Joker game: x-files

Lee Groves – Into Babylon Jack Wall – (Mass Effect 2) Shepard gets spaced Hanz Zimmer – Soap Death

      Первые несколько секунд — это всегда ноющая головная боль, отдающаяся где-то в затылке, легкая резь в глазах и невероятная тяжесть в теле. Это было похоже на восстание из мертвых. Тело с большим трудом слушалось своего хозяина. Кажется, даже немного мутило, а зрение если и фокусировалось на чем-либо, то буквально в этот же момент сбивалось. Только-только собранная воедино картинка перед глазами вновь расплывалась в чудную кляксу.       Было темно. Так, словно в доме выключили весь свет, а окна занавесили очень плотными шторами какого-нибудь темного окраса. Или, быть может, точно так же, как бывает в полночь в чаще леса, но луна скрылась за огромными плотными тучами и более не может дать путнику и грамма света. И вот, все, что ему остается, — это слепо блуждать среди мертвой тишины и беспросветной тьмы.       Когда сознание возвращается к способности оценивать ситуацию, первое, что он осознает, — так это то, что под ним голый бетон. Холодный, немного неровный бетон. Оледеневшими пальцами он касался ни на градус не теплее поверхности, чувствуя буквально каждый изъян, словно пол забетонировали буквально наспех, не успев нормально разровнять. В сравнение приходил лишь какой-нибудь подвал или гараж, однако он не слышал совершенно никаких звуков. Словно помещенный в вакуум, словно находился где-то глубоко под землей в этой бетонной коробке.       В горле пересохло. Глотку саднило так, словно он до этого довольно долго громко кричал или говорил без остановки. И, видимо, пытался доказать что-то очень важное. Жжение нервировало, и приходилось постоянно сглатывать слюну, чтобы хоть как-то устранить дискомфорт, но результата не было, ровным счетом, никакого. Разве что раздражала невозможность избавиться от этого.       Опираясь на руку, он медленно поднялся с лежачего положения, приняв наконец полусидячее. Тело затекло и одеревенело. Перед глазами плясали звезды, и это было единственным, что он различал в той гнетущей темноте. Страшно было. От неизвестности происходящего, от пугающей пустоты в голове. Ни вопросов, ни беспорядочных мыслей о том, где он. Он даже не мог понять, кто он.       От пронизывающего холода ломало кости, выкручивало и сводило тянущей, тонкой судорогой, словно зубная боль. Сводило так, что хотелось выть и метнуться от одной стены к другой в иступленной попытке избавиться от мерзких ощущений, биться об стены, лишь бы прекратить это. Даже пальцы на ногах и руках онемели, потеряв чувствительность, что лишь усугубляло положение, вызывая истошный, внутренний стон ужаса и безвыходности.       Стены за спиной, на которую он оперся, не было. Вместо нее были какие-то железные прутья, словно он находился в клетке, подобно цирковому зверьку. И, если так и было, если он действительно находится в клетке, означало ли это, что где-то рядом должны быть и зрители всего этого представления? И не могло ли это значить, что на самом деле они находятся где-то поблизости и наблюдают за его нелепыми попытками сориентироваться в пространстве? Словно за беспомощным зверьком, отобранном у матери из гнезда, на потеху искушенной публике.       Спину кололо от незримых взглядов наблюдателей. Молчание давило на него с такой силой, словно материализовалось в глыбу в пару тонн на его плечах. Кажется, вдохни он воздуха чуть глубже, расслабься хоть немного, то моментально сломается под этим гнетом и тяжестью молчаливого ужаса.       «Это провокация, — первая здравая мысль. — Не нужно позволять собой манипулировать», — слова отдают тихим спокойствием, но на вкус различались теми истерическими нотками, когда самовнушение перерастает в панику буквально за пару секунд.       Прислонив холодную ладонь ко лбу, словно это помогло бы избавиться от головной боли, нарастающего безумия и заодно вернуло бы здравый рассудок на свое место, он даже не обратил внимания на то, что руки его были сравни рукам мертвеца. Однако вместо новой волны ужаса он смог лишь издать задушенный вздох от контраста мертвенно-холодной кожи к горячей. Его словно лихорадило: лоб нестерпимо горячий, волосы мокрые, по шее стекает капля пота, и он с трудом сглатывает, вновь преодолевая сухость и резь в горле.       На затворках сознания пришло понимание того, что внутри клокочет медленно, но верно разрастающийся комок отвращения. Совершенное отвращение к себе самому, словно он знал, кто он такой. Непреодолимое тошнотворное чувство бурлило где-то внутри него кислотой, шипело и воняло, забивая нос этим отвратительным приторно-забродившим запахом гнили.       В следующую секунду он вздрагивает от громкого в сравнении с этой застывшей тишиной щелчка, отвлекаясь от столь кошмарного открытия для себя, словно на самом деле вспоминал прошедший сон, как его поток мыслей перебили.       Напротив него, в паре метров по расстоянию, зажигается настольная лампа. Самая обыкновенная настольная лампа с белым абажуром, деревянной подставкой и лампочкой внутри. Ее освещения было достаточно лишь для того, чтобы открыть для чужих глаз бетонный пол, его собственные ноги и нечто за этой лампой, скрытой от глаз, словно специально вынуждающее проявить любопытство и двинуться в указанную сторону, словно по наводке дрессировщика. Отвратительный трюк.       На руках своих он видит бинты, когда протягивает слабую руку вперед, к источнику света, словно пробуя пространство на осязаемость. Лоскуты их, этих бинтов, свисают безобразными, грязными змеями с запястий, но разматывать он их не решается. Чувствует, что не увидит там ничего радостного. Пальцы изранены и заляпаны засохшей кровью, под ногтями — грязь. Или же все та же засохшая кровь, он не разбирает в этом полумраке ничего отчетливого.       – Дазай.       От звука чужого голоса он непроизвольно вздрагивает и поднимает голову к источнику звука. Он звучал оттуда, прямо из темноты напротив него, словно намеренно возвращая внимание к себе. Имя же отдается звоном в черепной коробке, разбивается там на тысячи частиц и оседает где-то на дне мелкими осколками.       Он не знает по какой причине, но все же остается полностью уверен, что его пытались окликнуть. Потому что это его имя.       Второй раз сменить положение кажется чем-то еще более затруднительным. Мышцы ноют, кости сводит так, словно в паре-тройке точно по трещине образовалось. Хотелось рухнуть на холодный бетон и позволить этому льду проникнуть в собственную плоть, смешаться с болью и тем самым хоть как-то нейтрализовать ее. Он уверен, что найдет в этом лучший анальгетик целого мира.       – Дазай, – отдается осевшим хрипом от стен, молотком ударяя прямо по затылку, вынуждая морщиться от собственного имени.       Его хватает лишь на то, чтобы принять положение, криво-косо похожее на четвереньки. Он не понимает, почему ему так плохо. Почему его руки в крови, почему его тело невыносимо болит, почему он находится в этом месте и так сильно хочется то ли выбраться, то ли попросить, чтобы добили наконец? «Что происходит?» — набатом звенит в ушах. И это единственная адекватная деталь во всем происходящем безумии.       С горем пополам двинувшись с места, Осаму приближается к источнику света. Там, впереди, он видит лишь темноту. И все, что попадает в зону исходящего от лампочки света, — чужая рука. Он не сразу понимает, что это такое. Только лишь когда приближается еще немного. Взгляду открываются пальцы, сплошь покрытые засохшей кровью, некоторые ногти были оторваны, но раны уже не кровоточили, хотя и выглядели из-за этого не менее безобразно. Кожа запястий стерта до крови и также покрылась уродливой коркой засохшей крови. Словно владелец спрыгнул с какого-нибудь грузового автомобиля, пока тот ехал на высокой скорости.       Не отрывая взгляда от руки, он пытается дотянуться до лампы, однако, словно подстроенная под мышление парня, она начинает гореть ярче, помогая разобрать то неизвестное, к которому он так глупо тянулся, не различая страха и опасности. Тогда-то он и начинает различать лицо звавшего его человека.       Рыжие пряди скатались в крови и грязи, потускнев, и теперь, вместо того чтобы притягивать к себе взгляды яркостью, лишь вызывали жалость. Глаза же его еле приоткрыты, недвижно уставленные на Дазая, словно молили о чем-то. О чем-то, чего он не мог понять, как ни пытался. «Что, — тихо шепчет он. — Что ты хочешь?»       Бледные губы еле шевелятся ему в ответ, однако вместо тихих слов он слышит громкий рык откуда-то позади него и инстинктивно поднимает взгляд, пытаясь разглядеть что-то во тьме за практически безжизненным телом, не способным даже что-то сказать ему в голос, словно бы истративший все силы на то, чтобы хотя бы просто обратить его внимание.       Все затихает буквально на секунду. Шелест чужого голоса, громкий рык, и даже собственное сердцебиение словно на мгновение остановилось, готовое к большому прыжку, скачку в неизвестность. Затихает, а после раздается крик на высоких тонах. Дазай узнает в нем целую смесь нот из ужаса, боли и мольбы. Он узнает их и инстинктивно тянется за ускользающей рукой рыжеволосого, утягиваемого в эту беспросветную тьму. Но не успевает.       Он остается вновь во тьме. Недвижимый и пораженный увиденным, замирает, словно от этого зависит, станет ли он следующим. Ему кажется, что одно лишнее движение может спровоцировать того, кто утащил во тьму того, кто так отчаянно его звал из последних сил. Кажется, что он до сих пор слышит этот самый рык где-то там, в метрах от него, скрытый под полотнами мрака.       Собственное сердце бьется в до сумасшедшего бешеном ритме, словно желая пробить ребра к черту и выбраться из этого тела, которое наверняка скоро станет бесполезным мясным мешком. Но Дазай лишь мысленно выругивается, прикладывая ладонь к левой части грудной клетки, словно это поможет утихомирить взбесившийся орган.       Сверху, прямо над головой, слышится металлический скрип, словно открывали заржавевшую калитку, но Осаму, опять же, ничего не видит, когда поднимает голову. За ним следует громкий лязг и грохот, длящийся около минуты, только после чего все, наконец, стихает. И только лишь спустя несколько бесконечных секунд, за которые он успевает обдумать абсурдность неоправданного риска, он решается и слепо протягивает руку.       Под пальцами оказывается железная балка в горизонтальном положении. Продолжая исследовать пространство, он скользит по ней лишь подушечками пальцев, в конце концов натыкаясь на стык балки и основы конструкции. Мысль о том, чем это может являться, приходит довольно быстро, но кажется слишком абсурдной для нынешней ситуации. С целью если уж не подтвердить, то хотя бы проверить свою догадку, он сначала с большим трудом поднимается с пола, после чего вновь продолжает вести рукой по железке, теперь уже по основе, вниз, считая количество сплавов. Лестница оказывается ему прямо до колен.       Его неслабо ведет в сторону, вынуждая инстинктивно схватиться за железку, от чего та с противным скрежетом резанула по ушам, но вес пленника все-таки выдержала. Дазай жмурится, прогоняя пляшущие перед глазами пятна, и крепче сжимает металл в руках. Больная мысль о том, что это сейчас единственный клочок реальности, воет внутри волком и не собирается ставить под сомнение этот факт. Осаму понимает: отпустит и пропадет.       Уже не важно было, кто он. Стало совершенно плевать, что он здесь забыл и как вообще смог оказаться в столь дерьмовом положении. Даже вопросов о том парне не возникало. Все, что ему было нужно в данный момент, — это выбраться. Для начала ему нужно элементарно выжить, а потом уже пытаться искать кусочки пазла и разбираться во всей этой чертовщине.       Железо вновь страдальчески взвизгивает под чужим напором, когда Осаму забирается на первую ступень. Он понятия не имеет, куда лезет, быть может, в действительности именно он направляется прямиком в пасть к монстру. Однако сейчас он уверен: это всяко лучше, нежели сидеть в кромешной темноте, словно ему глаза выкололи, и сходить с ума от страха, паники, возвращающихся в голову вопросов и холода.       Медленно, но верно он поднимается по лестнице, с трудом контролируя совершенно не желающее слушаться тело и порой зависая буквально на грани смерти. Кости продолжали вспыхивать тянущей болью, временами вовсе парализуя его, вынуждая замереть и ждать, когда же эта пытка и одновременно какая-то жуткая проверка на прочность пройдет. «Не отпускай», — постоянно думал он в такие моменты, понимая, что свалиться сейчас будет сравни самоубийству. И чем выше он забирался, тем вероятнее становилась возможность сломать шею, разожми он пальцы.       Подъем казался бесконечным. Ступени в буквальном смысле не кончались. То ли он был столь медлителен, то ли высота на самом деле была настолько огромной, ведь он-то не видел размеры своей клетки.       В голову начали закрадываться разного рода абсурдные мысли. Вроде той, что это мог бы быть какой-нибудь неизвестный ему до этого момента вид пытки. Что на самом деле из него просто вытягивали последние силы, ожидая, пока он не сдастся и не упадет вниз и не разобьется. Или, например, что все-таки он и правда идет на верную смерть, а призрачный шанс на спасение — насмешка разума.       Однако калейдоскоп параноидальных предположений обрывает еле заметный свет где-то вдалеке, впереди, когда он задирает голову, смотря туда, где, по его предположению, должна быть верхушка лестницы. Свечение блеклое и еле заметное, но достаточное, чтобы показаться ярче солнца для того, кто пробыл уже бесконечное количество времени в беспросветной тьме. Словно где-то там был выход на улицу.       От предвкушения выхода, от зародившейся внутри маленькой надежды на выход из этой темницы, в нем буквально открылось второе дыхание, и с новыми силами он принялся карабкаться по железным балкам, не отрывая взгляда от света наверху, словно боясь понять, что ему это показалось, следя за тем, как с каждой ступенью он все ближе и ближе к нему.       Жалобный скрип железа продолжал резать по ушам, временами с такой силой взывая под чужим весом, что Дазай был уверен — вот-вот сломается. Порой ему даже приходилось переступать ступень через одну, боясь, что под весом всего тела она и вовсе отвалится. Рисковать не хотелось, ровно как и падать вниз, в эту бесконечную бездну под собой.       Наконец он делает последний рывок и добирается практически до самого верха. Источником света оказывается некое подобие квадратного люка, перекрытого решеткой. Удобнее зацепившись за ступень правой рукой, Осаму хватается за решетку и поднимает ее наверх. То, что люк оказывается открытым, практически удивляет его, ведь буквально в тот момент, как он смог различить наличие железных прутьев, он был практически уверен, что он окажется закрытым. Однако удача улыбается ему в этот раз, и он выбирается наружу.       Свет в помещении яркий, и Дазай жмурится, начиная тереть глаза большим и средним пальцами, пытаясь как-нибудь привыкнуть к освещению. Сильный контраст освещения режет по глазам, и он буквально вслепую находит решетку, чтобы перетянуть ее на место, обезопасив себя тем самым от возвращения вниз. Или того хуже: падения туда ввиду потерянности в пространстве.       Ему требуется несколько минут, чтобы силой воли заставить себя убрать руку и приоткрыть воспалившиеся и слезящиеся глаза. Резь не проходила, но с каждой секундой немного смягчалась, позволяя открыть глаза чуть шире.       Помещение, в которое он пробрался, оказалось офисом. Самым обычным офисом, где располагалось множество столов с компьютерами, у стены по правую сторону стояли кулеры с водой и кофе, а чуть дальше было углубление с наличием кухни, но со своего места Осаму мог видеть только часть холодильника. Потолок сплошь увешан широкими люстрами с длинными трубчатыми лампами, очень похожими на те, что устанавливают в больницах. Одна стена здания — сплошное стекло. Можно было рассмотреть всю часть города, открывающуюся оттуда, этот этаж располагался где-то в двадцатых числах навскидку.       Работников в этой фирме было много. Столько, что Осаму даже не пытался сосчитать: все столы были заняты, не считая тех, кто стоял возле работающих за компьютерами, отошедших выпить и перекусить.       И во всей этой посредственности и обыденности было нечто такое, что совершенно не вязалось у него с реальностью. Его никто не замечал. Никто из этого десятка людей не обращал и капли внимания на человека, вылезшего из-под той решетки на полу, в состоянии, словно он неделю уже скитается по улицам и вполне преуспел в том, чтобы передраться со всеми местными бандами района. Словно его не существовало.       Тем временем за окном уже начинало темнеть, солнце медленно садилось у горизонта. Дазай предположил, что на часах уже должно быть около пяти часов вечера, но проверить возможности не было — на стенах последних не располагалось.       Он оглянулся, уверяясь в том, что его появление полностью проигнорировано окружающими. Даже когда он подошел к ближайшему столу, облокачиваясь на край, чтобы не упасть из-за истощения сил, девушка в классической белой рубашке, с аккуратно убранными волосами и серьезно сдвинутыми к переносице тонкими бровками, даже не дернулась, продолжая набирать текст на компьютере.       Подойдя ко второму столу, располагающемуся параллельно от того, возле которого он находился, он обнаружил точную картину предыдущей, однако, вместо девушки за столом уже работал парень где-то тридцати лет, темные глаза которого внимательно следили за тем, что происходило на экране. Осаму даже интереса ради опустил голову, заглядывая в экран, но на изображенных на нем графиках так ничего особо и не разобрал. Изображение больше походило на какой-то шаблон, поскольку на нем отсутствовали любого рода подписи и значения.       В конце концов, когда весь этот абсурд окончательно надоел ему, Дазай направился было к двери. Шаги его были медленные, он с трудом удерживал равновесие. Однако его остановила разрастающаяся из-за спины тень, расходясь в считанные секунды вширь и уходя вперед, вынуждая его обернуться в недоумении.       То, что увидел Дазай в следующую секунду, буквально парализовало его. Ошарашенное «Не может быть» всплывает в его сознании буквально секундой позже, а сам он лишь инстинктивно пытается двигаться спиной к стене, понимая, что попал в ловушку.       Огромная глыба в воздухе поднялась перед зданием, замирая чуть выше этажа, на котором находился Осаму. Секунда уходит у него лишь на то, чтобы нервно сглотнуть, в следующее же мгновение в панике хватаясь за стену, сотрясаемый ударной волной, когда глыба врезается в здание. Стекло моментально превращается в крошево, дождем опадает вниз, унося вместе с собой призрачное ощущение защиты.       Сумасшествие вокруг начинает накрывать с новой силой, когда все сидящие вокруг люди как по сигналу начинают кричать и метаться из стороны в сторону. Кто-то пытался вызвать лифт, совершенно не осознавая, что это сейчас одно из самых опасных мест, кто-то уже бежал в сторону запасной лестницы, а кто-то прятался под столами, отупев в этом своем истеричном ужасе.       Следующая ударная волна приходится на другую сторону здания, сшибая с ног всех тех, кто находился в той части, где посчастливилось оказаться Осаму. Люди падают, спотыкаются друг об друга, многих и вовсе уносит ближе к разрушенной стене из стекла. Дазай же хватается за рядом стоящий стол, когда сила удара с той стороны сшибает с ног и его, вместе с тем унося к стороне помещения, сплошь покрытого битым стеклом. Он режет ладони, опираясь на пол, пытаясь отползти подальше, шипит от того, как острые грани впиваются в кожу, все глубже в нее проникая, застревая между тканями, но плюет на уже до смешного привычную боль и продолжает упорно отползать от края.       Немыслимый страх буквально схватил его своими цепкими ручонками за шею, сдавливая с каждой прошедшей секундой все сильнее, стискивая своими тонкими пальцами и не давая нормально вдохнуть. Он душил и ехидствовал, возвышаясь над этими глупыми человеческими инстинктами. Страх мешал здравому рассудку взять главенство над сознанием и только лишь подталкивал к смерти, обманывая человека и заставляя делать его еще более глупые поступки в стрессовой ситуации.       Именно в тот момент, когда Дазаю, казалось бы, удалось заставить себя мыслить чуть более здраво, когда он, цепляясь за очередной стол, обернулся к столпотворению, где разразилась чуть ли не борьба за то, кто первый выйдет на лестницу, все оборвалось. Словно в замедленной съемке, он перевел взгляд с обезумевших от паники людей впереди на тех, кто находились ближе к нему, когда незнакомый парень полетел вниз, стоило новому удару обрушиться на здание и накренить его в сторону.       Уже в следующую секунду Осаму понимает, что летит вниз вместе с этим парнем, так удачно столкнувшим и его, потянув в итоге за собой, полагая, что это хоть как-то его спасет. У бедолаги еще в полете остановилось сердце, и Дазай даже позавидовал ему, потому что его участь была куда более трагичной и заключалась в том, чтобы наблюдать за тем, как стремительно удаляется от него вечернее небо, как рушится здание, как близок его конец.       Последний вдох отдается болью в голове, и Атсуши подскакивает на постели под собственный заглушенный крик. Сердце за грудной клеткой бешено мечется, и он машинально прикладывает ладонь к ней, словно это помогло бы успокоиться. Журналист озирается по сторонам, словно боясь обнаружить все ту же кромешную тьму вокруг себя, и только лишь потом с большим облегчением понимает, что находится в своей спальне.       Первым делом он опускает глаза на свои руки, чувствуя внутри какое-то болезненное успокоение, когда не замечает на них никаких бинтов. Сердце все еще гулко колотится в груди, грудная клетка сдавливает, но дыхание постепенно приходит в норму. В воспаленном бурной фантазией сознании начала постепенно укрепляться мысль, что все это был лишь сплошной ненормальный сон.       Проведя ладонями по лицу, Атсуши с трудом медленно вдохнул полной грудью и также медленно выдохнул. Он все никак не мог успокоиться. Тревожное чувство, сидящее внутри него, отдавало каким-то неприятным, горьким привкусом и запахом медикаментов.       В до сих пор сонное сознание врывается мысль о том, что привычная тишина квартиры рушится где-то у самого корня, вызывая тем самым смутную тревогу у ее хозяина. Атсуши замирает, боясь даже пошевелиться, и вслушивается, пытаясь различить тот чужой звук среди отголосков собственного сорванного дыхания и биения напуганного сердца.       В конце концов, догадки журналиста подтверждаются: Атсуши действительно слышит какой-то неразборчивый, посторонний звук. Совершенно тихий, приглушенный и размытый, словно линия акварельной краски на мокром листе. Накаджима медленно, буквально боясь спугнуть источник звука, поворачивается лицом к двери. Звук доносился именно с той стороны, сомнений не оставалось. Кажется, он даже слышал чей-то голос, но ни слов, ни тембра его распознать не мог, поэтому инстинктивно спешит подняться со смятой, так и не разобранной постели, направляясь к выходу из спальни. Парень даже не потрудился переодеться, заснув с бумагами со своими с трудом разборчивыми записями и различного вида документами на постели.       Голос не принадлежал Акутагаве. Это первое, что он отметил про себя, тут же выдыхая, с удивлением замечая, что все это время даже дышал с трудом в этом немом испуге. Но, в конце концов, это было довольно глупо, его попросту не могло тут быть. Накаджима понятия не имел, куда отправился его партнер, но и искать, названивать ему не стал: оба понимали, что друг другу нужно побыть наедине, успокоиться и потом уже снова возвращаться к недоговоренной теме. Шума они, конечно, устроили знатного, но сейчас, после нескольких часов сна, который был так ему необходим все это время, Атсуши вообще сомневался, что это было правильным поступком. «Но это лучше немых упреков и подозрений», — все же уверяет себя журналист.       Приоткрыв дверь, он чуть было не споткнулся о лежащую на полу вещь, буквально чудом успев затормозить и не растоптать весь накопленный за три дня материал разом: диктофон, лежащий прямо перед дверью в спальню, так и норовил быть раздавленным. Собственно, звук голоса раздавался именно оттуда: на записи Дазай рассказывал ему о второй встрече с гравитационным манипулятором.       Накаджима поднял с пола аппаратуру и нажал на кнопку выключения, в ту же секунду погружаясь в привычную, успокаивающую тишину. Свет луны и далеких фонарей, льющийся из окон, точно так же принялся успокаивать взбудораженное сознание, однако журналисту все равно было как-то не по себе. Словно в квартире находился кто-то чужой, прямо как во сне. Тот, кого он не мог видеть.       Атсуши не был тем, кто верит в вещие сны или предсказания, однако ему почему-то упорно казалось, что нужно позвонить Дазаю и удостовериться, что с ним все в порядке. Как минимум ему самому стало бы от этого спокойнее.       Вернувшись в комнату, он сел на кровать, только сейчас вспоминая, что, когда он сидел здесь вечером и пытался работать с документами, ночник был включен. Однако сейчас, проверяя лампочку, предполагая, что та отошла или, быть может, перегорела, он обнаружил, что тот был выключен на переключателе. Вкупе с лежащим под дверью включенным диктофоном это кажется вдвойне странным стечением обстоятельств, но Атсуши решает для себя, что лучше подумает об этом завтра, когда голова не будет забита произошедшим во сне, иначе он просто рискует надумать себе жутких небылиц, поверить в них и снова не уснуть.       Собрав документы и собственные записи в одну стопку, журналист оставил ее на прикроватной тумбе и залез под одеяло, укрываясь им по самую шею. Внутри что-то настойчиво требовало позвонить Дазаю и удостовериться, что с этим странным парнем все в порядке. Атсуши пытался противостоять этому желанию, ссылаясь на нерациональность этого поступка и всех доводов почему он вообще должен был это делать. Да и как он будет объяснять свой звонок? Ночным кошмаром? Да Осаму его на смех поднимет, если не выместит всю свою ненависть за прерванный сон.       «Ну, а вдруг это знак, что с ним что-то случилось», — возникает мысль в противовес, и Атсуши переворачивается на другой бок, нахмурившись. И он-то считал себя тем, кто не верит в вещие сны? Нет, он действительно не был уверен, что это хоть на тысячную долю можно считать адекватным аргументом, но и при таком нежелании звонить, игнорировать это тоже не получалось. Он словно чувствовал что-то плохое, словно случится что-то непоправимое, не сделай он этого. Хотя, казалось бы, вероятно просто сон и ложное предчувствие возбужденного сознания по нелепой случайности столкнулись в один промежуток времени, переплетаясь между собой. И именно из-за этого он и не может решиться, не желая выглядеть глупо в глазах старшего когда-то коллеги.       Журналист вновь нервно и даже как-то раздраженно завозился под одеялом, переворачиваясь уже на другой бок. «В конце концов, — думает он, — не убьет же он меня».       Еще минут пять Накаджима продолжает буравить глазами стену, надеясь на то, что, в конце концов, он просто устанет и уснет под гнетом тревожных мыслей. Однако как на зло метаморфозы собственных фантазий эволюционировали в какой-то навязчивый бред, вызывая желание позвонить уже не столько, чтобы успокоиться, убедиться, что все в порядке, сколько назло всей этой чуши в голове, процветающей на почве богатого воображения.       Атсуши был уверен: напиши он книгу, это был бы какой-нибудь экшн с элементами фантастики, и, конечно же, обязательно пестрило бы драмой, потому что его фантазия еще с раннего детства давала о себе знать яркими всплесками фантастических небылиц, но с такими немыслимыми поэтапными цепочками, что порой и сам блондин был уверен: все довольно логично и обосновано. Но, увы, терпением мальчишка был обделен, так что ни одна начатая книга так и не была дописана до конца, оставаясь пылиться где-нибудь в ящиках стола или в папке на ноутбуке.       С тяжким вздохом великого мученика журналист садится на постели, тоскливо глядя в сторону лежащего на рабочем столе сотового телефона. Мысль о том, что звонить будет очень глупо с его стороны, все еще мелькала в голове, зато предположение, что взамен на столь идиотский поступок он получит долгожданный сон, успокаивало, ровно как и то, что неуемная фантазия не подкинет ему еще пару тонн идей, лишая напрочь всякого спокойствия.       Скинув с себя одеяло и поднявшись с кровати, Атсуши добрался до стола, чтобы после вместе с телефоном вернуться на согретое место и укрыться теплым одеялом вновь, оставшись сидеть в позе лотоса. Легкий мороз по коже показался ему чем-то странным и не до конца осознанным. Неужели он так боялся позвонить Дазаю? Или же все-таки дело было в чем-то другом, чего он пока понять не мог.       Но, несмотря ни на что, Накаджима уже искал номер телефона Осаму в списке контактов, после чего нажал на кнопку вызова. То, что на часах был час ночи, журналиста совершенно не смущало. Вот к четырем утра он бы, скорее всего, решил не звонить и дождаться встречи. Именно поэтому сейчас он вслушивался в монотонные гудки на проводе, разрываясь между желаниями бросить трубку прямо сейчас и перезвонить, если с первого раза ему не ответят, что наиболее вероятно.       Однако спустя гудков семь на том конце слышится сиплый, шуршащий через динамик сотового выдох. Спустя еще секунду он слышит голос Дазая, показавшийся ему ниже обычного.       – Я слушаю, – Атсуши, задумавшийся над какой-то ерундой, касаемо голоса Осаму, мелко вздрагивает и наконец спохватывается.       – С Вами все в порядке? – тут же выпаливает он.       – Что?       На заднем фоне журналист различает какое-то шебуршание, похожее на возню с тканью, может, одеялом. Следом то ли мычание, то ли заглушенный стон, в конце перебиваемый смешком Осаму, отразившийся в динамике все тем же шуршащим звуком.       – Я просто хотел.. – Атсуши буквально чувствует, как начинает заливаться краской его лицо, когда до него доходит, с чем ассоциируются у него весь этот набор звуков. Он не совсем уверен, но, кажется, позвонил он мало того что по глупой причине, так и еще совершенно не вовремя. – Хотел удостовериться.       – Что ты имеешь в виду, Атсуши? – на том конце слышится тихий, короткий и совершенно неопределенного происхождения удар, и Накаджиме уже действительно все равно, что это было. Ему хочется скорее закончить этот позорный разговор и сбросить вызов.       Дазая, кажется, совершенно ничего не смущало, он довольно спокойно продолжил диалог, хотя в голосе так и слышится самодовольное ехидство. Журналист хотел верить, что это всего лишь все та же фантазия ему, к примеру, мстит за смелый поступок, чтобы огородиться от нее, потому что сам Атсуши не знал, куда себя деть, и даже не заметил, что Дазай обратился к нему на «ты», хотя обычно они придерживаются официального тона в разговоре.       – Ничего такого, всего лишь дурной сон, – он нервно посмеивается, неосознанно начиная в неловком жесте потирать шею. – Простите, что побеспокоил.       – Это так мило с твоей сторон... – связь прерывается довольно неожиданно, и Атсуши весь замирает в то же мгновение, словно это мог быть какой-нибудь знак.       Опуская взгляд на экран телефона, он лишь отмечает время разговора и неловко поджимает губы. Перезванивать в такой ситуации кажется ему совершенным идиотизмом. Еще большим, нежели звонок. Как минимум свою главную цель он выполнил, и на этом можно поставить точку. На крайний случай уже через несколько часов у него будет возможность спросить у Осаму о причине внезапно прерванного звонка, если смелости вдруг через край будет.       Атсуши, уверивший себя в том, что ничего страшного явно не произойдет за это время, наконец отмирает окончательно и проверяет будильник на телефоне, после чего закидывает последний под подушку. Виски немного начинали побаливать, поэтому, когда журналист опустился головой на подушку, только в тот момент он осознал, насколько тяжелой она была.       Закрывая глаза, он уже не думал ни о чем. Ни о Дазае, ни о звуках на фоне с его стороны, ни о собственной работе и том, о чем завтра он узнает от Осаму. Лишь где-то внутри что-то противно зашевелилось, когда он переворачивался с боку на бок, совершенно потерявшийся на такой, как оказалось в итоге, огромной постели для него одного. Без Рюноске казалось пусто. В конечном итоге именно в эту пустошь Атсуши и провалился.

* * *

Black Lab – This Night (OST House M.D. 7.16 ) Nothing But Thieves – I'm Not Made by Design Sting – Shape Of My Heart (Instrumental)

      Утро нового дня выдалось солнечным, однако радости особо Атсуши не ощущал, совершенно не обращая внимания на вернувшееся тепло в своих бешеных сборах. Проспав на сорок минут дольше, чем мог себе позволить, он буквально подскочил на разворошенной из-за беспокойных снов постели, пулей метнувшись в ванную.       Расческа, кружка ароматного кофе, неторопливые сборы, опрятный вид были оставлены в проспавшихся сорока минутах, а Накаджима уже закрывал за собой дверь в квартиру, а после бежал по лестнице к своей машине как ужаленный, едва успевая сворачивать на поворотах и с трудом борясь с заносами в сторону.       Опаздывать — это буквально одна из тех вещей, которые Атсуши ненавидел, ровно как и чувство стыда, когда приходится оправдываться перед человеком, которого он подвел таким образом, обещая быть на месте буквально с минуты на минуту или же вообще отменяя встречу. Журналист не считал себя рассеянным и не организованным, но порой, с периодической переменной, это происходило в его жизни.       Все то, что происходило ночью, он совершенно не желал вспоминать, хотя бы потому, что понятия не имел, как посмотрит в глаза Дазаю. Опуская такие вещи, как кошмары, внезапно выключенный свет и диктофон под собственной дверью в спальню, это действительно волновало его куда больше всех этих пугающих и совершенно не объяснимых вещей. На самом деле, в глубине души Атсуши все еще надеялся, что все то, что он слышал помимо голоса Осаму, — лишь плод его взбудораженного сном воображения. «В конце концов, кто возьмет трубку в такой момент», – закатывая глаза, мысленно проворчал он и завернул на парковку здания. Сейчас Накаджима надеялся лишь на то, что шатен просто не станет развивать эту тему и сделает вид, будто бы ничего и не произошло. А, может, тот и вовсе не помнит, что журналист ему звонил? Например, сочтет это дурацким сном. Вот это было бы просто замечательно.       За кофе заходить времени совершенно не было, поэтому Накаджима с большим сожалением проходит мимо любимой кофейни, обещая взять перерыв в разговоре с Осаму и сходить за порцией кофе, хотя запах, разносящийся практически по всему первому этажу так и манил зайти за кружкой горячего напитка и похвалить себя тем самым за то, что хотя бы вообще пришел на работу.       Поднявшись на нужный этаж, Накаджима не без удивления понял, что он совершенно пустой. И дело не в работниках, которые уже разошлись по своим кабинетам и делам, не собираясь высовывать носа без лишней надобности оттуда. Он ожидал увидеть Осаму, околачивающегося возле двери кабинета, ожидающего опаздывающего журналиста, но вместо этого дверь теряется в своей похожести на другие такие же, и Атсуши не может сдержать неодобрительной усмешки.       Однако уже через пару секунд, когда он подходит к кабинету, она в миг исчезает, сменяясь удивлением в глазах. Доставая ключи из сумки, Накаджима различает какой-то шум за дверью и на пробу поворачивает ручку. Дверь поддается, и Атсуши обнаруживает за ней открывающего окно Осаму.       – Как Вы..? – вопрос теряется где-то между ними, когда Дазай поворачивается лицом к журналисту, одаривая того самой насмешливой улыбкой, которую только видел Накаджима в своей жизни. Он был готов поклясться, что впервые видел нечто столь откровенно насмешливое в лице другого человека. И, конечно, Осаму все прекрасно помнил, но об этом и говорила разве что эта его треклятая ухмылочка.       – Просто получил дубликат у директора, – он пожимает плечами и двигается к своему месту, где обычно сидит. В помещении уже все расставлено так, как должно было быть для комфортного разговора с каждой стороны. – В конце концов, я тоже здесь когда-то работал, помните?       Атсуши же, взяв себя в руки, наконец, согласно кивает и переводит дыхание, после чего все же заходит внутрь, закрывая за собой дверь. Чувствовал он себя, мягко говоря, неловко, и на то имелась не одна причина.       – Простите за опоздание, – он проходит к своему месту и опускается на сидение. – Мне очень жаль.       Осаму согласно кивает все с той же улыбкой, но уже чуть более снисходительно, нежели до этого. С какой-то стороны это выглядело даже понимающе, словно Дазай его таким образом пытался пожалеть без привычных проявлений, жалких фраз и действий для исполнения столь печальных слов по отношению к другому. Во всяком случае, Накаджима был даже рад, что не мог понять, что же Осаму хотел сказать этой улыбкой: понимание, сожаление, насмешку или все вместе в целом. Сейчас ему казалось, что это явно не та вещь, которую он бы хотел понять.       – Я хотел бы предложить разбить сегодня интервью на две части и сделать между ними перерыв на кофе, – доставая из сумки диктофон и ежедневник, предлагает журналист план построения интервью на сегодня.       – Мне казалось, это практически традиция, – Осаму пожимает плечами, – если бы мы вчера не закончили раньше обычного, обязательно сходили бы за кофе.       – Вы правы, – улыбаясь, соглашается Накаджима. – В таком случае, давайте начнем?       Осаму достает из кармана по привычке пачку сигарет, опуская на нее взгляд. Он буквально с минуту думает, с чего начать свой рассказ, продолжая тем самым предыдущий, тот, что был день назад. На заднем фоне слышится щелчок диктофона, и ему нужно еще пару секунд, чтобы найти идеальное начало для продолжения.       Благодаря обезумевшему эсперу, больницы для Осаму становятся буквально вторым домом. Постоянные перевязки буквально доканали его, однако журналист на удивление исправно ходил в больницу на перевязку рук и уже даже не чувствовал боли, когда раны подвергали очередному слою лечебных мазей. Швы, заживая, ныли, но с обезболивающим становилось легче.       Пить витамины для восстановления иммунитета на дому, который он всегда с легкостью убивал, его так и не смогли заставить, поэтому вдобавок приходилось еще и глотать горсть таблеток, от которых он всегда капризно морщился и по-детски хныкал, устраивая целое шоу для медсестры. На самом деле он мог вытерпеть все это и без всего этого цирка, но так было интереснее.       Уже ровно неделю как жизнь Дазая превратилась в нескончаемую череду посещения больницы, копания информации и наблюдением за новостями в поисках новых приключений рыжеволосого демона. В конце концов, устраиваемое шоу в больнице было единственным его весельем. Осаму был уверен, узнай медсестра, насколько больше он стал курить, чем питается и в каком режиме дня живет, привязала бы кандалами к больничной койке и не успокоилась бы, пока окончательно не вылечила бы. Больно уж сердобольная девушка была.       Собственно, тогда, неделю назад, его в собственной квартире нашел Доппо, как и предполагалось. Осаму даже не удивился, что это был именно он, когда тот заявился в его квартиру и еще два часа читал лекции, ведь он, Осаму, не явился на работу. Только потом Куникида обратил внимание на то, что Дазай бы просто физически не смог пойти никуда, и догадался вызвать скорую.       Именно после этого же Дазай пришел к выводу, что с этого момента ему нужно было быть осторожнее, ведь Куникида с вероятностью в девяносто девять процентов рассказал директору о том, что увидел в квартире Дазая. Нужно быть идиотом, чтобы не понять, насколько серьезным становится дело. В конце концов, после долгих раздумий на эту тему, Дазай взял больничный на десять дней, буквально отсрочив себе немного времени для того, чтобы набросать примерный план дальнейших действий. И вот семь из имеющихся дней он уже отсидел в своей квартире. У него оставалось три дня на то, чтобы примерно сообразить, куда дальше двигаться. У него осталось три дня, после чего на него начнется охота, как на информационный носитель.       С тем парнем, гравитационным манипулятором, они вставали буквально на одну ступень: теперь обоим приходилось скрываться, чтобы не лишиться случайно жизни или, на крайний случай, свободы.       Собственно, за прошедшую неделю он ни разу ни с кем не связывался из издательства, а после первого дня звонков Куникиды дождался, пока у того сядет зарядка — то есть, у телефона — и закинул шумящую технику в дальний угол спальни, радуясь тому, что этот беспредел наконец закончен. Дазаю стало даже жаль Доппо, когда тот пришел к нему на второй день и раз семь стучал в дверь с перерывом в час-полтора, в которые журналист надеялся, что тот сдался, наконец, и ушел с концами. Осаму понимал, у того просто выбора не было, он всего лишь исполнял приказ директора и, что естественно, сам не в восторге от этой бессмыслицы.       Выглянув на уличную площадку через окно кухни, Осаму заметил черный автомобиль. Заднее окно его было приоткрыто на одну треть. «И даже не опоздал», — хмыкает он, мельком подметив, что и пяти минут десятого нет, а машина уже ожидает его.       Подхватив заранее собранную сумку, журналист вышел из квартиры, закрыл ее на ключ и, убрав последний в боковой карман сумки, направился вниз по лестнице. Держать увесистый предмет было несколько дискомфортно от вспыхнувшей в ранах боли.       Ночное небо затопили звезды. Они буквально рассыпались по чернильному полотну крошевом осколков, сияя где-то там, вдалеке, так ярко, что порой, глядя на них, и вовсе забыть можно, что находишься в городе. Дазай любил Йокогаму ночью, а вот она его не больно-то и жаловала, прогоняя каждый раз из-под своего владения в укрытия посредством непогоды.       То же самое и в этот раз. Журналист, кутаясь в пальто, пытался укрыться тем самым от пронизывающего до самых костей ветра, быстрым шагом направился к автомобилю. На ходу он мельком бросал взгляды по сторонам, опасаясь обнаружить там слежки или неспокойного Куникиду. Но все было чисто.       Салон автомобиля встретил приятным теплом, и Дазай облегченно выдохнул, радуясь тому, что еще какое-то время будет успешно избегать атаки погодных условий. Сумка была поставлена рядом на сидении, и журналист кивнул водителю, смотря на того через переднее зеркало, тем самым сообщая, что можно ехать.       Человек, что вез его, был незнаком Осаму, как и он этому водителю. Виделись они впервые и больше никогда в жизни не встретятся.       Машина в свою очередь плавно двинулась с места и скрылась в темноте переулков, лишенных фонарных столбов и всякого рода освещения. Как они проезжали эту часть дороги, так и не включив фар, Осаму предпочитал не пытаться понять, поскольку сам он в потемках с трудом разбирал дорогу. Вместо этого он предпочел радоваться умелости водителя и отсутствию проблем все по той же причине.       Откинувшись на спинку сидения, он перевел взгляд за окно, бесцельно блуждая по темным пятнам за ним, которые только мог разобрать. Местность за стеклом он с трудом мог различить между собой, но это хотя бы отвлекало его от ожидания конца пути.       Тем не менее, время на часах медленно текло. Дазай думал о том, что прибудет к месту назначения он уже к моменту, когда начнется его восьмой день. Ввиду медленной езды по кромешной тьме в данном отрезке пути и выбору более длинной, но безопасной дороги во избежания каких-либо непредвиденных ситуациях.       Ровно через пару часов начнется восьмой день, а это значило, что остается все меньше времени до того момента, как все четыре организации спустят еще по паре десятков своих ищеек, однако эта партия уже будет нацелена исключительно на него. Теперь они с тем парнем в одной лодке. Правда, если рыжеволосого искали преимущественно враги, Осаму был вынужден считать врагами и собственную организацию, на которую изначально работал.       Совсем недавно Осаму можно было считать такой же ищейкой. Чуть более профессиональной, но все же. Агентство имело кадр, способный заменить целую команду таких, что работают сейчас, но, рискнув, опрометчиво пожертвовало этим самым кадром. Фукудзава прекрасно знал, что Дазай не играет по правилам, знал, что тот узнает больше, чем следовало, но что-то вынудило его принять это решение. В конечном итоге, теперь он лишился этой силы, пускай и хочет вернуть обратно под свое крыло ее буквально сильнее, чем остальные хотели бы заполучить ее в принципе. Ведь именно так ведет себя бывший обладатель чего-то неповторимого, уже познавшего его истинную бесценность.       И снова директор ошибся, и снова Осаму понял, что с тем эспером они сидят в одной лодке. К кому бы они не примкнули впоследствии, это станет весомым перевесом заполучившего одного из них организации. И на самом деле сейчас Дазаю в первую очередь необходимо было добраться до парня быстрее, чем кто-либо из этих четверых.       На бледном лице, совершенно спокойном и непроницаемом, отразилась буквально на секунду искра боли, однако журналист точно в ту же минуту вновь принял бесстрастное выражение лица. Время от времени практически уже зажившие ребра давали о себе знать и начинали не сильно, но довольно протяжно ныть, вызывая тем самым жуткий дискомфорт. Осаму буквально ненавидел этот тип боли, однако со временем даже привык и уже практически не замечал, но все же с нетерпением ждал, когда кости уже окончательно заживут и перестанут его беспокоить.       Автомобиль тем временем покинул потемки переулков и вывернул на более менее освещенные улицы города. Водитель увеличил скорость. Треть пути они уже преодолели.       Картинка за окном наконец приобрела хотя бы какие-то очертания, являя собой проскакивающие мимо высокие дома, магазины, за ними стелились площадки, время от времени парки и скверы, в конце концов вновь сменяясь домами. Находясь за толщей затемненного стекла, это все по-прежнему выглядело мрачно, однако свет высоких фонарей теперь позволял увидеть постройки более четко. Можно было даже прочесть названия на вывесках и огромных объявлениях.       В некоторых окнах, не считая круглосуточных магазинов, горел свет. Осаму, если успевал, даже обращал внимание на силуэты в них, на то, чем они занимаются. Он смотрел на тени чужих жизней и чувствовал лишь пустое безразличие, но почему-то игра света интересовала его так, словно он пришел на спектакль в театр и теперь сидит на своем месте, с интересом наблюдая за развернувшимся представлением. Однако уже спустя минут двадцать оно заканчивается резко оборвавшимся сюжетом, в котором главную роль играл лишь один человек. Кажется, он курил. Вероятно, смотрел на что-то в своих руках, но, увы, скрытому зрителю не было представлено возможности узнать об этом, оставаясь в пучине предположений и собственной фантазии.       Так или иначе, на последней истории они покидают Йокогаму, выезжая на главную дорогу выезда из города. Оставалось совсем немного, и эта усыпляющая поездка закончится. Дазай уже с нетерпением ждал, когда сможет выбраться из автомобиля навстречу все также дразнящемуся ветру и вдохнет свежий воздух.       В груди что-то болезненно ныло, словно ребра вновь решили затянуть свою истязающую песнь. Но Осаму мог различить эту боль по отголоскам. Он узнал бы ее из тысячи оттенков страдания, ничто таким тяжелым камнем не опускалось за его грудной клеткой куда-то на самое дно. Словно у бетонной балки, что поднимали в воздух, оборвался трос, и она рухнула наземь.       Журналист вновь начал хмуриться, инстинктивно скрещивая руки на груди, словно этот защитный механизм смог бы его защитить и от призрачной опасности, томящейся где-то глубоко внутри него самого.       Воспоминания затертыми красками проскальзывали прямо перед глазами. Они раздражали своей ненавязчивой постоянностью, и Дазай нетерпимо отвел взгляд к лобовому стеклу, пытаясь сконцентрироваться на дороге. Его кладезь с обожженными кусками фотографий давно закопан где-нибудь под землей, оставлен там, прямо рядом с двумя чужими могилами, и он не собирался копаться в этом вновь.       Атмосфера, в которой он оказался, вызывала лишь тошнотворное чувство дежа вю. А Дазай, как повелось, вспоминать не очень-то любил, хоть и забыть никак не мог. Воспоминания были каким-то неотъемлемо раздражающим фактором его жизни, но всегда с упорством отвергающиеся и игнорирующиеся, словно надоедливые мухи.       Водитель тихо сообщил о том, что они подъезжают к месту назначения, и журналист даже не сдержал облегченного выдоха, машинально кивая, пускай на него и не смотрели. Выбраться хотелось как можно скорее, и Осаму уже с нетерпением пытался что-то разглядеть за окном, когда как там все вновь погрузилось во мрак.       Когда автомобиль остановился, Дазай тут же взял свою сумку и поспешил открыть дверь, вылезая из салона. Рука, в которой он держал увесистую сумку, несколько побаливала, но журналист лишь вновь нахмурился, стараясь не обращать на это внимания. Здесь, за городом, ветер был мягче и не пытался впиться в кожу тонкими иглами. Он, скорее, плавно обволакивал и путался в коротких, темных волосах вышедшего в объятия природы журналиста.       Осаму даже не обернулся, когда машина позади тихо двинулась с места и скрылась в неизвестном направлении. Засунув свободную руку в карман бежевого плаща, он двинулся вперед по узкой дорожке, ведущей от главной дороги.       Его вновь окружала лишь тьма. Луна скрылась где-то за лесом. Небо над головой — вороново крыло. Земля под ногами — непроглядная черная материя. Вокруг — чаща леса, топящая в своем ужасном представлении кошмара. Он вновь во тьме, но страха она не вызывала. Всю его жизнь она сопутствовала ему, Осаму был практически как дома.       Уже после десятиминутной прогулки по непроглядному ночному кошмару Дазай вышел, в конце концов, к высокому двухэтажному дому. Найти его не составило большого труда лишь по причине того, что журналист знал, где нужно выходить и в какую сторону направляться впоследствии. На самом же деле, если не знать нужной тропы и поворота, найти его практически невозможно.       Когда он подошел уже практически к самым дверям, они послушно приоткрылись, словно ожидая гостя, являя собой хозяина столь великого поместья. Тот, к слову, выглядел под стать своему жилищу. Было сразу видно, что он непосредственно приложил руку к его дизайну.       Дом, в котором его встретили, был двухэтажным и выглядел очень величественно в этом своем богатом и мрачном великолепии. Поместье пафосно и с изяществом возвышалось над землей. Белый кирпич в темноте казался чем-то ирреальным и невозможным, совершенно не вписывающимся в общую картину чернильного безумия, однако коронованное черной черепичной крышей строение не прекращало вызывать у гостя непередаваемого ощущения страшной тайны.       Сама атмосфера этого места была пронизана какой-то зловещей загадкой. Незримым ужасом был пропитан сам воздух, и, вдыхая его, казалось, словно и его самого, журналиста, он начинает впитывать в себя, поглощая и запирая в этом уродстве.       – Хорошо добрался? – хозяин жилища открывает двери шире, однако Осаму не видит его лица совершенно из-за светящего из-за его спины света.       – Даже слишком, – Осаму улыбается лишь самыми уголками губ и двигается к встречающему. – Тебе нужно поднять ему жалование, в наше время на удивление мало молчаливых водителей.       – Я задумаюсь над этим предложением, – короткая улыбка в ответ достается Дазаю, и он отходит, пропуская гостя. – Рампо в гостиной.       Журналист разувается и благодарно кивает, тут же двинувшись за провожающим его Эдгаром. Дом был огромный, поэтому Осаму даже мысленно повторно поблагодарил его за столь радушный прием и помощь в поиске Эдогавы. Дазай мог поклясться, что проблуждал бы здесь не меньше часа, прежде чем нашел бы гостиную.       Они прошли по широкому, длинному коридору, что был по левую сторону от главной двери и вошли в одну из нескольких дверей, расположенных вдоль стены по правую руку. Изнутри поместье казалось еще больше, чем снаружи.       Зал, в который они вошли, был действительно огромным. Гостиная была выполнена не в менее мрачных тонах, однако странным образом от нее веяло уютом. От пола и до середины на стенах были установлены панели из темного дерева, дальше до потолка — обои того же оттенка, по палитре больше напоминающий горький шоколад и увитый золотыми узорами. В самом центе противоположной от двери стены располагался большой камин, отбитый каким-то черным материалом, но определить конкретнее было трудно. На нем — пара свечей в золотых подсвечниках и настольных ламп той же расцветки, ваза из черного стекла и фоторамка с фотографией неизвестного Осаму человека.       Напольное покрытие — паркет, и каждый шаг отдавался бы тихим стуком, если зайти в этот дом обутым, но их, конечно, слышно не было.       На потолке висело несколько огромных люстр, выглядящих не менее дорого, чем все здесь. Их золотые витиеватые узоры струились по потолку подобно лозам, от чего в помещении казалось было еще светлее, несмотря на то, что на самом деле ее освещал лишь огонь из камина. Здесь свет, в отличие от коридоров, был выключен.       Напротив камина располагался круглый журнальный стол с множеством книг, исписанных листов и парой записных книжек. Все сложенные в неаккуратных стопках. Сам он был из того же темного дерева, что и панели на стенах. Вокруг столика — два широких дивана и одно кресло, на котором и восседал Эдогава, закинув ноги на один подлокотник и откинувшись спиной на другой.       По правую сторону от этого располагался во всю стену книжный шкаф, заполненный книгами до отказа. Дазай между тем предположил, что домашняя библиотека здесь также имеется. Возле него стояла лестница для того, чтобы было возможно добраться до верхних полок, а также большой ковер из черной шерсти.       По левую сторону же на стене было несколько огромных окон, выходящих в сад, но сейчас занавешенных портьерами и скрывающими тем самым за собой чарующее чернильное небо. Там же располагались высокие старинные часы ближе к стороне камина, а ближе уже к двери в самом углу невысокая старинная тумбочка, однако которая, на самом деле, скорее всего, являлась мини баром, судя по стоящей бутылке виски на нем.       – Я уж думал, ты потерялся, – Эдогава хмыкает, отрывая взгляд от лежащей на коленях, покрытых пледом, книги и переводя его на вошедшего журналиста.       Аллан скрылся за спиной Осаму, тихо прикрыв за собой двери в зал и оставляя гостя наедине с Рампо. Этим двоим нужно было обсудить дальнейший план действий.       – Пафосный интерьерчик, – проходя вглубь гостиной, со смешком выдает Осаму и садится на диван, отставляя сумку.       Не сказать, что он чувствовал себя неуютно из-за этого. Даже наоборот, эта атмосфера располагала его к комфорту и расслабляла своей роскошью. Дазай все еще помнил, как его мать любила приемы в богатых особняках и ее собственные предпочтения в оформлении любимого дома. Но в конечном итоге после всего того, что он видел и где жил, Осаму перестал и вовсе обращать какое-либо внимание на обстановку дома, в котором находился. Но, конечно же, покривил бы душой, если бы сказал, что богатые убранства не возвращают его в тот домашний уют, который когда-то был для него обычным делом.       – Я был уверен, что тебе понравится, – Эдогава кладет закладку, что лежала под книгой, между страниц и в конечном итоге закрывает книгу. – Детки, выросшие в богатых семьях, в любом случае будут чувствовать себя комфортно в таких местах.       – Выходит, ты чувствуешь себя здесь неловко?       – Один-один, – фыркает Эдогава, и в его глазах цвета изумруда, сейчас потемневших, огонь отражает смешинки. Подколы о былых временах порой были жесткими, но эти двое умели обставить это очередной шуткой, не задевая чувств друг друга слишком глубоко.       – Минуту, – спустя довольно долгое время Атсуши решается прервать Дазая, обращая на себя внимание.       У журналиста появилось как минимум три основных вопроса, на которые ему требовались ответы в срочном порядке. Если не считать с десяток по мелочи, конечно. Но он надеялся, что ответы на них все-таки дадут и хоть какое-то объяснение тому, что уже успел осветить Дазай и дадут ответы на те мелкие вопросы, что он также занес в свой ежедневник.       По ходу рассказа Дазай был непривычно сосредоточен на истории, словно даже слова подбирал с такой тщательностью, что даже его речь буквально на доли секунды замедлилась, словно он боялся рассказать что-то лишнее и поэтому был вынужден быть предельно осторожен в том, что раскрывает перед парнем.       Осаму время от времени закуривал новую сигарету, останавливаясь в эти минуты и давая таким образом передышку им обоим. Рука Накаджимы начинала немного побаливать от того количества записей, что он был вынужден делать. В прошлые дни подобного не было, поэтому теперь ему нужно было записывать все, что он думал о происходящих событиях, какими вопросами задавался и моменты, которые подмечал.       На самом деле, дело было также в том, что какое-никакое начало этой истории журналист более или менее знал по тому, что было в документах и в отчете Дазая в то время. Атсуши примерно представлял, как это происходило и в какой последовательности, поэтому сначала Дазай всего лишь добавлял недостающие части мозаики, может, где-то рассеивал некоторые заблуждения, все же помогая ему тем самым составить более полное и правильное представление о происходящем. Теперь же все, что говорил Осаму, каждое его слово было совершенно новой частью истории. Все, что когда-то было покрыто мраком, теперь открывается перед Накаджимой и буквально захлестывает того этим ураганом, поражая и кружа голову. Именно теперь он начинал отслеживать причины произошедших метаморфоз, а даже причины того, каким стал Дазай спустя все это время, становились более понятными для него.       – Мне нужно задать несколько вопросов, прежде чем мы продолжим, – предупреждает он, объясняя тем самым причину того, что он прервал рассказчика, заодно дописывая свою последнюю мысль об отношениях между Эдогавой и Дазаем.       Между тем время приближалось к обеду. Атсуши сделал для себя заметку, что было бы неплохо сходить за кофе. Вероятнее всего, лучше после того, как обед закончится, и они не попадут в таком случае в очередь из всех тех, кто также решил выпить кофе и перекусить в той кофейне.       Осаму согласно кивает в ожидании вопросов.       – Выходит, все то время, что Вы числились без вести пропавшим, Вы находились в том загородном доме?       – Не сказал бы, что все, но да, – он согласно кивает и тушит сигарету в уже наполовину заполненной пепельнице. – Конечно же, его я вам не покажу и не сообщу точное местонахождение. Это частная собственность.       Атсуши досадливо поджимает губы. «Неужели было так очевидно», – думает он, но понимающе соглашается и не настаивает на этом.       На самом же деле, если быть откровенным, Накаджиме безумно хотелось взглянуть на тот дом, о котором говорил Осаму. Атмосфера показалась ему пугающей, но это даже больше подстегивало любопытство парня, поэтому отказ Дазая показать это место несколько разочаровал его, пускай и не сильно-то и удивил.       – Кому же этот дом принадлежал? – это был явно не тот вопрос, который хотел следующим задать Накаджима, но все же он не удерживается.       – Эдгару. Скажем так, одолжил нам на время, поскольку сам жил в городе на тот момент.       – Безвозмездно?       – Нет, конечно же, цена была другая, но и это не так важно, я полагаю.       – Вы правы, – Атсуши вновь делает пометки. – Скажите, Вы выросли в богатой семье?       – Да, мои родители были влиятельными людьми.       Журналист поднимает на него взгляд и буквально замирает на несколько секунд, пораженной вмиг потяжелевшей атмосферой. Дазай буквально пылал какой-то темной аурой, от чего парню стало совершенно не по себе.       «Возможно, с ними связано что-то неприятное в его жизни», – Атсуши совершенно неуютно, но он записывает эту свою мысль на листе, где помечал все, что было связано с Осаму.       Накаджима тяжело сглатывает ком в горле и отрывает взгляд от бумаги, вновь переводя ее на Дазая. Однако тот, словно и не казался еще минуту назад воплощением ночного кошмара, теперь выглядел совершенно бесстрастным. На лице его не отражалось ничего, лишь безмятежное безразличие и тяжелое спокойствие.       – Прошу прощения, мы больше не затронем эту тему, – все же извиняется он, на что получает лишь жест в виде спокойно пожатых плеч, словно человеку напротив действительно было все равно. Самообладания ему не занимать – единственное, о чем подумал в тот момент журналист. – Но последний вопрос все же будет касаться прошлого. Как давно Вы знакомы с Рампо? Он знает Вас так давно или же просто был осведомлен о прошлом?       – Мы встретились через два года после некоторых событий в моей семье, поэтому частично он что-то знал, будучи моим знакомым, а что-то уже рассказывал я. В общем-то, ничего сверхъестественного.       – Рампо знает, что Вы в городе?       – Нет, он мертв, – Дазай тянется за пачкой сигарет. – Это все?       – Да, – журналист кивает и снова поджимает губы.       Кажется, теперь ему действительно хотелось провалиться под землю. Он словно знал самые неприятные вопросы и решил все их задать Дазаю, чтоб наверняка, вынужденно загоняя того за бетонную стену равнодушия. Накаджима буквально видел, как их отделяет друг от друга эта стена, и в конечном итоге начал и вовсе пугаться ее. Стоило перестать быть таким нетактичным и уже с имеющейся информацией постараться быть более аккуратным.       Журналист прекрасно понимал, что все это — часть его работы. Задавать вопросы, большая часть из которых будет совершенно неприятной. Еще часть из нее будет касаться таких вещей, о которых человеку совершенно точно не хотелось бы говорить. Однако Атсуши все равно не мог заставить себя относиться к этому безразлично, он не мог заставить себя не обращать внимания на то, что делает людям больно такими вещами. И пускай из-за этого он не раз слышал в свой адрес слова о том, что таким сердобольным людям, как он, нечего делать в журналистике, и даже несмотря на то, что Осаму говорит об этом с абсолютным равнодушием. Атсуши понимает, что может причинить боль, понимает и не хочет повторять этого вновь.       – Давайте продолжим, – предлагает он.       Дом, в котором остановился Дазай, был просто огромным. Убранство поразило бы любого своей роскошью и потрясающим вкусом, в котором он был выполнен. Как оказалось позже, все здесь было построено и оформлено по специальному заказу Эдгара, и выполнено под его чутким контролем над созданием дизайна и планом постройки.       Сам Аллан уже к утру уехал по делам в город и возвращаться ближайшие пару суток не собирался, повесив таким образом на плечи Осаму тяжкий груз в виде Рампо. То, что последний всячески изводит Эдгара, было довольно очевидно, но, как стало ясно, в нем это не отзывается не чем иным, кроме как желанием перевоспитать это взрослое дитя. По крайней мере, Дазай из раза в раз наблюдал картину, в которой Аллан выступал в роли няньки, а Эдогава — в роли капризного ребенка. Это не мешало им переключаться на режим работы, но общая картина оставалась довольно забавной для стороннего наблюдателя.       Спальня, которая была отведена специально для Дазая, была раза в два меньше зала, где они с Рампо пили чай и сидели за работой. Однако в ней преобладали уже темно-синий, черный и серый тона. После обхода всего поместья он также подметил, что такой дизайн только у спален, остальные же комнаты выполнены в той же цветовой гамме, что и зал, в котором он побывал первым делом по своему приезду.       На второй день после приезда Дазая они перекочевали в другой зал, где уже имелся плазменный телевизор. Включив последний на канале новостей и выключив звук за ненадобностью, они весь день пили чай, поглощали сладкое и пересматривали все произошедшее с разных точек зрения, время от времени отвлекаясь на травлю каких-нибудь историй десятилетней давности, вспоминая разные нелепые случаи и смеясь.       Но неизменно они возвращались к главной причине общего сбора. Дазай даже не задавал вопроса о том, почему же Рампо ему помогает. Это было довольно очевидно: он до безумия жаждет самоутвердиться и призвания, что находит в чужих глазах. И чем сложнее дело, тем интереснее, тем больше он чувствует свою значимость и совершенную незаменимость в решении сложных задач.       Осаму выложил все, что знал, и даже то, о чем только лишь предполагал. С последнего их разговора с глубоким анализом происходящего прошло достаточно времени, поэтому журналист буквально заваливал Эдогаву информацией. Хотя на лице последнего, кажется, это могло отразиться только лишь насмешкой, словно он и так знал все ответы на всплывающие вопросы.       – Завтра Эдгар перевяжет тебе руки, не могу смотреть на это безобразие, – сообщил Эдогава с самого утра, когда они встретились в гостиной. Осаму только успел с горем пополам перевязать себе руки и как раз вышел за кружкой крепкого кофе.       Состояние повреждений несколько улучшилось, и Дазай даже перестал чувствовать такую уж острую боль каждый раз, когда держал в руке что-то тяжелое. Это, несомненно, радовало, потому что боль Осаму не любил от слова совсем.       Прошла неделя с последнего раза, когда они видели Аллана. Тот буквально днем ранее позвонил и известил о дате своего приезда, и Осаму готов был поклясться: Рампо вне себя от ожидания. Этот частный детектив просто ненавидел ждать. «И, конечно, дело не только в привезенных сладостях», — как бы невзначай думал журналист, пропуская мимо ушей болтовню Эдогавы о размерах сладкого презента и сонно подпирая ладонью подбородок, грозя вновь провалиться в сон прямо на кухне за столом и с уже добытым кофе.       – Пока ничего серьезного, только одна катастрофа с его участием, – Рампо закидывает ноги на подлокотник кресла и откидывается спиной на противоположный. Сам он замотан в кофейного оттенка плед и время от времени делает глотки из большой кружки с горячим шоколадом. Там, на поверхности сладкого напитка, плавают маленькие маршмеллоу, и детектив увлеченно гоняет их туда-сюда длинной чайной ложкой, раз через раз заглатывая по одной из них вместе с очередным глотком.       Рампо хочет сказать: «И ради этого мы здесь торчим?», но Осаму лишь согласно кивает на не озвученный вопрос и отпивает из кружки кофе. Поиск ответов не всегда обещает быть веселым и увлекательным процессом.       Эдогаве же не терпелось сдвинуться с мертвой точки. Наверняка он уже смог продвинуться в своей голове шагов на десять вперед, но Осаму был уверен: ожидание вознаградится и сполна. Им всего лишь нужно проявить силу своего терпения, и тогда все пойдет как по маслу. Более того, именно сейчас активизировались все ищейки. Риск в любом случае не был бы оправдан.       Еще через три дня дело, наконец, двигается с мертвой точки.       – Он ранен? – Аллан отрывается от чтения газеты, переводя взгляд на оживившихся на своих местах домашних детективов.       Эдгар в свою очередь не был так сильно заинтересован выслеживанием столь опасного эспера, поэтому уже второй день если и проводил время вместе с ними, то обычно сидел где-то в стороне с книгой или, например, газетой. Иногда он приносил упрямцам перекус, потому как те просто-напросто не желали отрываться от своих обсуждений стратегий и дальнейшего плана действий. Хотя, казалось бы, сколько времени они уже решают, как конкретно стоило поступить и в какую сторону двигаться. В конечном итоге они все равно решали «действовать по ситуации».       – Если верить съемке и новостям, – бегло отвечает Эдогава, хмурясь и опуская взгляд на стол между его креслом и диваном, на котором обустроился Дазай, – такого еще не было, да?       Осаму согласно кивает и вновь выключает звук новостной программы, как только известия о раненном, но все также не пойманном эспере заканчиваются.       – Я думаю, это лучший шанс, – в конце концов, отзывается он, вытаскивая из-под стопки книг, стоящий на краю кофейного столика, карту местности.       – Думаешь, он упустит возможность размазать тебя по стенке только из-за того, что ранен?       – Как минимум, мы равны, – поднимая руки вверх на манер «я сдаюсь», указывая тем самым на свои перебинтованные руки, фыркает Дазай и раскладывает карту. – И он уже видел меня, он должен отреагировать на меня менее агрессивно.       – Если продолжать твою теорию о его поведении и повадках дикого зверька, то ты вызовешь в нем столько же опасений, сколько любой другой, – Эдогава посмеивается и отпивает чай из своей кружки. – Да и это, как минимум, вызовет подозрения.       – Разве?       – А ты как будешь реагировать, если какой-то левый незнакомец будет вылавливать тебя, при каждой встрече неизменно получая по ране, но ни разу так и не выдав своих намерений? – Рампо картинно машет в воздухе рукой, намекая тем самым на то, что это похоже на абсурд. – Как минимум, подозрительно и нелепо.       – Может, он неудавшийся Ромео, – вставляет свои пять копеек Аллан попыткой пошутить.       – Ну, я знал, что он самоубийца, но не настолько же, – посмеивается Рампо.       – Давайте судить здраво, – невозмутимо прерывает их Дазай, словно и не о нем шла речь секунду назад. – Он ранен. Да, в связи с этим он будет максимально осторожен, но я все еще уверен, что не вызову в нем столько опасений, сколько любой другой. Более того, если ты приносишь человеку лекарства, когда он болен, то любой гнев сойдет на милость, ведь здравомыслящий человек понимает, что в таких условиях отказаться от помощи и умереть столь глупо — паршивая идея.       – А кто сказал, что он здравомыслящий человек?       – Его поступки.       – Или как минимум его желание выжить и надрать всем зад, – все-таки соглашается Эдогава и переводит взгляд с журналиста на карту. – Проваливайте и сделайте чай. Настоящему детективу хватит этого времени, чтобы найти его.       В малахитовых глазах наконец вспыхнул огонек азарта, что говорило о заинтересованности Эдогавы. Он ждал этого момента, когда в очередной раз сможет оказать Дазаю неоценимую помощь, кажется, с самого приезда того в этот дом.       Эдгар же вместе с ним послушно забрали всю посуду и отправились на кухню, чтобы поставить чайник и взять еще что-нибудь для перекуса к нему. Дазай нигде не ел столько сладкого, сколько съедал здесь, и это только и можно назвать дурным влиянием.       – Почему ты так гоняешься за ним?       – Не хочу, чтобы столь сильный, но, увы, одержимый местью эспер умер.       – Что, добродетель проснулась?       – Назовем это так.       Аллан, конечно же, понимает, что это полнейшая чушь. Понимает, что Дазай лжет ему, но мог ли он считать ложью то, о чем ему просто не рассказывали? Мог ли он вообще требовать истины от этого парня? Ответ был столь очевиден, что просто Эдгар мирно принял эту ложь за чистую монету и принялся ставить чайник. Пока он грелся, они оба успели разрезать кремово-клубничный рулет, разложить кусочки по тарелкам и поставить еще две небольшие вазочки с конфетами на поднос, следом Эдгар залил кипятком заварку в чашках, которые после перекочевали на поднос поменьше, и с этим грузом они отправились обратно в гостиную к Рампо.       Детектив был обнаружен уже гордо махающим картой и с победоносной улыбкой на губах. Иного от него никто и не ожидал.       Как только сладкое и чай перекочевали на столик, Рампо принялся за свою награду, отдав карту Осаму. Последний же устроился на своем диване и разложил карту на коленях.       – Хочешь сказать, он так близко? – Дазай удивленно поднял глаза на Эдогаву.       Место, которое тот обвел красным маркером, располагалось в том же лесу, в котором они все сейчас находились. И если принять во внимание, что вряд ли эспер с ножевой раной шляется по лесу с целью в нем укрыться, то стало понятно, что Аллан не один такой гений с постройкой в чаще, где найти его довольно трудно, если не знать определенной дороги. Более того, шляйся он где-то здесь, Рампо бы вряд ли мог определить это так точно.       – Он совершенно точно скрывается в этом лесу, – детектив прожевывает кусочек рулета и делает маленький глоток горячего чая. – То место было довольно недалеко от леса, и это его единственная возможность убежать, не попавшись на глаза полиции или мафии.       – Или организации, из которой сбежал, – соглашается Эдгар.       – Здесь всего три постройки, – продолжает Рампо. – Мы как-то прогуливались ради интереса, и одна, та, что находится буквально на другой стороне леса, принадлежит леснику. Дело в том, что он дальше четверти леса со своей стороны не заходит, сам понимаешь. А есть третья постройка, которая была здесь еще до постройки дома Эдгара, она находится буквально в часе-полтора хода от дома. Когда-то она принадлежала одному головорезу, но, как ты понимаешь, рано или поздно он был пойман, а местечко осталось забыто, будто бы его и не было. Что там — понятия не имею. Да и не все же тебе на блюдечке с голубой каемочкой подавать.       – А если ты...       – Детективы вроде меня никогда не ошибаются! – Эдогава торжественно приподнял чайную ложечку кверху, которой отламывал кусочек своего рулета, на что Осаму лишь хмыкнул и согласно кивнул.       То, что парень выбрал для своего укрытия столь удобное для журналиста место, не могло не радовать. Поиски Дазая заметно упрощалась, да еще и риск попасться самому уменьшался в разы. Он бы даже мог поблагодарить этого строптивого малого за выбор.       – Когда выдвигаешься? – поинтересовался Эдогава у задумавшегося журналиста.       – Учитывая, что у него серьезная рана, то сейчас. Иначе он откинется раньше, чем я его найду.       – Ты разбираешься в медицинской помощи?       – Первую оказать смогу, а там по обстоятельствам решим, – Дазай пожимает плечами, переводя взгляд на Аллана. – Могу я позаимствовать аптечку?       Получив согласие, Осаму отправился собирать вместе с Эдогавой сумку. Пока Дазай с Эдгаром разбирались в аптечке, перекладывая все, что может пригодиться в его ситуации и укладывая в сумку все необходимое из нее, Рампо вернулся с черной водолазкой и штанами в руках, пачкой печенья и бутылкой воды. Аллан же горестно вздохнул и отправился на кухню в поисках более сытной еды для беглеца.       – Выглядит он ужасно, пусть переоденется, – запихивая в сумку одежду, сообщает он.       Когда Эдгар вернулся с пачкой онигири, в которой было около трех штук, что покупал совсем недавно, Рампо вспомнил еще о чем-то и с совершенно задумчивым видом снова куда-то исчез.       – Там три вкуса, я нам завтра еще куплю, все равно в город по делам поеду, – отдавая более сытный перекус, комментирует он и садится в кресло.       – Я не первую помощь иду оказывать, а подкармливать его, похоже, – посмеивается в свою очередь Осаму. Но идея казалась ему неплохой. В тот раз, когда он видел парня, тот был истощен, словно совершенно не ест, а если и ест, то очень и очень плохо. Так что мысль скормить ему и печенье, и рисовый перекус с водой не казалась такой уж абсурдной.       Еще через минуту в комнату возвращается Эдогава и торжественно вручает в руки Дазаю неизвестно где откопанный серый плед. У Аллана их на самом деле было на удивление много, поэтому такая щедрость не была удивительна.       – Вряд ли у этого головореза был теплый плед, – Дазай на его слова лишь согласно хмыкает и утрамбовывает его в сумку. – Моя бабушка с таким же сухпайком приезжала, когда я переехал.       Аллан на заднем фоне пытается учтиво давить смех, Дазай же недоуменно нахмурился, но отвечать не стал. Ему главным было прийти к этому безумцу до того, как он откинется от какого-нибудь заражения или еще чего.       Дазай замолчал. Журналист поднял на него вопросительный взгляд, когда тот разминал шею ладонью, склоняя голову то в правую сторону, то в левую.       – Предлагаю сходить за кофе, – наконец, произносит он. – У меня горло совсем пересохло.       На часах время близилось к двум часам дня, и Накаджима чуть ли не роняет ежедневник от этой новости. Он совершенно потерял счет времени, слушая рассказ Осаму и делая между тем пометки. Да и тот начал рассказывать столь интересные вещи и в таких подробностях, словно все это только вчера происходило, и он пересказывает пережитый день.       – Да, конечно, давайте, – соглашается он и ставит запись на диктофоне на паузу.       Они выходят из кабинета к моменту, когда в коридорах нет ни души. Обед давным давно подошел к концу и теперь можно было беспрепятственно добраться до кофейни и заодно избежать очереди из столпившихся сотрудников. Это несомненно радовало, и Накаджима даже воодушевился, когда они зашли в совершенно пустой лифт.       – Вы не интересовались у Рампо о том, что за головорез жил в том доме? – Атсуши поднимает голову, чтобы взглянуть на Осаму.       – Только ради интереса уже потом, – он пожимает плечами. – Интересно?       – Если честно, то да. И я мог бы это тоже добавить в историю, как познавательный материал.       – Я скину по почте пару статей, – соглашается он.       Атсуши кивнул и перевел взгляд на циферблат. Дазай в этот день казался до странного задумчив, но спрашивать, что же могло произойти, Атсуши не решался. В конце концов, это просто не его дело. Мало ли, что там у другого человека в жизни могло произойти, да и он сегодня задал ему довольно неприятные вопросы при том факте, что Осаму и без того рассказывает о мертвом человеке, который, кажется, был ему довольно близок.       Несмотря на то, что Осаму сказал, что с Эдогавой они не были друзьями, по ходу рассказа Атсуши все равно так или иначе прослеживал какую-то крепкую связь между ними. Может быть, это была и не дружба вовсе, а какое-нибудь очень близкое знакомство или, например, нечто похожее на родственное, но «никем» Дазай уже не мог называть этого человека. Вероятнее всего, он мог лгать. Но Накаджима не мог винить его за это. Как-никак это смягчало острые углы.       В кофейне, как и предполагалось, было пусто и до приятного тихо. Улыбчивые работники тут же поприветствовали вошедших, и Атсуши поспешил сделать заказ на двоих. Осаму остался стоять в стороне. Кажется, они так и продолжат посменно покупать друг другу кофе, это было даже как-то доброжелательно по отношению друг к другу на взгляд журналиста. Думая об этом, Атсуши непроизвольно улыбнулся.       Несмотря на то, что тот Дазай, которого он видит сейчас, вызывал непроизвольное чувство опасения, Атсуши стал относиться к нему несколько спокойнее. Смотря на то, через что он прошел, парень начинал понимать почему и как он стал таким, какой есть сейчас.       – Пожалуйста, Ваш чек, заказ скоро будет готов, – девушка протянула журналисту чек с карточкой, с которой он оплачивал заказ.       – Спасибо, – и он отходит к столику, где оставят для них два стакана с кофе.       Телефон Дазая зазвонил столь неожиданно, что даже Атсуши вздрогнул, хотя звонок и был довольно тихим. Пообещав, что подойдет уже в кабинет, он вышел из кофейни и направился к дверям у выхода. Атсуши видел это через стеклянные стены, которыми кофейня была отделена с одной стороны от издательства.       Буквально через пару минут рядом с ним оставляют кофе и благодарят за заказ. Атсуши улыбается в ответ, желает хорошего рабочего дня и отправляется обратно к лифту с двумя стаканами в руках. У него уходит около десяти минут, чтобы добраться до кабинета, с горем пополам его открыть и зайти внутрь, оставляя один из стаканов на столе. Еще спустя некоторое время возвращается Дазай.       – Спасибо за кофе, – тон его по возвращению стал чуть более бодрым, и Атсуши на секунду буквально замирает от таких метаморфоз. – Завтра моя очередь покупать.       Кто ему звонил и что такого сказал, что Осаму стал чуть более похож на живого человека, останется загадкой для журналиста, но теперь он был уверен, что этим чем-то, что произошло в жизни Дазая, было что-то в той или иной степени важным.       «Может, у него тоже с личной жизнью не все в порядке», – отстранено подумал он. Ведь он даже не интересовался, что происходит у Осаму на личном фронте, да и не считал нужным лезть в личное дело другого человека, несмотря на то что он сам, например, был более менее в курсе того кошмара, что теперь творится в личной жизни Накаджимы. Например, потому что сам же и был причиной его рождения.       – Что ж, давайте продолжим, – сев на свое привычное место и отпив свой кофе, предлагает он, на что журналист согласно кивает и спешит включить диктофон.       В первый раз шел Осаму до места назначения довольно проблематично. Предварительно распечатав себе карту с компьютера Эдгара, он шел по ней часа два, если не больше. Раза два ему приходилось возвращаться к пропущенным поворотам, но в конце концов он все-таки вышел к тому самому домику.       Место, где находилась постройка, деревьями особо не изобиловало, скорее всего, в свое время от них попросту избавились, чтобы освободить себе место, однако сам дом оброс какой-то растительностью, а деревья возвышались над ним по бокам и сзади, словно тот убийца попросту освободил себе площадку перед домом для каких-то своих целей.       «Ну не посадку для вертолета же он тут сооружал», – мысленно фыркнул журналист, останавливаясь перед самым домом.       Дом, перед котором он остановился, конечно же, сильно отличался от того, в котором он коротал время с некоторых пор. Никакого фарса и роскоши, да и зачем все это убийце, не говоря уже об эспере, скрывающемуся тут.       Постройка была довольно маленькой, если не знать о том, что она рассчитана на подземное строительство, в отличие от дома Эдгара. Самый обычный домик из красного кирпича в один этаж, с металлической кладкой на крыше и виднеющейся с правой ее стороны трубой. Два окна, расположенных по обе стороны от деревянной двери, были не застеклены, но заделаны толстыми металлическими балками, позволяющими разве что руку через них протянуть.       Дверь оказалась не закрыта. Стоило присмотреться — та даже была не до конца прикрыта, что только сыграло на руку журналисту.       Двинувшись с места, он сначала медленно поднялся по лестнице всего из четырех ступеней на порог, с удивлением отмечая, что те даже не скрипнули под его весом. Приоткрыв дверь, Дазай окинул внутреннюю часть постройки беглым взглядом.       Однако ничего страшного в этой части дома он не увидел: пустое помещение с лестницей на нижние этажи. По бокам на стенах оказались еще окна, однако уже не такие маленькие и с решетками, а самые обыкновенные окна без стекла и ставней, но словно наспех заколоченные досками.       На улице уже давно стемнело, и лунный свет пробивался сквозь окна за его спиной да щели между досками на окнах сбоку.       Дазай ровным шагом двинулся вперед к лестнице, словно не ему нужно было быть очень осторожным в столь опасном месте. Более того, еще пара таких ударов от дикого рыжеволосого эспера, и он вообще грозит не подняться с больничной постели. Однако уверенность в том, что бояться ему нечего, здравый смысл убила на корню. Вместе с присущим ему любопытством, развившемуся на почве выбранной профессии до таких размеров, что уже ничего не казалось особо страшным, если вызывало неподдельный интерес.       Поменяв сумку в руках, Осаму взялся правой за деревянные перила и сделал несколько шагов по лестнице, прислушиваясь к звукам. Лестница не скрипела. Оттуда, из глубины, тоже ничего слышно не было.       Сама лестница уходила глубоко вниз, и Дазай совершенно ничего не видел. Ему пришлось достать фонарик из сумки, что так предусмотрительно предложил Аллан, чтобы подсвечивать себе ступени под ногами. Несмотря на то, что они были достаточно широкими, оступиться здесь и упасть, переломав себе что-нибудь, вполне себе возможно. Особенно в кромешной темноте, и вряд ли кто будет искать здесь.       Повороты на ней были резкими, от чего вместо стандартной кругообразной формы она имела форму квадрата. Деревянные перила царапали пальцы, но отпустить их Дазай не решался. Все же добраться до низа живым казалось куда более предпочтительно. Несмотря на помощь фонарика, спуск казался все таким же опасным.       Там, в темноте, казалось, его уже кто-то ждет. Журналист постоянно возвращался фонариком к тому сгустку темноты перед собой, каждый раз готовясь увидеть что-то пугающее, но из раза в раз наталкивался лишь на стену или очередной поворот и спуск вниз. Дазай не боялся темноты, однако неприятное ощущение того, будто бы за ним кто-то следит из нее, было до тошноты отвратительным. Больше всего Осаму ненавидел чувствовать себя беззащитным.       В конечном итоге, он понял, что опустился достаточно низко, когда вышел на площадку, похожую точь-в-точь на ту, что была наверху. Здесь на стене было три лампы, которые, видимо, когда-то постоянно горели, чтобы помогать своему хозяину ориентироваться. Беглому же эсперу до этого не было дела, вероятно, он просто пошел дальше.       «Как же он ориентировался в такой тьме», – мысленно вопрошал Осаму, подойдя ближе к светильникам, чтобы проверить лампочки. Последние, конечно же, имелись на своих местах, однако свой срок давно изжили.       Прямо под спускающейся лестницей располагался спуск еще ниже, а напротив же нее в стене была дверь, к которой журналист и направился. Беженец элементарно бы не увидел спуска еще ниже, не говоря уже о том, что у него вряд ли хватило бы сил на еще одну такую пытку. Вероятнее всего, он понял, что достиг какого-то спуска, и дальше вниз дороги нет, а потом просто на ощупь нашел дверь в стене.       Приоткрыв дверь, Дазай замер. Она скрипнула так, что, если этот парень здесь, он явно должен был слышать это. Бежать отсюда ему вряд ли есть куда, потому как выход, как предполагал Дазай, только один. А сил у него вряд ли хватит, чтобы добить кого-то вроде Осаму.       Отмер журналист лишь тогда, когда в коридоре, в который он стремился попасть, загорелся свет.       – Что за... – не сдержался он, поднимая голову к потолку.       Лампы, расположенные вдоль коридора, то загорались, то погасали с интервалом где-то в полминуты. Все это напоминало Дазаю какой-то дешевый ужастик, однако менее неуютно от этого не становилось.       Фыркнув, журналист, чувствуя себя так, словно бросал вызов судьбе, наконец зашел в этот коридор. Позади послышался скрип и хлопок двери, когда он оказался внутри. Что-то разумное внутри в конце концов проснулось и начало ненавязчиво так предлагать повернуть назад и вернуться. Но Осаму не был бы собой, если бы послушал этот голос разума. В конце концов, он пришел сюда не для того, чтобы сбежать, как трус, поджав хвост от того, что темно, двери скрипят и лампочки, которые давным давно должны были отжить свое, все пытаются исполнять свою работу, пускай и весьма паршиво.       Искать и ломиться в каждую дверь ему не пришлось. Только сейчас Дазай заметил на полу очень редкие, но все же имеющиеся капли крови. Они ему не помогли бы так, как смазанные отпечатки, оставленные на стене: у эспера уже не было сил, когда он добрался сюда, поэтому шел он, держась за стену, как за спасительный круг утопающий.       Посветив себе на правую руку, Дазай не заметил на кончиках пальцев никаких следов. Значит, здесь парень давно, иначе бы кровь не успела засохнуть и осталась бы на чужих пальцах.       Недолго думая, он двинулся вперед прямиком по оставленной наводке.       Комната, в которую он попал, была больше похожа на камеру для заключенного. Конечно, он не ожидал чего-то вроде покоев от головореза, однако и это было не тем, что он себе мог представить. Все, что здесь находилось, — валяющийся на полу матрас и стул в углу. Бетонные стены, пол не были ни чем покрыты. И эспер при всем этом наполовину лежал на матрасе, наполовину на холодном полу.       Придвинув стул к нему, он оставил сумку на нем, сам же аккуратно перевернул эспера на спину, а после переложил на матрас. Рыжеволосый был без сознания. Его белая рубашка давно перестала даже намекать на то, что таковой когда-то была. Большая ее часть давно почернела от крови, сверху она была разрисована узорами пыли и грязи, лицо его было также измазано, а волосы, как остались слипшимися от крови в тот день, так и приобрели еще более печальный вид. Дазаю даже жаль было, волосы у этого парня были красивые. Огненные.       Доставая из сумки аптечку, Осаму зажал фонарик между плечом и ухом. Следом он нашел одноразовый телефон, который одолжил ему Рампо для срочной связи.       – Мне нужен срочно какой-нибудь врач, – сообщает он первым делом, когда с той стороны принимают вызов. Сам Дазай в это же время аккуратно проходит бинтами, смоченным антисептиком, возле раны, стирая кровь. Дело было плохо, даже несмотря на то, что эспер пытался закрыть рану и не давать крови быстро вытекать.       – У меня есть знакомый врач-эспер, – Эдогава на том конце что-то еще неразборчиво мычит, но Осаму и не слушает.       – Тогда звони и привози сюда, ему немного осталось без врачебной помощи, – он накладывает чистые бинты на рану, пытаясь зажать как можно плотнее. – Еще у него горячка, – добавляет он, когда дотрагивается до лба рыжеволосого.       – Кто же ему помог?       – Я не помню его имени, но его способность схожа с той, что имеет Йосано, – Дазай прикуривает и неопределенно пожимает плечами.       – Вы о Йосано Акико? – Атсуши в удивлении поднимает глаза на Дазая.       Накаджима, конечно же, знал, что девушка работала здесь до того, как пришел Атсуши, но то, что Осаму с ней так же знаком, он понятия не имел. Теперь же он записывает себе в ежедневник в столбик со списком людей ее имя, приписывая, что нужно обязательно к ней подойди и расспросить о Дазае. Возможно, это откроет для него что-то новое или же вновь не даст ничего, как это было со всеми теми, кого он уже успел порасспрашивать о личности Осаму.       – Да, но его способность заключалась в том, что он мог лишь ускорять заживление какой-то определенной раны, даже если она грозит человеку летальным исходом. Так что какое-то время мне также пришлось навещать его бессознательное от температуры тело.       – Вы, кажется, действительно хотели, чтобы он жил...       Осаму на его фразу ничего не отвечает, лишь втягивает никотиновый дым, задумчиво опуская взгляд на стол между ними, где лежал диктофон.       Эспер не очнулся ни на второй, ни на третий день, в которые Осаму неизменно приходил навещать пострадавшего. Его ранение затянулось буквально на глазах журналиста, не оставив и следа, однако температура не спешила покидать ослабевшее тело. На четвертый день рыжеволосый разговаривал во сне, однако ничего толкового из этого Дазаю разобрать не удалось, поэтому он лишь укрывал беспокойного в отключке парня пледом по-новому и уходил.       На пятый день парень пришел в себя лишь на жалкие десять минут, в течении которых только и делал, что смотрел на Осаму, задающего ему вопрос за вопросом. Эспер совершенно не реагировал на его слова, лишь бесцельно скользил по чужому лицу взглядом. Дазаю даже удалось дать ему немного воды, когда тот чуть приоткрыл губы.       – Значит, приходит в себя, – уверял Эдогава, отрываясь от лежащей на коленях книги.       – Возможно, он все-таки узнает тебя, – поддержал Аллан.       Осаму же лишь пожимал плечами. То, что на него не набросились сразу же, как открыли глаза, уже, безусловно, радовало. Однако то состояние, в котором он находился, говорило лишь о том, что беженец находился в слишком бессознательном состоянии, чтобы здраво оценивать ситуацию, в которой находился. Вероятно, даже если бы его поймали и вернули туда, откуда он бежал, у него бы элементарно не было сил бороться вновь.       – Или же он позволил себе довериться тому, кого видел и кто его уже спасал, – все также вставляя свои пять копеек, парировал Рампо.       – Еще пару дней назад ты не верил в эту теорию.       – Мое мнение меняется в зависимости от ситуации, – насмешливо фыркнул детектив. – Умные люди не боятся менять своего мнения, чтоб ты знал.       По истечению недели рыжеволосый эспер наконец-то начал приходить в себя. Впервые Дазаю посчастливилось поговорить с ним более или менее нормально на восьмой день. Температура его начинала спадать, что не могло не радовать, а бессознательное бормотание и вовсе сошло на нет.       Когда тот пришел в себя, первое, что он попросил, — воды. Сначала лишь открывал и закрывал рот, вычленяя лишь неразборчивую кашу хрипа и сипения, пока не сдался и не показал жестами бутылку воды, которой ранее Осаму пытался его отпоить. В тот же момент он порадовался, что за время посещения успел поднатаскать по бутылке в день и запас имелся на случай, даже если бы он осушил все разом.       – Где я?       – Там, куда сам пришел неделю назад, – Осаму открыл вторую полулитровую бутылку воды и протянул севшему на постели.       – Ты что, следишь за мной? – несмотря на недоверчивый взгляд в сторону журналиста, эспер все же принял бутылку и принялся жадно поглощать воду, словно только из пустыни выбрался.       – Учитывая то, что я тебя уже второй раз спасаю от смерти, можно считать меня твоим ангелом-хранителем.       – Сдался мне такой ангел-хранитель, – отрываясь от бутылки, хрипит он. – Тебя же они прислали, я видел тебя по ту сторону.       – По ту сторону?       – По ту сторону стены, – все также размыто повторяет он, и Осаму лишь решает спросить об этом позже. Сейчас от это не будет никакого толка.       – Нет, меня никто не присылал. Я не собираюсь тащить тебя обратно.       – Почему я должен тебе верить?       – Хотя бы потому, что неразумно с моей стороны выхаживать тебя в одиночестве, когда я мог бы просто сдать тебя им, имеющим наверняка хорошие медицинские условия, чтобы тебя заштопали и поставили на ноги. Вместо этого я сделал все, чтобы ты не умер от заражения, потери крови или еще чего, а потом выхаживал тебя, пока ты в горячке валялся. Я все еще жду свое долгожданное «спасибо», между прочим.       Эспер же на пародию на нотацию хмурится, о чем-то думает и наверняка пытается сопоставить все произошедшее в одну целостную картину. Наверняка он совершенно не понимал мотивов Осаму и того, что он вообще своим поведением добивается от него, главной проблемы Йокогамы на данный момент. Почему он его спасает который раз. Почему не объясняет это свое поведение.       – Как твое имя? – прерывает тишину Дазай.       – У меня нет имени.       – Как же к тебе обращаться?       Он вновь замолкает и тяжело и шумно вдыхает сухой воздух. Взгляд его потускневших от усталости глаз скользнул с чужого лица, в которое он все это время вглядывался, на пол, куда-то под ноги. Секунду спустя он вновь коротко вздыхает, закрывает бутылку и откладывает ее в сторону. Еще пара секунд уходит на то, чтобы в последний раз подумать, стоит ли это делать, Осаму буквально видит эти внутренние споры на его лице, после чего эспер, наконец, разворачивается спиной к Осаму и забирает слипшиеся от грязи и крови волосы наверх, позволяя разглядеть на шее вытатуированное число «2939».       – Тебя зовут.. Две Тысячи Девятьсот Тридцать Девять? – Вставая со стула и подходя ближе, спрашивает он.       Эспер в ответ кивает и разворачивается лицом к Дазаю. Тот же со своего места не сдвигается и лишь задумчиво смотрит на него сверху вниз.       – Ладно, пускай, – наконец выдает он. – Не хочешь сходить в душ? Здесь есть подобие сантехники.       – Что это за место?       То, что парень совершенно не имел понятия, куда пришел, совершенно не удивило журналиста. Скорее всего, все, что ему нужно было, это найти укрытие. Как только мозг получил сигнал, что он в какой-никакой безопасности — он и отключился. Однако в этот раз рыжеволосый не оглядывался в ужасе по сторонам. Возможно, частично он все-таки помнил, что сам сюда пришел.       – Когда-то это было камерой пыток. Здесь их много. Но, если ты хочешь, я могу отвести тебя в комнату, обустроенную для жилья. Там есть и кровать, и ванная.       Пока он спал, Дазай мало того, что успел обойти все нижние этажи, он был приятно удивлен, когда обнаружил комнату в конце коридора на этаже, куда добрался раненный в тот момент эспер. Она была обустроена специально для комфортного жилья без особой нужды покидать свое укрытие на довольно долгий срок, оборудованное техникой и с маленькой ванной. Не без помощи, но даже свет удалось немного наладить, чего нельзя сказать о лестнице. Она как была мрачной, самой настоящей дорогой смерти для человека, не имеющего хоть какого-либо инструмента для освещения, так ей и осталась.       – Что с тобой не так?       Он скидывает с себя плед и опускает ноги с кровати. Он остался все в той же своей старой одежде и был готов поклясться, что пахнет от него сейчас далеко не фиалками. В душ хотелось. И до невозможного сильно хотелось в горячий душ поскорее смыть с себя всю накопленную за долгое время грязь, запах и куски налипших друг на друга воспоминаний.       На вопрос, к слову, Осаму ответить так и не удосужился. Вместо этого лишь до странного смешливо хмыкнул и отошел в сторону, позволяя ослабшему за долгие дни без еды и под влиянием полученной раны парню схватиться за стоящий рядом стул.       Шли до той самой комнаты они достаточно долго. Дазай шел, держа в руках бутылку и плед, рыжеволосый же бездумно плелся, держать за стену и прутья решеток, вперед. Осаму помогать ему и не рвался. По опыту знал уже, что добром это не кончится, за что эспер был даже благодарен где-то в глубине души. От него за версту веяло презрением к жалости и слабости.       Как только оба добрались до жилой комнаты, Дазай тут же отправил того в маленькую комнатку с душем, огражденным от туалета и раковины с зеркалом лишь темно-синей шторкой. Оставив сменную одежду, что Рампо дал еще неделю назад журналисту, тот закрыл за собой дверь и остался дожидаться парня в комнате. Кровать ему даже приглянулась, настолько мягкой казалась, хотя с той, что стоит в доме Аллана, конечно же, и рядом не стояла.       – Все это время в городе была тишина, – Накаджима не замечает, что перебивает рассказчика таким образом, однако, когда спохватывается, тот не показывает и тени реакции на это. Лишь согласно кивает. – Долго вы пробыли там?       На часах время уже доходило до пяти, а за окном небо начинало окрашиваться в нежно пурпурные цвета. Но, несмотря на это, Атсуши совершенно не хотел окончания сегодняшнего разговора. На самом деле, в этот день он узнал гораздо больше, нежели за предыдущие. Словно Осаму решил резко скинуть на него весь тот груз, что нес на себе эти годы.       – Около двух недель, считая ту, что он лежал в отключке.       На лице Дазая легкий отпечаток усталости, но Атсуши пытается найти компромисс между своим желанием получить больше информации и нежеланием мучить Осаму. Пускай тот стоически выдерживает его безграничный интерес, и, вероятно, переживает что-то в своей личной жизни, но все же Накаджима не хотел быть слишком навязчивым.       Впервые они провели за работой практически полный день, и журналист представлял, как Дазай устал и как саднит у того горло от постоянного разговора. Сам же Атсуши практически не чувствовал руки, которой писал.       Однако сейчас был очередной раз, когда в голове его всплывали фразы о том, что его сострадание лишь преграда в стезе журналиста, но это сострадание, оно часть Накаджимы. И в этот раз он не видел ничего ужасного в том, чтобы проявить внимание к другому, да и себе позволить отдохнуть, наконец.       – Давайте обговорим эту неделю, что вы провели вместе и закончим? Поздно уже, – Атсуши переворачивает лист ежедневника.       – Что Вы хотите знать?       – То время, что вы провели вместе, думаю, – он задумчиво поджимает губы. – Вас видели тогда вместе после всего один раз. Но я думаю, этого достаточно, чтобы мотивировать меня узнать об этих отношениях подробнее? Как вы узнали друг друга в эту неделю? – Да, вполне, – соглашается Осаму и продолжает рассказ.       На следующий день, когда Осаму вернулся к своему зверьку, которого с таким упорством пытался приручить, тот совершенно спокойно спал в постели, куда наконец удалось его перетащить. В комнате все же было куда уютнее, а спать явно было в тысячи раз комфортнее, нежели на тонком матрасе на полу под пледом.       Одежда, которую отдал Рампо, оказалась ему несколько большой, так что в итоге он закатал рукава и штаны под свой рост, что не могло не удивить Осаму. Парень был даже меньше Эдогавы, хотя тот и так казался невысоким и хиленьким по сравнению с Дазаем или Эдгаром. Истощенный, он казался настолько хрупким, что едва можно было поверить, что это именно он гроза Йокогамы, серийный убийца и сбежавший психопат с манией мести. Дазай бы и не поверил. Если бы не видел эту ходячую катастрофу лично.       Ел он мало, но одну порцию онигири и пару печенек с соком Осаму таки удавалось впихнуть, уверяя эспера, что еда — лучшее лекарство от всех болезней. Политика Рампо хоть и слабо тянула на хороший предлог заставить его поесть, но ничего лучше придумать у Дазая просто не вышло. Превращая все это в один большой цирк, ему с горем пополам, но таки удавалось покормить рыжеволосого, несмотря на беспрестанную ругань последнего и угрозы разбить голову или сломать еще пару-тройку костей. С последней их встречи он еще ни разу не ударил его, хоть и замахивался и даже делал попытки врезать, но Дазай успевал уклоняться и, конечно же, понимал, что парень поддавался ему. Было бы желание покалечить — давно бы напрягся, но выполнил обещанное.       Дазай же на свое удивление заметил, что волосы у него действительно огненного цвета яркой осенней листвы, тонущей в последних теплых лучах солнца. Это было разительным контрастом с тем кошмарным чуть ли не земляным цветом, в который они окрасились из-за бесконечных его хождений по трупам. Осаму нестерпимо хотелось пропустить сквозь пальцы наверняка мягкие на ощупь локоны волос, но каждый раз на этой мысли одергивал себя. Если бы он собирал коллекцию до странного абсурдных мыслей, она бы туда точно попала.       – Зачем ты приходишь сюда каждый день? – на третий день в сознании спросил он.       – Потому что тебе нужно что-то есть и с кем-то говорить, – Дазай пожимает плечами и делает вид, будто бы все это сущий пустяк на самом деле.       – Без тебя справился бы.       – Без меня ты был бы уже мертв.       Дазай не обижается. Такие упрямцы, как этот парень, изрядно веселили в своей упертости. Он совершенно не хотел признавать того, что обязан чем-то кому-то. Более того, он злился, что не мог понять мотивов Осаму, не понимал зачем он вообще помогает ему. И сколько бы не спрашивал — либо не получал ответа вовсе, либо тот нес какой-то бред или вовсе менял тему.       Парень не хотел быть слабым. Не хотел быть должным кому-то что-либо. Но Дазай попросту не позволил ему остаться чистым, а что хотел взамен на помощь он не говорил, лишь загадочно улыбался, чем раздражал рыжеволосого эспера еще больше.       – Я назову тебя Аки*, – в очередной такой день с порогу начинает Осаму.       – С чего бы?       – Потому что ты похож на осень.       Это был день, когда Дазай заметил краски осени в лесу. Смена окраски листьев почему-то добралась до леса только через месяц, однако именно в этот день, идя мимо шуршащих деревьев и кустарников, объятых огнем, он вспомнил, как сравнивал чужие яркие волосы с ней. Вспомнил это ледяное ощущение, пробирающее до костей и огненные искорки, отскакивающие от эспера всякий раз.       Журналист был уверен в том, что он помнит свое настоящее имя. И причина, по которой тот не желал говорить его, ему была неведома. Возможно, он не хотел доверять ему, или же опасался, что Осаму все-таки его сдаст, или еще что-то, что могло быть только в голове парня. Однако и по его номеру Осаму не мог называть человека. Хотя бы потому, что это элементарно неудобно.       Эспер же равнодушно пожал плечами, мол, называй, как хочешь. Дазай же даже вздохнул то ли горестно, то ли от облегчения. Парень и представить себе не мог, сколько различных забавных прозвищ он успел придумать ему за все это время, пока не пришел к чему-то в это духе.       – И когда я вернулся на следующий день, его уже не было.       – После того дня, когда Вы придумали ему имя?       Дазай согласно кивает и поворачивает голову в сторону окна. Небо уже окончательно потемнело и окрасилось в темно-синие вечерние тона. Через час на улице вообще настанет темень, только фонари и будут спасать, ибо тучи пускай и плыли довольно лениво по небу, однако обещали в скором времени его затопить своими воздушными массами.       – Возможно, он испугался, что вы становитесь все ближе?       – Конечно, – взгляд темных глаз вернулся к журналисту. – Он все же оставался диким зверем, несмотря ни на что. Это было довольно очевидно, я, честно говоря, ждал, когда он сделает что-то в этом роде.       – Разве Вы не чувствовали себя брошенным?       – Не может чувствовать брошенным себя тот, кто никого не имел, – он усмехается, и Атсуши еле сдерживает себя, чтобы не передернуть плечами от этой ядовитой усмешки.       Накаджима молчит, опустив глаза на свои записи. Кажется, на сегодня у них обоих осталось не так уж много сил, чтобы продолжать, хотя воодушевления от новой информации у журналиста хватит и на то, чтобы по возвращению домой сесть за работу.       – Давайте на сегодня закончим, – наконец произносит он и выключает диктофон.