Беспомощный

Мы на полпути к месту преступления, когда Шерлок останавливается. Я не хотел говорить об этом, но он такой заторможенный, что почти похож на обычного человека. И дело не только в этом. — Я не могу. Я твёрдо уверен, что рак не убьёт его, но это признание вполне способно. Он не может расследовать. У него нет сил добраться до места преступления, не говоря уже о том, чтобы преследовать преступников и уворачиваться от кулаков и пуль. Никаких прыжков по мостовой или лазанья по балконам, не теперь. И даже если он сумеет дойти, размахивая пальто и типичным высокомерием, он теряет свой молниеносный ум. Он всё ещё более наблюдательный, чем кто-либо ещё, всё ещё гениальный, но если я вижу, что он сбавил обороты, то и все остальные заметят. Теперь ему требуется больше времени, чтобы найти важную улику. Нам придётся ждать его. — Я не могу, — говорит он мне тихо. Его голос совсем охрип, как при простуде. Но Шерлок не простужался. Он проснулся с севшим от сна голосом, и тот так и не стал нормальным. Это началось пару дней назад, и беспокоило меня. Явный признак того, что Шерлок ослаб. Я надеялся, что до такого не дойдёт. — Я знаю, — отвечаю ему. Люди проносятся мимо нас в режиме реального времени, а Шерлок стоит как в замедленной съёмке, каждое движение взвешено и заторможено, даже скорость его мыслей снижена. Я тоже приторомозил вслед за ним. Я неспешно бужу его утром чашкой чая, иду в его темпе, когда мы направляемся в Теско, куда мы теперь ходим вместе. (Мне не нравится оставлять его одного, да и прогулка ему на пользу). Без посторонней суеты, он и не заметил, как сильно начал отставать. Он должен был увидеть правду здесь, в самом сердце Лондона, где дельцы со своими портфелями проносятся со свистом, сердито глядят на него из-за его медлительности, сбивая плечами со своего пути. Он не может угнаться. Его суставы немного опухли, пальцы окоченели. Он вялый и слабый, и о бодрой прогулке не может быть и речи. — Это не навсегда, — отвечаю я на вопрос, который он не задаёт, потому что лучше знает, и не стал бы спрашивать, даже если б захотел. – Всё будет как раньше. — Вот на что похож твой мозг? Я улыбаюсь. — Да, уверен, мой мозг работает именно так, — говорю я. Останавливаю такси и пишу Лестрейду. Он не придёт сегодня на место преступления. И не сможет прийти, пока ему не станет лучше. Спасибо за понимание. — Невыносимо, — говорит Шерлок без обиняков. Он устал. Его глаза опухли. Кожа на руках огрубела. Каждый день я намазываю его кремом, но его колени и локти все ещё сухие и потрескавшиеся. На печаль в его глазах нестерпимо смотреть, всё равно, что глядеть на солнце. Ужасно. Невозможно. Ослепляюще. — Думаю, я умираю, — говорит он. — Ты не умрёшь, — отвечаю я машинально, но думаю, он прав. Это вид смерти. Довольно сложно осознать, но без важного органа, вроде того, что ему вырезали, без заменяющих его лекарств он умрёт. Ему осталась всего неделя до следующего этапа лечения. Я с нетерпением жду его. Тяжело смотреть, как он застопорился, постарел на пятьдесят лет за три недели. Майкрофт был прав. Ему нужна помощь. Я рад, что не работаю в хирургии. Не хочу бросать его одного. — Это произойдёт, — поправляет он меня. — Я умру. В конечном счёте. Все умрут. — Ну, думаю да, — соглашаюсь я. — Но не от этого. Я думаю о его лечении, как просто оно выглядит на бумаге. Просто для врача, отстранённого врача, которому не придётся наблюдать за великим человеком, чей великий ум распадается. Ожидание. Жизнь покидает его. Просто потому что его тело отключается без нашей помощи или вмешательства. Оно может отравить себя и без химиотерапии. Идеальное лечение. Оно убивает его. Разрушает его ум, единственную его часть, за которую он беспокоится меньше всего. Я помогаю ему сесть в кэб, и он не сопротивляется. Его кожа на ощупь холодная, но он почти не жалуется больше. Лестрейд отвечает: Хорошо. Позаботься о нём. Мы хотим, чтобы он вернулся, как только будет готов. Я отвожу его домой, и он обыгрывает меня в шахматы. Три раза подряд. Это поднимает его настроение. Я даже не поддавался ему, честно говоря, я просто плохо играю в шахматы.