Беспомощный

Мне не позволили остаться с Шерлоком, когда делали биопсию, что неудивительно. А зачем? Это обычная процедура, я бы только мешался. Подожду его здесь, глядя на дверь. Я был с ним, когда он взял накидку и снял свою пошитую на заказ рубашку и футболку, которую носит под ней. Это было странно с моей стороны. Очень странно. Никто не посмотрел косо, но он действительно не нуждался во мне, чтобы надеть накидку, не так ли? Однако он не возражал. Он позволил мне пойти с ним, и вообще ничего не сказал, когда расстегнул рубашку, протянул её мне и стащил футболку. Я никогда не видел его расхаживающим полуголым по квартире, я даже никогда не видел его на какой-либо стадии раздевания. Так что это было странно. Я понимал, что это необычно, что я нахожусь за шторками, задёрнутыми за мной, наблюдая, как он расстёгивает и снимает рубашку, стаскивает футболку, стоя передо мной обнажённый выше пояса. Я принял от него одежду, как будто она слишком тяжёлая для него. Почему? Не знаю, опять же, он не возражал. Может ему спокойно, что я рядом. Я бы предпочёл думать именно так. Я его друг, его лучший друг, он знает, что может положиться на меня. Я убил ради него. Я его врач: раздеться передо мной не преграда в таком свете. Это не слишком интимно. Не странно. Это не прелюдия к сексу. Это простое медицинское обследование. Забота. Я бы покривил душой, если б сказал, что не дрогнул, видя его лишённым пёрышек. Гладкая грудь, плоский, смущающий живот. Шерлок не из тех, кто изящно обнажается, он наклоняется, ёрзает, тщетно пытаясь прикрыться своими нелетающими крыльями – слишком тонкими руками. Застенчивый. Ни за что бы не подумал. До сих пор я считал, что он раскрепощённо срывает одежду, думая только об освобождении своего тела, которое считает транспортом. Как бы не так. Потом он закрыл глаза, а я положил ладонь ему на руку. Я хотел поддержать его, придать ему сил. Он не стряхнул мою ладонь. Не представляю, как он относится ко всему этому. И не знаю, как спросить. Его лицо ничего не выражает. Я могу сделать некоторые выводы, исходя из того, что он не беснуется как обычно, но не уверен, что прав. Так что я не спрашивал, не тогда. Я просто свернул его одежду и положил на кушетку. Взял накидку и помог ему одеться. Я смотрел вниз на его костлявое тело, его стройные плечи, застиранную голубую ткань, натянутую поверх них. Уязвимый. До боли уязвимый. Забота о пациенте не должна приносить страданий. Я могу соврать в формулярах, могу сказать, что я его терапевт. Но он мой друг, а я предвзят, эмоционально вовлечён. Я боюсь за него. Я завязал накидку сзади, затем взял вторую, помог ему просунуть руки и завязал её спереди. Одна моя рука покоилась на его плече, вторая на загривке, не знаю зачем. До сих пор ощущаю тепло его шеи на своей ладони, храню память о ткани под пальцами. — Не должно быть слишком больно, — сказал я, вероятно, выдав больше беспокойства, чем хотел. От Шерлока ничего не утаишь. — Просто надавят. Я не мог пойти с ним на процедуру, хотя и пытался, приводил доводы. Шерлок молчал. Честно говоря, не знаю, хотел он, чтобы я был с ним или нет. Тем не менее, мне позволили понаблюдать за УЗИ. Вероятно, решили, что им понадобится рука, удерживающая Шерлока спокойным. Пока с ним работали, он всё время смотрел на экран, пытался исправить угол, выдвигал предположения. Два кальцинированных узла, всё ясно. Шерлок объявлял каждый, как только тот появлялся на экране. Он проводил исследования и разбирался в ультразвуковых изображениях. Мне не нужно было видеть заключение, чтобы знать, что он был прав. Но в заключении было также сказано: рекомендована биопсия. Я уже записал его, конечно. Предчувствовал. Терпеть не могу свои предчувствия в последнее время. Ничего не слышу с другой стороны двери, где тонкая игла проходит сквозь кожу Шерлока прямо в его щитовидную. Да и с чего бы. Он бы не стал кричать, поднимать шум, опрокидывать инструменты, пинать врача в голень, убегать с воплями из кабинета с торчащей из горла иглой. Шерлок не боится боли, но он не любит быть беспомощным. Никогда не задумывался, насколько же пациент беспомощен перед медициной. Пациент – это поле битвы, военная сцена, а не солдат или генерал. А мы – те, кто вооружены: врачи, хирурги, техперсонал. Мы управляем оборудованием, делаем снимки, посылаем полевые записи друг другу. Пациенту надо безмолвно лежать и быть предметом, игровым полем, не глотай, Шерлок. Не глотай. Шерлок не предмет, и не будет себя так вести. Он не будет молчать. Как бы я хотел быть с ним. Всё заняло не больше двадцати минут. Он выходит один, на шее виднеется ряд красных проколов и припухлостей, он заляпан липким гелем и жёлтыми пятнами йода. Тот запачкал накидку спереди, мои бережные узелки тоже покрыты им. Шерлок смотрит на меня и кивает. Я встаю и иду вместе с ним в раздевалку. — Погоди, — говорю я и направляюсь к сестринскому посту. Мне выдают чашу с тёплой водой, мыло и фланель. Я задёргиваю шторки за нами. Он садится, я встаю перед ним на колени. — Не хочу, чтоб ты замарал свою рубашку, — сказал я. Он позволяет мне смыть йод и смазку, хотя и вздрагивает, когда я прохожусь тканью по красным точкам. Я сосчитал их: семь. Семь разных точек входа. Очевидно, им с трудом удалось взять образец. Смываю йод с его шеи, ловлю капли, стекающие по груди Шерлока. Его должны были помыть, прежде чем выставить из кабинета. С ним обходятся как с образцом ткани, который можно заляпать и отправить патологоанатому. Глаза Шерлока закрыты. Мои пальцы на его коже. Кожа всегда мягкая, а он всегда тёплый. Я обсушил его изнанкой накидки. — Ты в порядке? — спрашиваю, наконец. Такое чувство, что не хочу спрашивать. — Отлично, — говорит Шерлок. — Я в порядке. — Его глаза всё ещё закрыты.