Joker game: x-files

91 days – op piano Benjamin Wallfisch – Hannah and Volmer Kodaline – Take Control

      Накаджима стряхивает пепел с сигареты в пепельницу, после чего вновь делает затяжку. Впервые за последние полгода он взял сигарету в руки, поскольку по большому счету никакой особой зависимости от никотина он не имел, на самом деле. Однако порой что-то неумолимо заставляет его вспомнить о заначке в прикроватной тумбочке. Потерянный же его взгляд был устремлен куда-то в гущу деревьев перед окном, он бесцельно блуждает им между темно-зеленой листвой, опускается на мокрый асфальт и продолжает свой ленивый, бесцельный путь.       Погода к вечеру окончательно испортилась, являя, наконец, японцам столь долго ожидаемый дождь. Это был самый обыкновенный, но дарящий столько радости уставшим от жары жителям Йокогамы мелкий дождик, накрапывающий по крышам, словно мелкий бисер. Однако, чем ближе время подбиралось к ночи, тем сильнее становился дождь, превращаясь в настоящий ливень и топя собою дороги. И радость в людях мгновенно поубавилась. Оставалось лишь надеяться, что к утру он прекратит свое буйство.       Накаджима, сидящий на подоконнике, потянулся рукой к телефону. Сам он, поджав одну ногу под себя и свесив другую, опирался спиной на ту часть окна, что не была открытой. Остальную часть он открыл настежь, позволяя прохладе обосноваться на их кухне, как у себя дома.       На часах мелькало половина четвертого, и он отстранено подумал, что сна все также ни в одном глазу. Зато мыслей в голове столько, что хоть в окно выкидывайся, лишь бы не погружаться в эту адскую пучину.       Когда он вернулся домой днем, то довольно долго не мог заставить себя просто встать с кровати после того, как рухнул на нее мертвым грузом. Сам он буквально целиком и полностью тонул в совершенном чувстве ужаса и отвращения. Атсуши чувствовал себя неоправданно грязным и каким-то до глупого идиотом, словно его использовали. Журналист понимал, откуда все идет, но совершенно не мог понять, откуда столько ненависти на самого себя. Даже не на Рюноске. Только ли из-за того, что не обращал внимания на мелочи? Только ли из-за того, что не хотел обращать на них должного внимания? Или, быть может, просто потому, что ему больше и не нужно было ничего, кроме самого Рюноске как такового? Ведь он никогда не пытался копаться в его прошлом.       Вечером же, когда Акутагава вернулся домой, Атсуши, убравшись в квартире и даже попытавшись поработать, желая отвлечь себя хоть как-то от постоянных навязчивых мыслей, стойко делал вид, что уже спит. И даже с час где-то проспал. А после, часам к двенадцати проснулся и пролежал в постели еще с часа два. Пролежал там, в до сумасшедшего уютных объятиях партнера, и пошевелиться не мог, вздохнуть свободно не мог. Злость, отвращение, любовь, неверие и смирение — все это вызывало дичайший диссонанс в светлой голове, от чего ему хотелось буквально волком выть. Дазай за пару минут превратил его жизнь в ад, и он понятия не имел, что должен был теперь с этим делать.       Накаджима выключает телефон вновь, яркий экран которого потревожил тьму, в которой он так уютно устроился. Бегать от Рюноске вот так вот постоянно не то что нельзя, это просто невозможно. В конце концов, они живут вместе, это будет просто полнейшим детским садом. Да и рано или поздно Акутагава заметит, что его пытаются избегать.       Сомневаться в словах Осаму Накаджима почему-то даже и не думал. Он понятия не имел, почему, но в этот раз он безоговорочно верил этому странному, куда более подозрительному, чем Акутагава, парню. Но все же журналист принял решение сначала узнать об этом больше и только потом спрашивать у Акутагавы, обвинять его в чем-либо. Приди он без доказательств своих обвинений — чем это вообще может обернуться? Явно не чем-то положительным.       Светловолосый мелко вздрогнул, когда заметил в дверном проеме темную, худую тень. В голове в тот же момент всплыл чужой, спокойный голос, рассказывающий о том, как эта самая тень разразилась смертоносной силой. Но Атсуши не Дазай, он не имеет способности. Буквально пары секунд ему хватило на то, чтобы вспомнить, что сейчас он находится в своей реальности, а не в чужих воспоминаниях. И бояться ему, вероятно, нечего.       – Что-то произошло?       – С чего ты взял?       – Ты сидишь на кухне посреди ночи в темноте и куришь, – Акутагава прошел внутрь кухни, подходя все ближе. Он мельком глянул на заполненную окурками пепельницу, которую было относительно видно, как и самого Накаджиму, в свете фонарей, что стояли в нескольких метрах от окон. Давали они не так уж много света, но и не позволяли все-таки потемкам полностью опуститься за окном, подобно полноправным хозяевам. – Ну так?       – Просто не могу уснуть, – Атсуши выдавливает из себя вымученную улыбку и опускает взгляд на тлеющую между пальцев сигарету. – После таких историй воображение фонтанирует.       – Разве не именно за этим ты в журналистике?       Светловолосый ничего на это не отвечает, лишь неоднозначно пожимает плечами. Конечно, за этим. Парень с детства был тем, кто любил слушать чужие истории, любил анализировать это, любил писать. Но кто же знал, что однажды очередная история, о которой ему нужно будет написать, откроет правду о том, с кем он живет.       «Нет, ты еще ни в чем не уверен, — все же одергивает себя журналист. — Сначала доказательства, потом обвинения», — настойчиво уверяет он себя, затягиваясь сигаретой. Наезжать вот так вот с разбега на Акутагаву смысла не было, особенно, учитывая его вспыльчивость порой. Однако, если сам Атсуши хотя бы частично во всем разберется, то у него появится больше причин поговорить об этом со своим любовником.       Рюноске засовывает руки в карманы своих черных спальных штанов и опирается бедром о подоконник прямо в том месте, где у Атсуши размещается согнутая в колене нога. Он смотрит куда-то в окно, где ливень продолжает свою монотонную песню, и более ничего не произносит. Он ждет. Ждет, когда журналист докурит, чтобы забрать его спать. Сам Акутагава не курит, поскольку его легкие и без того с самого рождения справлялись со своей работой с трудом, а ухудшать положение он просто не хотел.       Сделав еще пару затяжек, Атсуши затушил сигарету в пепельнице и аккуратно потянул за край черной футболки партнера, чтобы не выдирать его резко из раздумий, но дать знать, что он готов идти в постель. Рюноске согласно кивнул и, пропустив Накаджиму вперед, направился за ним следом в их спальню.       Когда оба улеглись, Атсуши даже глаз закрыть не мог. В темноте он с трудом, но различал перед собственным носом чужую выпирающую ключицу, а мерное дыхание партнера тонуло где-то в его волосах у макушки. Думать о том, почему Рюноске молчит о своем прошлом, совершенно не хотелось. Он упорно отгонял все эти мысли, аргументируя собственное нежелание мотать себе нервы, быть может, вообще зазря тем, что у него нет доказательств.       Однако даже это не мешало ему так и не сомкнуть глаз до самого утра, вставая вместе с будильником и упорно пытаясь делать вид, что хоть немного, но все-таки поспал. Со стороны выглядело это крайне жалко: парень даже не заметил, что кофе, который сделал ему Акутагава, был в разы крепче обычного, а подобие бутерброда, купленного прошлым вечером в супермаркете, сложенного треугольником, вообще не имело вкуса. А ведь это был его любимый вкус — с красной бобовой пастой. Но ни сладости от начинки, ни самого хлеба он так и не ощутил, на автомате запивая крепким кофе и сверля пространство перед собой пустым взглядом. Отсутствие сна всегда действовало на него разрушительно.       – Я отвезу тебя на работу, – слышит он рядом тихий голос. То, что Рюноске молча наблюдал за ним уже минут пятнадцать, он тоже не заметил.       – Не нужно, – он вяло качает головой, продолжая жевать завтрак. Сам Акутагава не завтракал, лишь пил чай по утрам. – Я в порядке.       – Не хочу, чтобы мне потом звонили с просьбой забрать тебя из больницы из-за аварии, – все также спокойно ответил он, и Атсуши понимает — это его окончательное решение. Если он что-то решил сделать, то переубедить его можно лишь в одном случае из тысячи.       Собирается Накаджима все также вяло, но уже чуть более осмысленно. Быть может, кофе немного, но все-таки ему помог. Журналист пытается сосредоточиться на том, что сейчас ему нужно будет внимательно слушать Дазая; на том, что сегодня он получит еще какой-то клочок информации, новую деталь пазла, который он с таким любопытством решил собрать.       – Позвони мне, когда закончишь, – они выезжают с автостоянки. – Буду неподалеку, скорее всего, поэтому заберу.       Накаджима согласно кивает и переводит взгляд с водителя на скользящие мимо них за окном дома. В голове все мысли проплывали также, но постепенно он начинал возвращать себе хоть какое-то самообладание, преодолевая эту отвратительную разбитость. Нужно было работать. Нельзя было расклеиваться. У него в запасе осталось четыре дня, не считая сегодняшнего. А потом... «А что потом?» — задался внезапным вопросом Атсуши. Он предполагал, что Осаму, вероятнее всего, вновь пропадет. Потому что то, за чем он объявился, будет сделано, и парень сможет вновь вернуться к тому, чем он занимался все это время. И Атсуши, на самом деле, не сильно хотел знать, чем же это все-таки было.       Но сейчас для себя он решил, что должен обязательно попросить Осаму давать ему больше информации о главном человеке в этой истории. Они уже вот-вот доберутся до момента, когда дальнейшее оказалось покрытым мраком. Атсуши чувствовал это, хоть Дазай и ничего не говорил, не уточнял. Просто знал, что они подходят к моменту, где история, которая была известна издательству доселе, оборвалась, а журналист был помечен без вести пропавшим.       В тот момент, когда автомобиль остановился, Атсуши тут же отстегнул ремень и развернулся к заднему сидению, чтобы забрать свою сумку. Акутагава рядом молчаливо проследил за его движениями и, уже когда Накаджима хотел попрощаться, склонился ближе, аккуратно придерживая партнера за затылок, чтобы тот не напугался неожиданной инициативе.       Но Атсуши и так лишь пораженно замер, чувствуя на своих губах чужие теплые губы, оставившие аккуратный поцелуй. Этот контакт длился всего несколько секунд, но журналисту казалось, словно минут десять за раз пролетело. Обычно Рюноске не любил афишировать свои чувства публично, пускай они и находились в автомобиле.       – Ты меня что, в последний бой отправляешь? – попытался пошутить светловолосый, чуть улыбнувшись.       – Сейчас у меня такое чувство, что ты на эти интервью ходишь, как на сражения, – он пожимает плечами. – Ну все, а теперь выметайся, гладиатор.       И Накаджима выметается. Так скоро, словно его грубо вышвырнули из машины. А после встречается взглядом со взглядом знакомых кофейных глаз с отливом виски. Автомобиль позади тихо трогается с места, а Атсуши, замешкавшись буквально на секунду, направился к Осаму.       «Получается, это лишь из-за того, что здесь был Дазай?» — с долей досады думает он и поджимает губы.       Осаму же в приветственном жесте машет рукой и двигается в сторону входа. Уже привычно они направляются в кофейню и заказывают по чашке кофе. Оба молчат. Накаджима понятия не имеет, что конкретно он хочет узнать, вопросов довольно много: от темы Рюноске до интервью, желая заполнить все те многочисленные пробелы в истории. Однако разговор они начинают только после того, как возвращаются во все тот же кабинет, Дазай садится на свое место, а Атсуши начинает все по-новой с расставлением мусорки, пепельницы, открытием окон.       – Как у вас дела? – Осаму, кажется, совершенно игнорирует хмурое выражение лица журналиста и все признаки отсутствия нормального сна. Его вопрос касался этих двоих, но Накаджиме действительно нечего сказать. Он понял совет, так что, вероятно, Дазай решил лишь убедиться, что мальчишка действительно не стал рубить с плеча.       – Никак, – Атсуши садится на свое место и привычно достает диктофон и ежедневник. – Я не знаю, что мне ему говорить.       – А есть ли уверенность, что Вы хотите ему что-то говорить?       – Я не могу игнорировать то, что он убийца, – отпивая кофе, он устало вздыхает и поднимает глаза на Осаму. Выражение лица у того совершенно не читаемое, Атсуши даже предположить не может, о чем тот вообще думает и к чему ведет.       – Иногда приходится игнорировать куда более страшные вещи, чем работа в мафии, – Дазай, словно зная, о чем говорит, расслабленно пожимает плечами и отпивает кофе из своей кружки. Его слова действительно звучат уверенно.       – Но и скелеты в шкаф обратно не засунешь.       – Убрать за собой, конечно, придется, но и такое возможно. Но, конечно, это личный выбор каждого. – Он замолкает буквально на пару секунд, и Атсуши даже уже хотел ему ответить, как тот вновь подает голос: – Но, полагаю, он уже догадывается, что его благоверный о чем-то узнал.       Осаму не уточняет, почему он пришел к такому выводу. Однако Атсуши догадывается, что то внезапное проявление чувств все-таки было не от хорошего настроения. Но для чего он это делал? Испугался, что Атсуши предпримет что-то, сговорившись с Осаму? Чушь. Решил показать Дазаю, что, даже если тот что-то наплел Накаджиме, это все еще не причина их размолвкам? Тоже вряд ли. «Не понимаю».       Журналист делает глоток кофе и ставит картонную кружку на столик, раскрывает на коленях ежедневник и включает диктофон, говоря тем самым, что все-таки им пора вернуться к работе. В конце концов, это Дазай пришел к нему как к журналисту, а не он к Осаму как к личному психологу по делам: «Что делать, если твой партнер профессиональный лжец».       – Давайте вернемся к истории.       – Конечно, – Дазай согласно кивает. – Кажется, мы остановились на том, как я прохлаждался в больнице...       Дазая выписали из больницы через две недели с небольшим, окончательно уверившись в том, что ребро цело и невредимо, а сотрясение мозга осталось лишь записью в его истории болезни в медицинской карте. Сам Осаму был этому, на самом деле, рад, потому что лежать целыми днями в кровати и тухнуть ему совершенно не нравилось. Ровно как и то, как болела голова какими-то ненормальными вспышками, а ребра время от времени сводило болью. С обезболивающим на перевес, но на поправку он все же пошел со временем. И вот тогда оно стало каким-то особенно медленным в своем течении.       Тем временем город разрушался. Методично, плавно и неспешно, но разрушался, словно дерево, разъедаемое термитами. Никто ничего не мог с этим поделать, полиция и вовсе отдала это дело особому отделу. Тот в свою очередь связался с мафией. А что мафия? А мафия ждала своего героя — Дазая Осаму собственной персоной, готового рисковать собственной задницей, чтобы достать этого мелкого, злосчастного термита. Мафия предлагала сделку и получила отказ. Организации уже знают о том, что Осаму делает это лишь в своих целях, поддавшись своему безумному интересу, способному, кажется, затянуть его на тот свет в конечном итоге.       «Но не раньше, как вы будете уничтожены», — усмехался он.       Здание, к которому он направлялся, — одно из пяти главных штаб-квартир Портовой Мафии. На часах уже двенадцать, Рампо у себя дома наверняка в предвкушении ждет итогов очередного похода в эпицентр хаоса, будучи уверенным, что это чистого вида самоубийство. Но Дазаю не привыкать, он лишь наблюдает за тем, как черный джип взлетает в воздух и летит в высотку, прошибая ту насквозь и падая где-то за ней.       Он идет сквозь толпу обезумевших от страха и паники людей, которые бегут на него. Люди, ослепленные этим ужасом, совершенно ничего не видят перед собой: ни препятствий, ни других людей. Дазай останавливается перед одним из трупов, затоптанным насмерть. Бедняга, вероятно, споткнулся обо что-то, когда бежал в первом потоке людей, но подняться уже не смог.       Направляясь к черному входу здания, журналист старается держаться дальше от толпы, скрываясь за деревьями и машинами. Снова показываться прямо перед этим безумцем смысла просто не было. Он проходит через дома и выходит к черному входу по той же дороге, которой пришел сюда этот человек. По этой же дороге он будет уходить. «Оставляет себе лишь один путь отхода. Как опрометчиво», — замечает журналист.       К тому моменту, когда он подходит на достаточное расстояние, чтобы видеть все, но не быть замеченным, шатен слышит лишь обрывок фразы: «...не тревожьте меня вновь». В этот же момент Осаму становится нераскрытым зрителем кровавого шоу.       Видно эспера не так хорошо, однако Дазай замечает на чужих руках полосы, буквально горящие огнем, вспыхнувшие кроваво-алым на бледной коже. Сферы, создаваемые безумцем, тут же летят в здание, разрушая с такой силой, что еще совсем немного — и то просто рухнет, разрушая за собой десятки других построений.       Воздух наполнился все тем же привычным запахом крови, а перепонки вновь разрывало от криков обезумевших в своем тупом испуге людей. Тела несчастных разрезает, придавливает к земле, плющит и разрывает на куски, словно внутри них находилась настоящая бомба. Гравитация не щадит никого, и бетон, асфальтированная дорога окрашиваются кроваво-черным, рекой стекая по дорогам и орошая собой растущую в округе траву. Все это похоже на какой-то апокалипсис, растущий в своих размерах с такой силой и скоростью, что разрушенные здания по сравнению с тем, что творилось на земле, — малая часть проблемы.       «Вот он, хаос, вот он, ад».       Рыжеволосый дьявол поворачивает голову в сторону, и лишь тогда Дазай замечает, что на лице его, помимо отметин собственной силы, кровь. Осаму понимает, что это его собственная — парень словно плачет кровавыми слезами, с его рта также начинают ползти кровавые капли, скапливаясь сначала в уголках рта и стекая тонкой струйкой, а впоследствии и вовсе вываливаясь сгустками крови. Он посмеивался, и этот смех переходил с безучастных, каких-то совершенно бездумных смешков на хрип, он давился кровью, захлебывался ей, но не останавливался. Словно тело эспера разрушается пропорционально времени, которое уходит на разрушения вокруг него.       «Можешь ли ты остановиться?» — вот, что пришло в голову журналиста, когда сквозь тихий смех прорвался жалостливый стон боли. Словно внутри этого демона жило еще что-то живое, человеческое. И это живое совершенно не хотело умирать. Оно молило о жизни, это затуманенное хаосом и жаждой сознание, но всякий раз они, эти мольбы, безжалостно подавлялись.       То, что Осаму собирался сделать, полное безрассудство и тот еще идиотизм. Часть сознания была совершенно уверена, что дать умереть этому эсперу совершенно неплохая идея. Так он избавится от многих проблем, головной боли, и ребра ему никто проламывать больше не станет. Однако другая часть сознания толкала его в спину, упрямо твердя, что из этого потом может вылиться что-то куда более интересное. Быть может, смертельно опасное, но, как говорится, кто не рискует, тот не пьет шампанского и не раскапывает компромат на все эти дрянные организации вместе со всеми их отвратительными экспериментами.       Слышится плач ребенка и крики женщины где-то неподалеку. Осаму непроизвольно ищет глазами источник звука, отвлекшись от эспера перед собой. Женщина с ребенком застряли где-то между балок у здания на десятых этажах, которые вот-вот грозили сорваться вниз. Брюнетка смотрит прямо в их сторону, в этот переулок и, вероятнее всего, одна из немногих, кто видел виновника торжества, как он есть. Именно поэтому на ее измученном лице отражается такой катастрофический ужас: шанса на спасения просто нет.       Журналист смотрит на нее и точно так же понимает, что их никто не спасет. Всех их, каждого из этих людей, по воле случая оказавшись в этом месте, будь то работник или простой прохожий. Потому что здесь каждый пытается спасти сам себя, а он, даже если и хотел бы, не успел бы. Да и не смог бы — в здание невозможно пробраться, оно само уже грозит рухнуть, сдавшись силе гравитации.       Между тем он замечает, что ни один эспер не предпринял попытку спасти здание. Это ведь один из штабов портовой мафии, почему здесь только обычные люди? Мафия уж точно не пустила бы это на самотек. Застали врасплох, и даже имеющиеся здесь эсперы ничего не могут поделать? Или же кто-то знал о следующей цели их зверюшки, и они сознательно позволили разрушить здание? Но какой от этого толк?       Опуская взгляд на застланную мертвыми телами дорогу, Осаму предположил, что те эсперы, что были живы в самом начале этого побоища, сейчас, на самом деле, стали не более чем мясными мешками в классических костюмах. Вполне вероятно, что с ними парень разобрался еще до того, как Дазай приехал, когда те еще отчаянно пытались защитить здание.       Когда Дазай переводит взгляд на человека перед собой, слышится крик на повышенных тонах, грохот падающих на землю частей конструкции, и больше ни женщины, ни ее ребенка не слышно. Они захоронены в этой могиле.       Нужно было что-то делать. Что-то отдаленно напоминающее здравый смысл упрямо нашептывало Осаму, что это просто безумие, настоящее самоубийство. Если его заметят, если он будет не достаточно быстр, то все, что в конечном итоге от него останется, так это куски плоти и пара литров крови, разбрызганные и раскиданные по переулку. Где-то в глубине сознания все же проклюнулось то маленькое семя страха, подкармливаемое всеобщим хаосом, из-за чего журналист с удивлением обнаружил, что не может сделать первый шаг. Тело будто бы застыло.       Но Осаму не был бы собой, если бы позволил этому небольшому, пускай и обоснованному, который по большому счету должен был быть просто огромных масштабов, страху взять над собой верх. И он буквально сам себя толкнул вперед, понимая, что время на исходе, а ему к тому же нужно будет еще где-то материал брать про этого психопата. И будет настоящим мучением придумывать на ходу все это безумие.       Стоя все это время позади и добивая свои инстинкты, частично скрытый деревянными коробками, журналист все же начинается двигаться вперед, с трудом, но вынудив себя сделать первые шаги. После же пути обратно уже не было, иначе его мешканья позади будут замечены, а сам он останется воспоминанием для жителей в виде пятна на цементе и стенах построек. Осаму старается не медлить, но и соблюдает осторожность, как мог вообще, понимая, что одна ошибка действительно может стоить ему жизни.       Когда рыжеволосый заносит руку, над которой возносил одну из этих ужасающих, словно черные дыры, сферу, Осаму буквально за секунду успевает схватить его за эту самую руку и не дать отправиться новому снаряду в построение, которое, возможно, послужило бы отправной точкой падения высотки, и тогда катастрофу было бы уже не остановить.       Эспер замирает на несколько секунд, в течении которых сила неминуемо покидает его тело, оставляя после себя лишь кровь и разрушения. Осаму чувствует, как вместе с ней из парня уходит и физическая сила, настолько тот был истощен собственной способностью. Он оборачивается, и журналист пытается разглядеть в темноте его глаза, но те буквально через пару секунд закрываются, а Дазаю приходится реагировать и успеть подхватить обмякшее тело.       – Он вот так просто отключился? – Атсуши с удивленным выражением лица отрывается от ежедневника, вместе с тем прерывая рассказ. – И ни слова?       – Его способность вытягивает не только силы у ее носителя, но и разрушает тело. Так что мне повезло, что он просто потерял сознание, – Дазай усмехается и достает уже третью по счету сигарету за их сегодняшний разговор. – Не думаю, что в ином случае у меня был бы хоть один шанс остаться живым.       Накаджима понимающе кивает и записывает в своем ежедневнике озвученный факт о способности эспера. Он был совершенно доволен тем, что Дазай начал рассказывать о самом интересном, о главной действующей фигуре, потому как он сам и без того хотел попросить скорее перейти к повествованию об этом парне. Он, конечно же, понимал, что ему так же нужно было знать даже такую вещь, как то, что Дазай ответил мафии на предложение о сотрудничестве, о чем Осаму вскользь, но все же упомянул, однако любопытство хотело поторопить рассказчика. Атсуши переборол эту грубость, и вот — все само сложилось так, как ему того хотелось.       – Почему только в этот раз он использовал свою силу на полную?       – Вероятно, потому что это было одно из главных зданий мафии, – Дазай пожимает плечами. – Возможно, там происходило что-то с ним. Он не мог контролировать собственный гнев, потому что это было всем, что у него осталось.       – Таким образом, Ваша теория о мести укреплялась, верно?       – Именно.       Атсуши вновь делает пометку в ежедневник. Общая картина начинала прорисовываться, и это радовало журналиста. Только третий день, а он уже примерно начинает разбирать, что к чему в этой истории, и как далеко может пойти. Однако мысль о том, что Дазай о чем-то недоговаривает, не давала ему покоя, поэтому Атсуши старался не пропускать ни единой мелочи в рассказе повествующего.       – Куда же Вы его дели? Оставили там?       – Что? Нет, – он посмеивается, словно Атсуши сказал что-то по-детски глупое, после чего делает затяжку. – Я забрал его к себе домой.       – Вы шутите? Это же безумие!       Накаджима от удивления не замечает, как дрогнул голос. Он не понимал. Как у этого парня вообще хватило смелости такое сотворить? Нет, сейчас он уже понял, что тот довольно безумный человек, и действия его — сплошное безрассудство, но вести к себе в дом человека, разрушающего город одним взмахом руки, человека, который успел его же отправить в больницу — все это просто верх неадекватности! «Он вообще знает, что такое страх и чувство самосохранения?» — смотря на Осаму, сидящего напротив, мысленно вопрошал он.       – Я мог его не трогать вообще, – начал пояснять тот. – И тогда бы он просто умер. Я мог аннулировать его способность и оставить там. Тогда бы его нашли. И неясно, кто быстрее: правительство или мафия. Но, предполагаю, так и так его ждала бы либо смерть, либо возобновление экспериментов.       – И Вы решили приютить несчастного убийцу, разрушающего город и вырезающего людей сотнями? – светлая бровь Накаджимы непроизвольно дернулась в недоумении.       – Можно и так сказать. Но у меня были мотивы, и я посчитал их достаточно весомыми, чтобы рискнуть.       Атсуши все еще непонимающе смотрит на него, но не решается спрашивать, что же это за мотивы такие должны были быть, что Дазай был готов рискнуть собственной шкурой. Что ему мог дать этот человек, и почему Осаму был так заинтересован? Может ли быть так, что он увидел в этом человеке угрозу для одной из организаций? Но зачем ему это? «У него тоже были причины мстить? Хотел контроля? Что-то из прошлого?» — Атсуши записывает все эти вопросы, но и сам не уверен, нужно ли ему это знать. Хочет ли он знать это.       – Хорошо, – подытоживает он. – Что было дальше?       Ночью, когда Осаму принес эспера к себе в квартиру, тот спал как убитый. Дазай даже учтиво забрал валяющийся где-то на земле плащ и шляпу, которые в последствии вместе с обувью оставил у себя в прихожей. Однако спать своего гостя он оставил в собственной постели в рваной рубашке, измазанной в засохшей крови, и черных брюках. На самом деле, в квартире, в принципе, это было единственным спальным местом, но Дазай в любом случае так и не смог уснуть, хотя и вполне удобно мог устроиться в кресле, в котором с тем же успехом засыпал время от времени.       То ли то пресловутое чувство самосохранения не позволяло ему спать, крича о том, что никто не знает, что этот парень может сотворить, когда проснется, и мало ли, что придет ему в голову, ведь Дазай будет спать, и наплюют на его помощь, вероятнее всего, с высокой колокольни; то ли, может, в нем заиграли нотки азарта напополам с интересом и предвкушением. Ведь сейчас, в паре метров от него, без сознания лежал тот, от упоминания о ком весь город содрогался. Тот, кого искали влиятельные организации. Птица, вылетевшая из клетки с каким-то очень важным секретом в своих цепких лапках.       Запах железа затопил всю комнату, буквально душа, и вызывая неприятный ком в горле, что невозможно было подавить, словно навязчивое воспоминание, выедающее сознание своего носителя, не давая забыть о произошедшем, вот так просто подавить в себе порыв забытой реальности. От этого запаха тошнило, от непрекращающегося потока ужаса и напоминания, сколько же было пролито ее, Осаму пришлось спешно открыть окно, впуская свежий ночной воздух в квартиру. Голова начинала болеть, а в сознании все всплывали картинки прошедшего времени, заставляя шатена хмуриться, отмахиваясь. Не до этого сейчас.       Кровь была не только на рубашке спящего, но и на его шее, лице, руках. Рыжие волосы, уже потускневшие от пыли и грязи, также слиплись от багровой жидкости, сейчас уже став практически черной, разметавшись локонами-сосульками по темно-синей подушке. Осаму отстранено подумал о том, что было бы неплохо отправить его в душ, чтобы привести все это в более-менее порядок.       Все, что он делал до самого утра, — сидел на своем кресле под открытым настежь окном, курил и рассматривал спящего в его постели парня. Тот выглядел совершенно истощенным, бледным и с темными кругами под глазами. Жизнь вне стен организации наверняка выматывала его, приученного к определенной системе жизни. Смотреть на такое было жалко, парень был раненым диким зверем, на которого объявили охоту.       Однако журналист поймал себя на мысли, что он засматривается на эту болезненность, различая в ней какую-то своего рода красоту. Его влекло к ней, и отвести взгляда, казалось, было совершенно невозможно.       Время до первых лучей за окном текло незаметно. В голове журналиста расцветали бутонами роз все новые и новые мысли, теории, предположения, что ему делать дальше. Но как стремительно они расцветали, так же скоро и увядали, не имея должной подпитки.       В утренних сумерках он отправился на кухню, чтобы сделать себе кофе. Из-за отсутствия сна его несколько вело, а голова отяжелела, но, в общей сложности, ничего такого, что было бы невозможно пережить. Дазай вообще с бессонницей чуть ли не жизнь делил, так что подобное состояние было для него не ново. Все это словно превратилось в рутину для него: совершенно бессмысленно полежать в кровати, побродить по квартире, покурить на балконе или на своем излюбленном месте — на диванчике под окном. Дазая разрывало на части от противоречивости собственных мыслей об этом. Ему было тесно в собственном теле, он в этой бессмысленности искал выход, пока все вокруг стремительно теряло краски.       Осаму непроизвольно тряхнул головой, прогоняя тем самым всякую чепуху из своей головы. Не сказать, что это сильно помогало, однако хотя бы он сам выплывал из этого болота.       На кухне, как и в его спальне, темно. Лишь вдалеке небо проклевывается солнце, обещая совсем скоро рассвет и чистое, светлое небо без единой тучи. Даже ветра не обещает или хотя бы каплю хмурости, влаги в воздухе, хотя для настоящего времени года это неизменный атрибут погоды. Но та думала совершенно иначе.       Кофе растворимый. Быстрое удовлетворение потребности организма и совершенное нежелание воевать с туркой, следить за варкой и тратить в два раза больше денег на то, что он так и так зальет в свой организм крепким и с горьковатым послевкусием напитком.       Осаму опускает полупустую кружку на стол и потягивается. Он думал о том, что рассказывать об этом поступке никому не стоит. В особенности — директору. Вместе с этим делом журналист приобрел довольно много причин скрывать информацию точно так же, как и водрузил на себя пару тонн вопросов, разбираться с которыми придется в гордом одиночестве.       Поднявшись со своего места, Дазай направился обратно в спальню, чтобы проверить своего гостя на всякий случай. Как оказалось, вспомнил он о нем совершенно вовремя, поскольку в тот момент, когда Осаму зашел в спальню, рыжеволосый с трудом, но поднимался на руках, слепо опираясь на подушку, словно не мог понять: он в сознании, или это все еще сон?       – Тебе бы еще немного полежать, – комментирует журналист, поднимая в примирительном жесте руки. И понимает, что это было огромной ошибкой с его стороны.       Все происходит буквально за секунды. Эспер вздрагивает, и ему хватает пары мгновений, чтобы скользнуть глазами по тому, что находилось перед ним в истерическом осознании того, что он не в безопасности, что ему нужно защититься. Рука цепко хватается за прикроватную тумбочку, а сам он оборачивается на говорившего. Осаму успевает лишь широко раскрыть глаза, когда чувствует резкую боль в руках, а сам он спиной ударяется о стену позади себя.       Сил на то, чтобы не издать крика от боли, уходит неимоверное количество. Дазай жмурится до ослепляющих звезд перед глазами, зашипев, подобно змее, и тихо простонав невнятное ругательство. И все только от одного осознания — закричи он сейчас, и это вспугнет рыжеволосого убийцу еще сильнее.       Невозможно было не сравнивать его с диким зверем. Он был уверен в своих силах и показывал это на выбранной территории, однако стоит ему показать слабость, стоит ему действительно напугаться — все, он более не может мыслить здраво. Все его инстинкты кричат о том, что нужно защищаться, что все вокруг — его враги. И Осаму понимал его реакцию, ведь вся жизнь его сейчас — непрекращающееся выживание.       С большим трудом, но журналист все же открывает глаза, понимая, что от таких усилий на глаза навернулись слезы, и он поспешно сморгнул влагу, чтобы изображение перед глазами перестало быть настолько мутным. Повернув голову, он не без горькой, совершенно болезненной, но буквально говорящей без слов за хозяина «Ну, я и предполагал, что так будет» усмешки наблюдает за тем, как из его проткнутой насквозь ладони течет кровь. Она алой дорожкой спускается по запястью, быстро скатывается до локтя и срывается каплями на пол, пятная собой и возвращая этот удушливый запах в помещение, от которого с таким упорством избавлялся Осаму до этого. Рубашка, закатанная, к счастью, чуть выше локтя, не пострадала.       – Благодарность — это хорошо, конечно, – выдавливает Дазай, – но я же не хренов Иисус.       Гость, пригвоздивший его к стене за ладони, шутку не оценивает, молча рассматривая со своего места шатена. Все произошло слишком быстро. Просто металлические ручки, лежащие на прикроватной тумбочке, в один момент стали чужим оружием, а уже в следующий — проткнули чужие ладони насквозь, пригвоздив, подобно Иисусу, того к стене. Знал бы Осаму, что они будут способны на такое — никогда бы не купил, честное слово.       Рыжеволосый демон оказался обладателем глаз цвета глубин океана, переливающимися к краю радужки таким темным оттенком синего, переходящего в пасмурно-серый, словно море в шторм. Осаму видит в них настоящий ураган эмоций: начиная от первичного испуга и заканчивая настоящим гневом. Вполне вероятно, что он напуган и злится по одной и той же причине, а именно — потому, что не понимает, что происходит. Сбитый с толку, он замер, словно лис, прислушиваясь к посторонним звукам, не сводя своего хищного взгляда с жертвы, которую за секунду до этого мог бы окрестить охотником.       Тонкие брови сдвигаются к переносице, а сам он отводит наконец взгляд от Дазая, рассматривая обстановку. Осаму думал, что, если бы этот парень управлял огнем, то все могло бы быть куда печальнее, поскольку вряд ли бы эспер нашел причин не превращать его в жалкие угольки.       – Я не из мафии, – журналист ловит на себе недоверчиво-косой взгляд и усмехается. Конечно же, он не станет ему верить только потому, что он ему жизнь спас.       – Что я здесь делаю?       От звука чужого голоса Дазай не сразу понимает, что это именно незнакомец говорит с ним. Голос у парня низкий, но с проблесками насыщенности, совершенно не юношеский. Он довольно контрастирует с внешностью, потому что парень явно выглядит моложе своих лет.       Лицо эспера было по-прежнему все в крови. Когда-то багряно-алая жидкость стала бордово-черной засохшей краской на белоснежном полотне чужой кожи. И журналист был совершенно уверен, что, вызови хоть какая-нибудь картина в нем столько же интереса — потратил бы любые деньги, не раздумывая.       – Ты умирал, – все же ответил журналист, склоняя голову то к правому плечу, то к левому, хрустнув шеей. Ладони буквально горели, кровь обжигала кожу, но Дазай старательно делал вид, что это его совершенно не волнует. – Твоя способность убивает тебя, когда ты пользуешься ей на полную мощность. Почему ты не остановился?       Он кидает в ответ что-то тихое и довольно сильно похожее на «Не твоего ума дело» и разворачивается спиной, откидывая с себя одеяло и спуская ноги с кровати. Это его «Не твоего ума дело», на самом деле, значило: «Я не могу», и Дазай осознает, что, вероятнее всего, от понимания этого факта эсперу еще сложнее переварить в голове данную ситуацию. Потому что первое, что он не мог понять, — почему его спас кто-то вроде Осаму. Почему его вообще спасли. Тем более, если это произошло в тот момент, когда он так неистовствовал, превращая все вокруг себя в сплошные руины и сея смерть.       Он не спрашивает: «Откуда ты знаешь», «Почему ты это сделал» или «Кто ты вообще такой». Его словно и вовсе сей факт не интересует. Парень даже не оборачивается, когда слышит позади себя короткий стон боли — Дазай пытался пошевельнуть рукой.       Поднимаясь с места, эспер сильно пошатывается из стороны в сторону, так что в итоге ему приходится зацепиться рукой за все ту же тумбочку. Тело ломило со страшной силой, органы словно превратились в кровавый суп, а голова готова была развалиться на два полушария. Хотелось то ли блевать, то ли умереть к чертовой матери, чтобы не мучиться.       – Я ухожу, – произносит он, с горем пополам отрывая себя от тумбочки и делая несколько шагов, после которых он снова цепляется за попавшуюся под руку мебель — в этот раз за комод.       – Обычно за спасение жизни хотя бы благодарят, – театрально вздохнув как можно несчастнее, Осаму наблюдает за печальными попытками передвижения по квартире невольного гостя. Выглядело, конечно, крайне жалко. Ему наверняка лучше бы отправиться в больницу, однако, увы, не в нынешнем его положении разыскиваемой зверушки.       Голубоглазый поднимает на него взгляд своих несколько потускневших от усталости глаз и поджимает губы, словно решая: благодарить или не стоит. Или, быть может, борясь с желанием это сделать. Он словно постоянно боролся с самим собой.       Но, так и не сказав ни слова, он медленно, придерживаясь за все стены, ушел в прихожую. Через какое-то время Осаму услышал шум воды из крана в ванной, догадываясь, что тот наконец увидел свое лицо, заляпанное засохшей кровью, и решил хотя бы умыться. Это радовало. Парень не был настолько безумным и потерянным для мира, чтобы идти по улице мало того, что в совершенно помятом, отвратительном виде, так и еще весь в крови. Рубашку тот мог спокойно скрыть плащом, а вот лицо — нет. Поэтому Дазай даже как-то выдохнул, надеясь, что все будут слишком заняты очередным разрушенным участком города, чтобы вглядываться в каждого прохожего и искать подозреваемых в этом деле.       Звук воды резко прекращается, и тишина опускается на какие-то пару минут. Еще спустя минут десять-пятнадцать раздается хлопок входной двери. И был он столь сильный, словно гость таким образом попытался сказать: «Я ушел». Осаму понял это по тому предположению, что тот был довольно слаб в нынешнем состоянии и вряд ли бы сделал это без какой-либо цели. В конечном итоге, не имея, однако, при этом желания подавать голос и вообще как-то поддерживать контакт с этим странным парнем, притащившим его сюда, он просто хлопнул дверью.       «Первое знакомство прошло явно не так, как хотелось бы», — думает журналист в этот момент, оценивая свои шансы на освобождение, иначе провисит он здесь добрую неделю, если не больше, пока кто-нибудь особо сердобольный вроде Куникиды не решит проверить его квартиру на наличие трупа. А ведь ноги уже начинали затекать.       – Отпустили Вы его так же легко, как и притащили к себе, – бурчит Накаджима, уставая поражаться происходящему.       – Было немного трудновато задерживать человека, когда твои руки прибиты к стене, – Осаму строит озадаченное лицо.       В этот момент Атсуши вспоминает их первую встречу и то, как он обратил внимание на перебинтованные руки Дазая, включая ладони. Именно там, похоже, и скрывались шрамы, оставшиеся на память о встрече с безумным эспером.       Накаджима засматривается на руки Осаму, который откинулся на спинку сидения и все это время спокойно наблюдал за журналистом. Тот же в своих раздумьях чуть ли не отключался от реальности ввиду еще и отсутствия сна. Это сказывалось на пареньке. Он и сам не понимал, почему с таким интересом рассматривает чужие руки, представляя, насколько же уродливые, хоть уже и наверняка посветлевшие шрамы там остались.       – Еще какие-то вопросы? – интересуется Дазай, вырывая тем самым Атсуши из раздумий, от чего тот моментально закопошился, сбивчиво извинившись за несобранность.       – Вам не кажется, что его реакция была довольно резкой? – журналист озадаченно смотрит в свой ежедневник, где и помечал, что первая реакция того парня была довольно странной, потому что он даже не защищался, а тут же нападал.       – Он был... – Дазай подпирает подбородок большим пальцем, а указательным в задумчивом жесте проводит по губам. Смотрел он при этом куда-то в сторону. –Настолько одичавшим в своей привычке выживать, что предпочитал сразу устранять угрозу. В нем не было ни капли веры или надежды, все это сломали в нем.       – Но он был на свободе не так много времени?       – Нет, достаточно, я бы сказал. До того, как он начал вершить свой самосуд, он довольно долго скитался по Йокогаме. Только представьте: впервые за всю свою жизнь увидел эту свободу собственными глазами, не чувствуя ошейника на своей шее. Он пьянел от своей свободы. Но похмелье стало для него адским пламенем, в которое он скидывал все, что пыталось затащить его обратно в клетку.       – Хотите сказать, он так сильно боялся этой самой клетки, что уничтожал любую угрозу без разбора?       – Да, – Дазай согласно кивает, улыбнувшись лишь уголками губ, что означало лишь то, что он доволен ходом мыслей журналиста, что с таким рвением старался ничего не упустить в его словах. – Это было первичной истерикой, после которой его бессильное исступление переросло в ярость. В конце концов, он понял, что никогда не высвободится из нее, этой клетки, окончательно, пока не уничтожит ее.       Их разговор прерывает звонок на телефон Накаджимы. Журналист хотел было извиниться и выключить, однако Осаму наоборот предложил принять вызов. Когда шатен убрал пачку сигарет в карман, Атсуши понял, что разговор на сегодня они заканчивают, поскольку Дазай всегда это делал, словно ставя точку в разговоре. Он также учтиво выключил диктофон, поднимаясь с места и потягиваясь.       – Что-то важное? – словно переходя в наступление, первым начинает Накаджима, как только принял звонок и приложил телефон к уху.       – Я освободился, хотел спросить, не забрать ли тебя сейчас, – голос Рюноске звучит приглушенно, а на фоне слышны какие-то разговоры, но слов журналист не разбирает все равно.       – Забрать сейчас... – Атсуши поднимает взгляд на Осаму, и тот согласно кивает. Видимо, на сегодня это действительно все. – Да, конечно. Мы как раз закончили.       – Тогда жди.       И их разговор заканчивается. Акутагава, конечно, никогда не отличался многословностью, хотя, если нужно, то может хоть целую эпопею выдать, однако в этот раз голос его был непривычно сухим, что напрягло Накаджиму. Он неуверенно глянул на экран телефона, где еще пару секунд назад был открыт контакт партнера, нервно поджимая губы.       – Такое чувство, словно он и правда о чем-то догадывается, – высказывает свое предположение Атсуши. – Но делает вид, что ничего не происходит.       – Вы друг друга стоите, – Осаму усмехается. – Вы уверены, что хотите знать об этом?       Журналист снова поднимает глаза на Дазая, и в них читалось столько мольбы, словно тот мог все его проблемы решить одним словом. Словно он мог как принести в его жизнь хаос, так и забрать обратно, будто бы и не было ничего.       – Очевидно, что да, – заместо него произносит Дазай, подходя уже к двери и готовясь уходить. – В таком случае, спросите у него о «Расемоне». Этого будет достаточно.       – Расемоне? – Накаджима озадачен. Очередное «почему» в копилку, браво, Дазай.       – Все, что Вам нужно решить: сможете ли Вы принять эту правду. Потому что в ином случае нет смысла мучить другого человека, который просто не имеет другого способа защитить.       И Осаму снова уходит на низкой ноте, оставляя Накаджиму в этот раз в замешательстве. Ему дали выбор: хочет он знать об этом скелете в чужом шкафу, смириться и попытаться забыть о том, о чем даже догадываться не должен был, или не примет совершенно точно сей факт и разорвет все связи с партнером.       Уже на автомате начиная убираться после их беседы, Атсуши только и думал о том, что ему следует делать. Как поступить будет правильнее? Больше всего он склонялся к тому, что уж лучше им поговорить, а там будь что будет. Ведь, как известно, лучше пожалеть о том, что сделал, чем о том, чего не сделал. Если он будет молчать и тонуть в своих мыслях, в своей паранойе и непонимании — они будут все дальше отдаляться друг от друга. Незнание разобьет их.       Как только журналист заканчивает, он выходит из кабинета и закрывает за собой дверь, после спускается на первый этаж и заходит в кофейню, чтобы купить домой что-нибудь на десерт. Очередь из пяти человек кажется на удивление маленькой в такое время.       В голове тем временем мысли крутились вокруг Дазая с его перебинтованными руками и встречами с тем эспером, которые каждый раз неминуемо заканчивались травмами. Потом эти мысли перебивались предложением о том, что он может задать всего один вопрос, чтобы получить ответы. Следом всплывали мысли об эспере и его поведении, его повадках загнанного в угол и раненого хищника, но отчаянно не желающего сдаваться. На периферии мелькал даже некий Рампо, о котором в этот день Осаму даже не упоминал. И все это за очередь в пять человек.       – Простите? – девушка за кассой вежливо ему улыбается, и только тогда Накаджима понимает, что слишком задумался и не слышал, что она ему говорила. – Ваш заказ?       – А, конечно, – журналист спешит достать из сумки кошелек, вместе с тем озвучивая заказ. – Маффины с черникой, медом и йогуртом. С собой, пожалуйста.       Брюнетка согласно кивает и принимается пробивать заказ, принимать оплату. Атсуши отправляется к стойке выдачи, чтобы получить небольшую картонную коробочку с выпечкой. В кофейне пахло ванилью и какой-то ягодой, от чего Накаджима даже на какие-то минуты забыл, что у него есть дело поважнее еды.       Однако когда он вышел на улицу и увидел знакомый автомобиль, в голове словно щелкнуло. Уверенности в том, что нужно поговорить прямо сейчас и не медлить, стало в сотни раз больше, словно и не он совсем недавно сомневался в правильности своих решений. «Будь что будет», — уверил себя он и двинулся в сторону машины.       Салон встретил каким-то мятным запахом, и это даже несколько поразило журналиста, окатив своей свежестью и эфемерной прохладой, но парень вновь одернул себя, пытаясь не отвлекаться от главной цели. Атсуши пристегнулся и поставил коробку с десертом на заднее сидение, чтобы не уронить никуда. Машина тем временем тронулась с места.       – Нужно серьезно поговорить, – совершенно уверенно начал он.       – Прямо сейчас? – Рюноске роняет короткую усмешку, но взгляда от дороги не отводит.       – Прямо сейчас, – утвердительный кивок. И он хочет добавить что-то вроде: «Потом у меня не хватит смелости», но в итоге умалчивает столь откровенную фразу.       – Ну, так говори, Атсуши.       – Я хочу знать, – непроизвольно сжимая пальцы в кулаки и в упор разглядывая лицо партнера, начал Накаджима. Отступать было поздно. – Что такое «Расемон»?