Все молитвы кратки, Когда веруешь сердцем, Это всё, что я знаю О своих небесах. Rosa Alba и Йовин, «Я хотела бы знать»
Ворота предупредительно распахнулись, и Робер направил Дракко во двор, где перед парадным подъездом стояла карета, запряжённая парой вороных. В экипаж садилась Арлетта Савиньяк. Графиня обернулась и, узнав Робера, тепло улыбнулась. Сколько он себя помнил — Арлетта всегда была добра к сыну своей несчастной подруги Жозины. Эпинэ спешился и бросил поводья подбежавшему конюху. — Ро, как хорошо, что ты приехал, — обрадовалась Арлетта, протягивая ему руку. — Добрый вечер, сударыня, — поздоровался Робер, целуя затянутую в перчатку руку. — Навещали Риченду? Как она? — спросил он с тревогой. То, что происходило с Ричендой, вызывало беспокойство. Она медленно превращалась в призрачную тень самой себя. — Я заставила её поесть, но… — Арлетта удручённо покачала головой. — Сидит часами в кабинете или как неприкаянная бродит по дому. — Лучше бы Рокэ побыстрее вернуться, — вздохнул Робер. Он не был посвящён в подробности, перед отъездом Рокэ лишь сообщил, что уезжает на неопределённое время и просил присмотреть за Ричендой и за порядком в Олларии. Эпинэ дал обещание, не задавая лишних вопросов. Алва знает, что делает, и значит, так нужно. И если бы Рокэ мог сейчас вернуться, он был бы здесь. — Я побуду с ней, — пообещал Робер. — Хорошо. Доброго вечера. Арлетта уехала, а Робер прошёл в дом. Риченду он нашёл в гостиной. Она в задумчивости стояла у распахнутого окна, и мысли её были где-то очень далеко. Бледное лицо и исхудавшее тело подтвердили худшие опасения Робера. Над переносицей залегла морщинка то ли тревожного ожидания, то ли невесёлого раздумья, потухший взор, наполненный тоской и некой покорностью судьбе, был устремлён вдаль — туда, где темнеющее небо готовилось пролиться на землю дождем. — Риченда, — тихо позвал он её. При звуке его голоса она оторвалась от созерцания неба и повернулась к гостю. — Робер, — губы девушки дрогнули в улыбке, но некогда бездонные серые глаза были тусклы, безжизненны и подёрнуты пеленой печали. На сердце у Робера стало ещё тяжелее. Риченда шагнула к нему, поцеловала в щеку, потом отстранилась и, посмотрев вокруг на затянутые синим шелком стены, предложила: — Давай прогуляемся. — Конечно, — согласился Робер. Он видел, что ей тяжело оставаться в доме. — Мне кажется, я задыхаюсь здесь, — будто в подтверждение его мыслей сказала Риченда. Она протянула ему ладони, и он сжал их в своих. Её тонкие пальцы оказались холодными. — Как ты себя чувствуешь? Может быть, останется в доме? Скоро начнётся дождь. — Нет, пожалуйста, Робер, — запротестовала Риченда. Некоторое время он пристально вглядывался в её обращённое к нему лицо — бледное и нежное, смотрел на длинные локоны, сколотые поблёскивающим сапфирами гребнем, на дрожащие тени от длинных ресниц, падающих на впалые щёки, затем выпустил её руки и подхватил повисшую на спинке кресла алатскую шаль. — На улице прохладно, — сказал Робер, накидывая мягкую материю на плечи Риченды. Они вышли в сад, в котором отцветали розы, начинали желтеть клёны и липы, а предосенний ветер гонял по дорожкам первую, ещё зелёную, опавшую листву. Воздух был наполнен густым ароматом растений, сладость жасмина и жимолости мешалась с тонкой горечью алоэ и плюща. Робер предложил Риченде руку, она протянула свою, и её кисейная шаль соскользнула, обнажив белое запястье и кисть, узкий синий рукав и ниспадающие серебряные кружева. Риченда поправила шаль, какое-то время они молча шли по гравийной дорожке мимо пышных кустов шиповника, Робер подыскивал тему для беседы, которая могла бы немного отвлечь Риченду от тяготящих её мыслей, но она нарушила тишину первой. — Почему ты снова один? — с тревогой спросила она. — Где Марианна? — Полагаю, у себя дома, — вынужден был признаться Робер, хотя говорить о баронессе не планировал. Риченда озадаченно нахмурилась: — Что-то случилось? Заметив сосредоточенное и несколько болезненное выражение лица, с которым девушка смотрела на него, Робер неопределённо пожал плечами, рассказывать о своих переживаниях, когда Риченда сама не своя от волнений за Рокэ, он не считал нужным. — Вы поссорились? — продолжала допытываться герцогиня. — Расскажи, может быть, я смогу чем-то помочь. — Если только тем, что объяснишь, почему ваши пристрастия меняются так стремительно, — быстро сдался Робер и, вздохнув, развёл руками: — Я совершенно не понимаю женщин. Склонив голову набок, Риченда понимающе улыбнулась. — Прости, — Робер накрыл ладонью её руку, безжизненно лежащую на его локте. — У тебя своих забот достаточно, не хватает ещё о моих любовных неурядицах слушать. — Робер, что у вас произошло? — Собственно, ничего, кроме того, что она меня прогнала и вернулась к Валме. — Но почему? — удивилась Риченда, остановившись и подняв к нему лицо. — Очевидно, я ей наскучил, — на этот раз вздох вышел достаточно громким, чтобы можно было его различить в порыве налетевшего ветра. — Что за глупости? — не поверила Риченда. — Я видела вас вдвоём, вы выглядели такими счастливыми. Оба. Весь прошедший месяц рядом с Марианной он и правда был счастлив и чувствовал себя живым как никогда прежде. Стоило им утром расстаться, как Робер уже мечтал о вечере, чтобы вновь увидеть её. Он думал о ней снова и снова, воскрешая в памяти выражение её лица, блеск глаз, звук голоса. Робер и сам не заметил, как быстро и глубоко провалился в чувства. Он спрашивал себя: когда мысли о баронессе из невинного увлечения стали серьёзными? Когда желание быть с ней начало неотступно преследовать, превращаясь в одержимость? Ему нужна была эта женщина. Только эта и никакая другая. И не на пару ночей или месяц. На всю жизнь. Он решил, что добьётся от Коко развода и женится на Марианне, вот только красавице ни его чувства, ни он сам на столь долгий срок оказались не нужны. В спальне темно. Робер сам закрыл ставни, чтобы не слышать угасающих звуков чужого веселья снаружи, не видеть света затухающих огней, не чувствовать запаха прелой листвы и предосенней тревоги. Шевелиться не хотелось. Они лежали, утомлённые, окутанные горячей пеленой, и, прикрыв глаза, Робер страстно внимал млечно-нежный запах её кожи, сладкий, цветочно-фруктовый, исходивший от волос, и думал о том, что их встреча совсем не случайна, а то вновь обретённое чувство трепетной нежной радости, возникшее в нём, хочется остановить, запечатлев и сохранив в своём сознании навсегда. Это было так правильно, так естественно — быть рядом, слушать её дыхание, прижимать к себе — словно он наконец вернулся домой после долгого отсутствия. Вернулся, чтобы никогда больше не уходить. Робер уже был готов сказать всё это Марианне, но вновь ощутил на своей шее её обнявшие мягкие руки, почувствовал, как они, не размыкаясь, потянули его порывисто к себе, в дурманящую горячую бездну её прижавшихся полураскрытых губ, которые нежно скользили, вжимались в его губы. Признание на некоторое время пришлось отложить. — Марианна, — сказал он, когда четверть часа спустя она с лёгким стоном облегчения, с замирающим выражением лица упала на его грудь, и её волосы вновь отзывались душисто-цветочной сладостью. — Я хочу, чтобы ты была со мной. — Я и так с тобой, — ответила она, приподняла голову и чарующе улыбнулась. — Налить вина? Сияющие глаза оказались так близко, что он вновь едва не потерял голову. — Марианна, нам нужно поговорить, — оставив её предложение без ответа, сказал Робер. — Я хочу большего. Чтобы ты была только моей. Я поговорю с бароном, пусть забирает всё, что у меня есть, и отпустит тебя. Марианна переменилась в лице. Серьёзность вытеснила негу, стёрла полуулыбку. — Хотите меня выкупить, — невесело усмехнулась Марианна, отстраняясь. Невозможно было не обратить внимания на это намеренное разделительное «вы», на которое она вновь перешла, словно они были чужими друг другу. — Зачем ты так? — укоризненно спросил Робер, садясь на постели. — Я люблю тебя. Мы поженимся, и не важно, кто и что подумает. — Вы уже всё решили, — Марианна не спрашивала — утверждала. Признания и предложения Робера она будто не слышала. — Моё мнение вас не интересует. — Прошу, давай поговорим, — ему хотелось взять её за руку, но он не осмелился. — Я полагаю, вы сказали всё, что собирались, — холодно проговорила баронесса, отворачиваясь к прикроватному столику и зажигая свечи. Они вспыхивали одна за другой, наполняя спальню золотистым светом. — Я не понимаю… — растерялся Робер. — Уходите, — равнодушно бросила Марианна и подхватила со столика недопитый бокал. — Если всё не всерьёз, тогда… зачем всё это было? Зачем ты позволила мне остаться в тот вечер? — Зачем? — женщина повела обнажённым плечом и пригубила вина. — Вы мне приятны. Привлекательны, хороши в постели, щедры, насколько позволяют средства. — Но не как Валме или Савиньяк, — ревность кольнула сердце металлической иголкой, причём, по ощущениям, эту иголку для начала сунули в кипяток. — Их общество мне тоже приятно, — сказала Марианна. — И Коко. Робер отшвырнул покрывало и начал одеваться. Он всего лишь один из многих, но быть очередной добычей не желает. Как же глупо всё вышло! Влюбиться в женщину, для которой кружить голову таким, как он — всего лишь ремесло. Да, он может вызвать на дуэль любого (после поединка с Вороном уже ничего не страшит), но какой в этом толк? Он не хочет обладать лишь телом, ему нужны чувства, но увы… они не взаимны. Через три дня разлуки он едва не сдался, но случайная встреча с Мартином Тристрамом — заядлым игроком, и потому частым гостем у Капуль-Гизайлей, остановила Робера. Тристрам, похваляясь своим вчерашним крупным выигрышем, будто между прочим упомянул, что Валме вновь в фаворе у прекрасной баронессы и вторую ночь остаётся в гостеприимном доме. Робер наступил на горло своей любви, смешавшейся со злостью и ревностью, и поехал к Риченде. — Она меня не любит, — сказал Робер. — Сама призналась. Риченда запрокинула голову и с нескрываемым сочувствием посмотрела на него. Высокий гребень выпал из её прически и укатился под стоящую рядом скамью, волосы свободно упали длинными густыми локонами поверх кружевного воротника, но девушка, казалось, не обратила на это внимания. — Робер, мне очень жаль, — сказала Риченда с какой-то особой, проникновенно-тёплой интонацией, и от этой короткой фразы утешения и участия, произнесённой ею, на душе у Робера стало чуть светлее. Он осторожно взял её ладони в руки и легонько сжал, согревая захолодевшие пальцы. — Ничего, переживу. Не в первый раз. Знаешь, когда-то… — начал он, но не успел закончить рвущееся с губ откровение — на землю закапали первые крупные дождевые капли.***
Стояли первые, на удивление, тёплые дни осени, ещё не золотисто-багряной, а только с первыми вкраплениями жёлтой печали. Риченда и Марианна неспешно прогуливались по Старому королевскому парку. Высоко над их головами среди тёмных буковых ветвей сияло полуденное солнце, лёгкий ветерок шевелил листву и нёс слабый аромат жасмина. Из скалы бил родник, извергая прозрачную струю серебра, которая с монотонным шумом обрушивалась в округлую мраморную чашу. Риченда бросила в воду талл. Раздался тихий всплеск, по водной глади пробежала мелкая рябь. Девушка проследила за тем, как монетка присоединилась к таллам и суанам, брошенным «на счастье» до неё, и сердце с новой силой сжала тоска, которую, кажется, не вынести, и которая заслоняет всё, словно и нет ничего, кроме этой убийственной тоски и глухого отчаяния, которые разъедали душу, лишали сна и по секундам отбирали жизнь. Унылые серые будни были долгими и тягостными, по ночам Риченда проваливалась в неспокойную дрему на несколько часов, но прежде чем без сил опустить голову на подушку, бродила по дому. Заходила в кабинет Рокэ, наугад вытягивая книги из шкафа и перебирая вещи, безуспешно отыскивая что-то, что могло служить слабой заменой его присутствия. Подходила к его спальне и замирала на пороге, не решаясь войти, но и не в силах уйти, будто нуждаясь в чём-то, но не находя. Каждую ночь ей снился один и тот же сон: темнота, холод, безмолвие и затяжное падение в бездну. Дана просыпалась разбуженная собственным голосом, слёзы обжигали лицо, спутавшиеся волосы будто душили её, и чувство чего-то непоправимого не давало ей дышать. Она садилась в своей пустой постели и, обхватив руками колени, раскачивалась, повторяя одни и те же слова, которыми плакало её сердце: — Где же ты?.. Вернись, умоляю… я погибаю без тебя… А когда наступало утро, она подходила к зеркалу и кончиками пальцев стирала со щёк солёные дорожки ночной тоски. Риченда будто жила в какой-то скорлупе, представляла тень самой себя, при этом прекрасно всё осознавая, но не в силах что-либо изменить. Словно почувствовав её состояние, Марианна коснулась её руки своей: — Ты дрожишь. — Вспомнила сон, который приснился мне ночью. Он настойчивый, снится мне уже давно, всегда один и тот же, и я снова и снова просыпаюсь в поту и в слезах и не могу справиться с дрожью. Так случилось и сегодня, может быть, поэтому меня всё ещё немного знобит сейчас. Пройдёт, — солгала Риченда и потянула подругу прочь от «дарующего счастье» источника. — Я больше не верю в приметы. Пойдём. Они свернули на аллею, на которой стояла каменная скамья, почти полностью скрытая блестящими изумрудными листьями роскошного жасминового куста, похожего на пенистый водопад, низвергающий струи белоснежных цветов. — Чубушник девичий — этот сорт повторно зацветает осенью и радует до первых заморозков, — заметила Дана. — У нас в саду такой же. Давай присядем. Пройдя по замостившим аллею камням ещё несколько шагов, она остановилась у скамейки, засыпанной первыми облетевшими листьями. Провела рукой, сбрасывая их вниз, расправив синюю бархатную юбку, села. Марианна последовала её примеру. — Я видела Робера на днях, — сказала Дана после недолгой паузы. Лезть в чужую личную жизнь было неправильно, но она искренне переживала за своих друзей, чьё счастье оказалось под угрозой. Дана как никто понимала, что любовь нужно беречь, а возможность быть вместе — ценить, помня, как быстротечно время и беспощадны обстоятельства. — Риченда, не нужно ничего говорить, — остановила её Марианна. — Прости, но я волнуюсь за вас. Почему ты прогнала Робера? Он тебя любит. Взгляд подруги стал ледяным. — Именно поэтому. Я не хочу играть его чувствами. — Ты его не любишь? Марианна пристально посмотрела ей в глаза и сурово произнесла: — Женщина моего рода занятий не может позволить себе такую роскошь как чувства. — Всё можно изменить, — горячо запротестовала Риченда. — Если Роберу не важно ни твоё происхождение, ни то, чем ты занималась… — О чём ты говоришь? — оборвала её Марианна. — Какая из меня герцогиня Великого дома? Я куртизанка. Знаешь, что будет, если он женится на такой, как я? От него отвернётся семья, и в свете меня никогда не примут. Нет, Риченда, — тряхнула тёмными кудрями Марианна, — я не стану портить ему жизнь. Пусть герцоги женятся на ровнях. — А как же ты? — Я уже говорила: меня устраивает моя жизнь. Я знала, на что шла. Предложение Коко стало возможностью выбраться из нищеты, и я его приняла. Без него я была бы толстухой с оравой детей и мужем-трактирщиком. А сейчас у меня есть титул, свой дом, беспечная жизнь, — заключила Марианна. — Беспечная? — усомнилась Риченда, пытливо глядя на подругу. Весь её вид не передавал абсолютно никаких эмоций, и лишь карие глаза, наполненные тоской, свидетельствовали о борьбе, протекавшей внутри неё. — Ты родилась дворянкой, а таким, как я, за всё в жизни нужно платить. Я и плачу. Собой. — Все эти поклонники… Барон… он… — осторожно спросила Риченда. Она не думала, что Марианна расскажет ей, но сейчас была готова хвататься за малейший шанс разобраться в ситуации, которая напоминала какой-то гротескный кошмар, а не реальное положение вещей. — Я — его вложение, а любые вложения должны приносить доход. Но у меня всегда есть выбор: только те, кто мне нравятся. Лишь пару раз наши мнения с Коко не сошлись. Киллиан-ур-Ломбах, — назвала имя Марианна и её передёрнуло от отвращения. — Мерзкий человек. Не знаю, куда бы я делась от его домогательств, если бы герцог Алва его не убил. Этим он оказал большую услугу обществу. — А второй — Робер? — Да. Коко хотел, чтобы он стал моим покровителем. Ещё бы: герцог, комендант Олларии, кузен королевы. Я тогда уступила, но, когда поняла, что для Робера всё это серьезно, больше не могла поступать с ним, как с остальными. Он искренний, преданный, честный. Он достоин лучшего. — Ты его любишь, — поняла Риченда. Любовь — это готовность жертвовать собой. Вот Марианна и жертвует своими чувствами ради, как ей кажется, блага Робера. Риченда думала, что Марианна никогда не признается, даже если это правда, но, к её удивлению, подруга кивнула и тихо сказала: — Какая же это пытка — смотреть в глаза любимому человеку и лгать, — в золотистой глубине глаз появилась туманная дымка. — Я так устала от этого бесконечного притворства, искусственной жизни и необходимости бороться за неё. — Но должен быть какой-то выход. Если ты не хочешь принимать помощь Робера, я попробую… — Нет, — вновь качнула головой Марианна, на этот раз решительно. — Забудь об этом разговоре. Я не должна была говорить тебе всё это. Прости, — сказала она, потупившись, видимо, ей стало неловко за проявленную слабость. — Со мной всё в порядке. Горькая улыбка скользнула по губам Марианны. Грустная, но спокойная. Лишь на несколько секунд она позволила себе сбросить маску показной уверенности и равнодушной беспристрастности, чтобы тут же снова надеть её. Лицо баронессы вновь сделалось безучастным, но уже не могло обмануть единственного свидетеля её слабости. Риченда видела, что какой бы безразличной не стремилась показаться Марианна, сердце её разрывалось от боли.***
Осень перевалила за свою половину. С деревьев тихо осыпались пожелтевшие листья и с лёгким шелестом ложились на влажную землю, траву и мощённую камнем дорожку, на которой остановилась Риченда, медленно осматриваясь вокруг. Полуобнажённый сад стоял, словно окутанный лёгким туманом, кругом царило безмолвие и увядание. Как и на душе у Риченды. С отъезда Рокэ прошло три месяца, и не было ни дня, когда бы болезненная печаль сливаясь воедино с отчаянием, не вонзалась в её сердце, словно стрела, от которой оно замирало, захлёбываясь от боли. Риченда порой поражалась: как она ещё не сошла с ума в этом бесконечном ожидании? Но что она могла сделать?.. Только ждать. Риченда вздохнула: нужно идти собираться. И зачем только она пообещала Роберу навестить Катарину? По долгу службы он часто бывал во дворце и виделся с кузиной. Робер — сама доброта и доверчивость, конечно же, попал под «скромное» обаяние Катарины, но Риченда не стала разочаровывать его и рассказывать о насквозь пропитанном ложью образе королевы-страдалицы. Риченда не посещала дворец с отъезда Рокэ и все придворные новости узнавала от Робера и Арлетты. По их словам, Катарина тяжело переносила четвёртую беременность и не выходила в свет, проводя всё время в постели под присмотром лекарей. Фердинанд не помнил себя от беспокойства, он перестал устраивать балы и всяческие увеселения, если любимая супруга не может на них присутствовать. — Катари очень страдает, — сказал Робер после очередной встречи с кузиной. — Ей так одиноко. — Одиноко? — усомнилась Риченда. — Рядом с ней муж, который души в ней не чает, и две дюжины придворных дам. — Ты сама была фрейлиной и знаешь, что искренних чувств там не найти. Катари призналась, что за всё время у неё был лишь один по-настоящему преданный друг. Это ты. — Я?! — Риченда даже опешила от подобной наглости. — Катари сожалеет о вашей ссоре. — Она лгала мне с самого первого дня, — не выдержала Риченда и уже про себя добавила: а ещё строила всяческие козни и распускала сплетни, не говоря уже о том, что не раз пыталась соблазнить её мужа и участвовала в его отравлении. — Она искренне раскаивается и хотела бы попросить прощения. — Не верю своим ушам. Чтобы Катари и раскаивалась… — Риченда, она правда изменилась, — заверил её Робер. — Прошу, встреться с ней. — Нет. — Она очень слаба. Врачи всерьёз опасаются за её здоровье. Вчера она рассказала мне о своём предчувствии, что этот ребёнок её убьёт. Накануне родов женщины становятся чересчур суеверны, но, прошу, не отказывай ей в этой просьбе. — Мне нечего ей сказать. — Пожалуйста, Риченда, — настаивал он. — Ты добрая и великодушная, найди в себе силы простить её. Это нужно вам обеим. — Хорошо, я подумаю, — пообещала Риченда. Дворец встретил её непривычной тишиной, придворные не прохаживались по галереям, не толпились в приёмных в ожидании аудиенций. Особенно тихо было в покоях Её Величества. В Парадной приёмной, кроме двух дежурных дам и охраны, больше никого не было. Лица у всех были серьёзные, почти скорбные, словно королева Талига уже почила. — Добрый день, герцогиня, — приветствовала её Ангелика Придд. — Её величество сегодня дурно себя чувствует, но вас примет. Риченда взяла у девицы Дрюс-Карлион «Книгу аудиенций» и, вписав своё имя, последовала за герцогиней Придд. Та отодвинула бледные шелка, подхваченные алыми лентами, и, распахнув дверь в будуар, доложила: — Ваше Величество, прибыла герцогиня Алва. Из глубины комнаты послышался слабый голос Катарины: — Пусть войдёт. — Проходите, герцогиня, — Ангелика пропустила Риченду вперёд и тихонько прикрыла дверь за её спиной. Войдя в будуар, Риченда почему-то сразу отметила, что здесь больше не пахло гиацинтами. На инкрустированном столике рядом с молитвенником и томиком Веннена алели маки. Сама королева сидела в кресле у камина, перебирая чётки. Риченду поразило, как скверно та выглядела, несмотря на все усилия камеристок. Материнство её совсем не красило. Фигура, скрытая бесформенным нарядом, расплылась, цвет лица был серым и нездоровым, и все попытки замаскировать его пудрой и румянами не увенчались успехом. Очевидно, ребёнок интенсивно забирал из организма матери всё, что было необходимо для своего роста. Кажется, Катарина Робера не обманывала, ей и правда было плохо. — Ваше Величество, — присела в реверансе Риченда. — Где он? — без каких-либо предисловий задала вопрос Катарина. Голос, который ещё секунды назад звучал едва слышно, обрёл силу, а взгляд стал жёстким и решительным. Риченда подавила вздох разочарования: ладно, Робер — наивный и доверчивый, но как она, зная Катарину, могла снова поверить ей? Катари не изменилась ни на бье, ей не нужно примирение, всё, что она хочет — узнать, где Рокэ. — И не говори, что в Кэналлоа. Его там нет, — опровергла Катарина придуманную Ричендой и Ли ложь. — Что ты с ним сделала? — Я? — Дана удивлённо вскинула брови. — Думаешь, я не знаю, что ты пыталась его отравить? — Ядом из перстня Ариго? — парировала Риченда, намекая на то, что и она прекрасно осведомлена о непосредственном участии Катарины в заговоре. Королева сжала губы с такой силой, что они превратились в узкую бескровную линию. — Я предупредила его о планах Штанцлера, потому что всегда любила. А ты забрала его у меня, лицемерная дрянь! — Катарина бросила чётки и, грузно опираясь на подлокотники кресла, встала. Чёрная шаль с длинными кистями соскользнула с её плеч и упала на ковёр. — Он никогда не был твоим, — удерживая голос ровным, сказала Риченда, вспоминая признание Рокэ о том, какие именно отношения связывали его с Катариной. О любви там не было и речи. — И ты это знаешь. Катарина зло сощурила глаза, испепеляя соперницу взглядом. — Ты всё разрушила, после вашей свадьбы он перестал приходить ко мне. Я в ногах у него валялась, умоляла вернуться. Знаешь, что он сказал? «Это не понравится моей герцогине». Маленькая стерва! Как же я тебя ненавижу! Жаль, что К… — начала в злобе Катарина и осеклась, словно чуть не сказала лишнего, — он тогда промахнулся. Риченда побледнела. Страшная догадка потрясла её, но это было настолько невероятно, что в течении нескольких секунд она стояла, не в силах заставить себя пошевелиться. — Ты?.. — её голос дрогнул, и сама она изменилась в лице, не находя слов, чтобы озвучить ужасающее предположение, а потом всё-таки произнесла: — Это была ты?.. — Рокэ отверг меня, но то, что болтали о вас, не лишало меня надежды на его возвращение. Тебе удалось женить его на себе, но поговаривали, что и в твоей спальне он не появляется. Но потом ты пришла, демонстрируя свой живот, вся такая гордая и довольная, — некогда красивое лицо королевы перекосило от гнева, глаза, обычно безбрежно-голубые, потемнели, как грозовое небо, тени под ними стали ещё отчётливее и мрачнее. — Да! Это был мой приказ. Приступ грудной болезни начался внезапно. Риченда хватанула ртом воздуха, словно в лёгких его не осталось. Прижав руку к груди, она глотала его, будто воду, которой ей сейчас так не хватало, и всё равно что-то мешало ей свободно вдохнуть. Она заново переживала разрывающую сердце боль потери — сильную и нестерпимую, глухое отчаяние с новой силой охватило её, заполняя сознание леденящим ужасом и… злостью. Вскипающей, всепоглощающей, требующей выхода. Теперь горло сжимало уже не отчаяние, а ненависть. Никогда прежде Риченда не испытывала такого сильного, всепоглощающего чувства, которое вытеснило все другие из её израненного сердца. Ненависть заполнила её целиком, она пульсировала в крови, заставляя совершать невозможное. Риченда с силой сжала кулаки, так что ногти до боли впились в ладони. Желание мести и крови обжигало и ослепляло её, она уже была готова броситься на Катарину и придушить собственными руками, но взгляд остановился на выпирающем животе Катари, и сердце её дрогнуло. «Этот ребёнок не виноват в том, что его мать убила моего», — подумала Риченда, и злость схлынула. Разжав ладони, Риченда взглянула в лицо Катарины и спокойно, безэмоционально произнесла: — Будь ты проклята. Катари усмехнулась, а потом вдруг начала хохотать, всё больше походя на обезумевшую фурию. Риченда уже готова была уйти, когда Катарина внезапно пошатнулась и замолчала, схватилась за живот и, согнувшись пополам, ахнула от боли. Из-под подола её платья по вощеному паркету растекалась вода. Риченда подошла к двери и, распахнув их, громко оповестила: — Найдите лекаря. У Её Величества отошли воды.***
Часы пробили четверть десятого. Над городом, расцветив багрянцем купола церквей, горел кроваво-красный закат. Отблески его зловеще вспыхивали на стенах домов, деревьях, траве. С наступлением сумерек резко похолодало, но Риченда не спешила закрывать ставни. Ветер зыбко пробирался под одежду, но девушка будто не замечала этого. — Дора, вы простудитесь! — воскликнула вошедшая в кабинет Лусия. — Такая погода, а вы у распахнутого настежь окна. Позвольте, я закрою. — Зачем ты пришла? Я тебя не звала, — сказала Риченда, ей хотелось побыть одной, она по-прежнему не могла прийти в себя после признания Катарины. — Дора Арлетта приехала, — доложила Лусия. — Поднимается сюда. — Хорошо, — Риченда отошла от окна, позволяя горничной закрыть его. — Пусть принесут шадди. — Сию минуту, дора. Лусия заперла окно, впустила в комнату графиню. — Как здесь холодно, — зябко поёжилась Арлетта. — Хотелось проветрить голову, — ответила Риченда и, поймав встревоженный взгляд гостьи, добавила: — Прошу вас, присаживайтесь. Арлетта опустилась в кресло у камина, протянула замёрзшие руки к огню и с наслаждением потёрла кисти: — С возрастом начинаешь всё больше ценить тепло. — Сейчас подадут шадди. Или, может быть, подогретого вина? — предложила Риченда. — Шадди, — не задумываясь, ответила Арлетта. — В вашем доме он лучший. Риченда села в кресло Рокэ, выжидающе глядя на графиню. Лишь что-то действительно важное могло сподвигнуть её приехать так поздно. Новости из дворца? О ребёнке Катари? Если так, то Риченда ничего не хотела знать. Ей было безразлично, кого родила королева. — Я только что из дворца, — сказала Арлетта. — Мальчик родился очень слабенький, но есть шанс, что выживет. Роды были тяжёлыми, Катарина потеряла много крови, и… — Арлетта сделала паузу и добавила: — Её больше нет. Риченда попыталась прислушаться к себе и… ничего не почувствовала. Ни жалости, ни скорби, ни торжества. — Так странно, — проговорила она ровным голосом. — Сегодня я узнала, что мой ребенок умер из-за Катарины. Мне хотелось её убить. Я никого в жизни так не ненавидела, — призналась она. — Ещё несколько часов назад я желала ей смерти, а теперь не чувствую ничего. — Её смерть примирила вас, — произнесла Арлетта так, будто слова Риченды её совсем не удивили. Риченда качнула головой: — Вот только моего ребенка это не вернёт. — Со временем боль потери притупляется, но до конца не пройдёт никогда. Но, Дана, ты молода, у тебя ещё будут дети. Живи этим. — Вы правы, — согласилась Дана. — Наверно, не стоит говорить Рокэ о том, что в меня стреляли по приказу Катарины. Как вы думаете? — спросила она совета Арлетты. Она всегда доверяла мудрости и жизненному опыту своей старшей подруги. Графиня помолчала, будто бы сомневаясь, а потом сказала: — После смерти Арно Росио много времени проводил в нашем доме, поддерживая меня и Ли с Милем. Одна дама начала распускать непристойные слухи о нас с ним. Её мужа и брата Рокэ убил на дуэли, найдя какой-то ничего незначащий повод, — рассказала Арлетта. — Он не воюет с женщинами, но всегда считает, что долги нужно отдавать. Риченда в изумлении уставилась на графиню. Долги нужно отдавать?.. То же самое Рокэ сказал после четверной дуэли, но Риченда сочла, что таким образом он наказал братьев королевы за участие в заговоре Октавианской ночи. К тому же перстень, что дал ей Штанцлер, принадлежал кому-то из Ариго. — Ги и Иорам… — голос взволнованно дрогнул, но она заставила себя продолжить: — Вы хотите сказать, что он убил братьев Ариго из-за того, что сделала Катарина? Что он знал, кто стоит за покушением? Арлетта подалась вперёд и, взяв ладони Риченды в свои, сказала: — Послушай меня: почему Рокэ их убил, знает только он, но спрашивать его об этом не нужно. Когда есть будущее, прошлое следует оставить там, где ему место. Риченда глубоко вздохнула. В голове роились вопросы: как давно он знал? Как жил с этим? Почему ничего ей не сказал? Отпустив руки графини, Риченда поднялась и, сделав несколько шагов, остановилась у окна. На фоне почерневшего неба по-прежнему нестерпимо ярко полыхал закат. Алый, словно кровь. — Завтра день рождения Рокэ… — задумчиво проговорила она, глядя в окно, словно в горящий камин.