком-то трепетно-волнующем предвкушении, словно юная дебютантка в ожидании первого бала. Сначала Дана категорически отказалась сопровождать Алву во дворец, но потом поняла, что было бы трусостью отступить теперь, когда она уже зашла так далеко. Завтрак подавали в Малой столовой. Затянутые синим шёлком стены, начищенное до зеркального блеска столовое серебро, экзотические фрукты посреди зимы — Ворон окружал себя роскошью, в то время, как в Надоре экономили буквально на всём. От этого великолепия у Даны одновременно восторженно захватывало дух и перехватывало дыхание от обиды. Риченда смотрела на мужа, сидящего на противоположной стороне стола. На лице герцога не отражалось ничего, кроме смертельной скуки. И уж тем более там не было ни тени сожалений или раскаяния. При встрече Дана ожидала услышать от него извинения за отвратительную сцену, устроенную ночью, но Алва лишь равнодушно окинул её сапфировым взглядом и предложил присоединиться к трапезе. Когда перед Ричендой поставили дымящуюся чашку с шадди, она хотела было попросить сливки, но оказалось, что в напиток они уже добавлены. Откуда слуги Алвы узнали об её предпочтениях? — Ваши вещи доставят в особняк сегодня, — сообщил Алва. — А сейчас приедет портниха, я заказал для вас платье на вечер. — Что будет вечером? — осторожно уточнила Дана, делая глоток обжигающего, ароматного напитка. — Ваш первый выход в свет в качестве герцогини Алва. Риченда едва не поперхнулась шадди. Вернула белоснежную, практически невесомую фарфоровую чашечку на стол и отодвинула в сторону: слова мужа мгновенно отбили у неё всякий аппетит. — Нет, — возразила Риченда. — Я никуда не поеду. — Поедете, — даже не взглянув на неё, ответил маршал. Казалось, всё его внимание сейчас было сосредоточено на омлете. — Вы представляете, как это будет выглядеть? Сегодня на балу должны были объявить о моей помолвке с Манриком. — Подходящее время объявить о свадьбе. — Нет, — покачала головой Риченда. Алва отложил серебряные приборы и внимательно посмотрел на супругу: — Как долго вы собираетесь прятаться за этими стенами? Я ожидал, что вы смелее. Запомните, сударыня, отношение к вам будет двояким: или вас будут ненавидеть, потому что вы моя жена, или жалеть. Кстати, по той же причине. Выбирать вам. Дана без раздумий выбрала первое. Жалеть её никто и никогда больше не будет! Тем более, «навозники». Второй Катарине Ариго в Олларии не бывать! Она поедет во дворец с гордо поднятой головой. — Я не стану прятаться! — решительно заявила Риченда. Алва кивнул, возвращаясь к трапезе. Дане показалось, что на губах его промелькнула улыбка. Герцогиня взглянула на сидящего напротив мужа. Он был поразительно хорош, но на красивом холодном лице не отражалось ничего, кроме всё той же скуки. Такое впечатление, что ему вся жизнь опостылела. Карета уже миновала Фабианову площадь, которую Риченда узнала по возвышающейся в центре колонне, а Алва так и не произнёс ни слова. Сейчас его молчание жгло сильнее, чем язвительные и насмешливые ремарки. Герцог откинулся на спинку сидения, на мгновение прикрыл глаза руками и провёл ими от переносицы к вискам. — Вам неуютно? — поинтересовалась Дана, цепляясь за повод к хоть какому-то разговору. — Предпочитаю ездить верхом. — Я тоже люблю верховую езду. В Надоре я много времени проводила в седле. Не хотела отставать от отца, — поделилась Риченда и тут же одёрнула себя. Говорить с ним об отце было предательством. В течение нескольких следующий минут никто не произнёс ни слова. — Странный выбор наряда, — наконец, сказал Алва. Синие глаза не без иронии изучали строгий покрой её платья: — Не имею ничего против чёрного, но для бала? Вы в трауре? Её вещи доставили в особняк на улице Мимоз пару часов назад и теперь повсюду стояли раскрытые сундуки и шляпные коробки. Ворох платьев возвышался на кровати, паре нарядов места не нашлось и теперь они пеной кружев лежали на ковре. Туфли, перчатки, всевозможные шкатулки — всё это было вытащено из сундуков и в беспорядке разбросано по комнатам. Среди всего этого хаоса стояла полуодетая Риченда, разглядывая устроенный ею кавардак и мучаясь от извечного женского вопроса: что надеть? Платье, выбранное Алвой ей не понравилось. Сине-чёрный наряд вызывал интуитивное отторжение, но и собственные платья Даны не годились для её нового статуса. Слишком скромные покрои и сдержанные цвета. Тем более, совсем иной фамилии. Риченда растерянно покачала головой и взглянула на служанку. Кэнналийке явно не нравились её новые обязанности — быть горничной неизвестно откуда взявшийся жены соберано. Ещё вчера она сообщила, что вскоре из Кэналлоа прибудут специально обученные горничные. — И что скажешь? — поинтересовалась Риченда у временной горничной. — Что по-твоему мне следует надеть? Польщённая доверием служанка тут же бросилась к новому платью. Дана разочарованно вздохнула и закатила глаза. Ну, разумеется, синий. Что ещё она могла выбрать? — Если позволите, дора, — сказала кэналлийка, протягивая хозяйке платье. — Синий — цвет дома Алва и этот туалет одобрил соберано. «К кошкам твоего соберано!» — хотелось закричать Риченде, но она вовремя прикусила язычок, припомнив наставление матушки о том, что воспитанные люди никогда не выясняют отношений в присутствии слуг, а благородные дамы — не произносят бранных слов. Дана улыбнулась, подумав о том, что сказала бы матушка, встретившись с Матильдой. В кругу близких принцесса не сдерживала эмоций и не стеснялась крепких словечек. Мирабелла Окделл была бы шокирована, как и Риченда, которую некоторые выражения Матильды заставляли краснеть. Но лишь первое время, сейчас же Дана восхищалась такими женщинами: смелыми и независимыми в поступках и суждениях. И она непременно станет такой! Лучше уж быть Великолепной Матильдой, а не Мирабеллой Окделлской. Девушка недоверчиво окинула взглядом синий бархат: — Хорошо, пусть будет это, но отправьте портнихе на переделку. Всё синее нужно убрать и заменить чёрным. — Но, дора, тогда платье станет совсем простым, такие олларианки носят в дни траура. — Сомневаюсь, — усмехнулась Риченда. — И ещё я хочу, чтобы переделали вырез. Вот так, — герцогиня подогнула ткань и заколола булавками. — Ступай. К вечеру платье должно быть готово. Портниха успела в срок, но Дана не сразу решилась надеть новое платье. Лишённый каких-либо украшений, чёрный туалет мог бы показаться простым, если бы не декольте. Слишком глубокое и откровенное даже для вечера, практически на грани приличия. Хоть немного прикрыть это безобразие девушка собиралась самым массивным ожерельем, какое найдет. — Я хочу выбрать украшения. Горничная подала шкатулку. Блеск фамильных драгоценностей рода Алва слепил глаза. Кольца, браслеты, серьги, броши — чего здесь только не было! Бриллианты, рубины, изумруды и конечно сапфиры сияли и переливались всевозможными цветами и оттенками. Внимание девушки привлекло роскошное сапфировое ожерелье, достойное самой королевы. Дана с некоторым раздражением подумала о том, что Катарине Ворон, должно быть, дарит и более дорогие вещицы. И не только ей. «К Леворукому всех! — решила Риченда. — И раз уж я теперь герцогиня Алва, пусть об этом узнают все». Когда служанка застегнула на её шее украшение, девушка вновь взглянула в зеркало. Ожерелье было до неприличия дорогим и вызывающим. «Я не разочарую вас, господа!» — пообещала Дана, с нескрываемым удовлетворением наблюдая за тем, как вспыхнули её глаза при одной только мысли о том, что несколько часов спустя она появится при дворе и никто в целом свете не сможет посоперничать с ней в роскоши и блеске. А какой у неё будет эскорт! Рокэ Алва был самым завидным женихом, и теперь все эти лицемерные напудренные девицы и их меркантильные мамаши лопнут от зависти. «Тщеславие — смертный грех», — припомнила девушка нравоучения Надорского клирика — отца Маттео, но тут же поспешила прогнать эту мысль. Пусть все эти «навозники» сколько угодно задирают носы, считая себя хозяевами в стране, но однажды их время закончится, и старая знать вернёт себе всё, что было украдено марагонским бастардом, возомнившим себя королём. Риченда не нуждалась ни в дружбе, ни в одобрении напыщенных «навозников», но она твёрдо решила, что дочь Эгмонта Окделла больше никому не позволит презрительно смотреть на себя. — Вы полагаете в таком туалете можно пойти в храм? — поинтересовалась герцогиня, небрежно сбросив с плеч меховую накидку. В полумраке экипажа светлая кожа девушки будто бы излучала бледное сияние, приподнятая корсетом грудь едва не выпадала из выреза платья, шелковистые локоны струились по плечам. Всегда непроницаемое лицо Ворона вытянулось от изумления. Герцог неопределенно кашлянул, и Риченда с трудом сдержала рвущуюся с губ улыбку. Эффект был именно таким, какой она ожидала. Только бы он не отправил её назад переодеваться. — Для церкви, пожалуй, не подойдет, — согласился Алва. — Прелестно. Вам удастся произвести впечатление, — заключил он, ещё раз пристально оглядев её в этом смелом платье. — Вероятно, впервые при дворе будут говорить не о моей персоне. — Вы ревнуете? — Нисколько. Вот только подумайте: нужно ли вам всё это? Риченда равнодушно пожала плечами, но чем ближе они подъезжали к Новому дворцу, тем тревожнее ей становилось. Когда экипаж въехал во внутренние ворота королевской резиденции, сердце герцогини учащенно забилось, ладошки вспотели. Дана вновь украдкой взглянула на мужа. Он был абсолютно спокоен, и она позавидовала его невозмутимости. Ворона не интересует чужое мнение. С неизменной усмешкой в уголках тонких губ и равнодушным блеском синих глаз Рокэ Алва твёрдым шагом идёт по коридорам дворца и по чужим жизням. Сейчас Риченда многое бы отдала, чтобы получить хоть частичку его силы и уверенности. Карета остановилась, лакей распахнул дверцу, и Алва подал супруге руку. Пытаясь справиться с нахлынувшим волнением и страхом, девушка вложила дрожащие пальцы в его ладонь и подумала о том, что если сейчас он скажет очередную колкость, это окончательно лишит её уверенности. Но он посмотрел на неё не знакомым ей холодно-насмешливым взглядом, а живым и тёплым. Сжал её дрожащие пальцы и серьёзно, без тени насмешки, сказал:  — Не бойтесь. Я буду рядом. Дана поверила и в тот же миг почувствовала, как в груди, где-то возле самого сердца, откололся леденящий сталью кусочек, а в голове зазвучали слова Матильды о том, что в самую трудную минуту рядом обязательно окажется человек, который возьмёт за руку и не позволит упасть.