Подарок

Белка выронила орех, самый верхний из немаленькой горсти в лапах, когда была уже у самого дупла. Он полетел, сухо стукаясь о ствол и ветки, белка проводила его глазами с выражением крайней досады на острой мордочке и поспешила спрятать остальные. Юра поймал орех над самой землей, крикнул белке: — Растяпа! Та навострила уши, и Юра, примерившись, подбросил орех. Белка поймала и застрекотала благодарности на беличьем своем языке. Отабек уже и не удивлялся. Все обитатели леса дружны со зверьем, он и сам находил общий язык с оленями, кабанами и совами, но то, как понимал зверей Юра, и как они понимали его — было чем-то совершенно особенным. Хотя это я, думал Отабек, наполовину зверь, а не он. Хищников, несмотря на тесное соседство, младшим строго наказывали обходить стороной. У хищников свой закон, к тому же кентавры, умелые лучники и охотники, посягали на их добычу, а это добрым отношениям не благоволило. Отабек задрал голову и оглядел дуб. Никто из жителей леса не cмог бы сказать точно, сколько дубу лет. Говорили, он стоял здесь всегда, ещё до рождения леса, и даже прадеды старейшин оставили память, что дуб всегда был могучим, и никто не застал его молодым и гибким деревцем. У дуба была душа, и совет старейшин называл его стражем леса. Отабек приложил ладонь к коре и мысленно попросил удачи у лесных духов. Как обращаться к духам луга он не знал и только надеялся, что обойдутся как-нибудь своими силами, если потребуется. Над лугом витало дрожащее марево. Отабек приложил руку ко лбу, оглядел с опушки пространство до самой рощи. В одной стороне, заслоняя горизонт, высилась поросшая лесом гора, в другой — пологий, устеленный сочной травой овраг, куда выходили пастись олени и лоси. Юра, стоя к Отабеку полубоком, сосредоточенно рылся в сумке, шуршал о кожу плетеный ремешок. — Вот, — обернулся он наконец, — повяжи. Протянул широкий белый платок, он повис в пальцах, как крыло аиста. — Юра, не надо. Лучше себе повяжи. Юра выдергал несколько своих прядей, приблизил к глазам, словно впервые увидел, показал Отабеку. — Мне не страшно, а тебе голову мигом напечет. Повязывай, говорю, иначе с места не двинусь. Отабек запустил пальцы себе в волосы, подергал недлинные прядки, сам не увидишь, только если в отражении. И волосы, и хвост, и весь ниже пояса Отабек с рождения был чернее угля. Ты, говорила мама, как безлунная ночка. А Юра тогда, как солнечный день. Юра стоял, постукивая пяткой, как копытом, руки не опускал, и Отабек взял-таки платок, свернул широкой полоской, пристроил ко лбу, примяв челку, и завязал на затылке узлом, концы свесились на потную шею. Юра сказал: отлично, и быстро отвернулся. Отабек подумал, что белое ярко выделяется на его смуглой коже, некрасиво, наверное, ну да ладно, раз Юре спокойнее так, значит, надо. Он затянул узел туже, чтобы платок не сползал на лоб, и вышагал вслед за Юрой на край луга. Жаркий воздух обнял тело, и Отабеку почудилось, что он вошел в горячую воду. В лесу-то оказывается, было ещё прохладно! Юра, сощурившись, поглядел на солнце и сказал: — Если б Мила сама потащилась, тут бы и изжарилась. — Юра, а крылья? — сказал Отабек. — Ничего? Может, набросить что-нибудь? Юра дернул плечом и прибавил шаг. Зря я, подумал Отабек, про крылья. С крыльями у Юры, как у него с копытами, то чувствуются так, что на ноги не встать, а то как чужие совсем, хоть по углям ходи. Кожица, наверное, защитит от лучей, но не даром же феи не любят яркого света, а селятся в прохладе и чаще выбираются ночью. — Ничего, — бодро заявил Юра. — Если быстро идти, ветер обдувает. Да нет никакого ветра, вздохнул про себя Отабек. Грудь и спина мигом покрылись крупными каплями, и по коже побежали липкие ручейки, докатывались до шерсти и впитывались. Ладно, решил Отабек, всё равно добычу относить Миле, заодно и выкупаемся. Солнце жарило, словно кто-то забыл закрыть заслонку в небесной печи. В кузнице было вот так же жарко, Отабека оттуда гнали, пока был маленький, а теперь отец всё чаще заговаривал, что пора приобщать его к делу, быть может, к зиме. Отабек хотел, только не мог придумать, чем из кузницы сможет порадовать Юру. На что феям металл? Доспехов они не носят, тяжелое оружие им без надобности. Вот разве что легкий кинжал, с узким лезвием, какие Отабек в детстве строгал из палок. Он потрогал сумку на поясе — всё с собой. К железу его пока не допускали, но с деревом Отабек дружил с ранних лет, с тех пор, как вытесал для младшей сестры первую лошадку. Она была кривая, страшная и похожа на свинью, но сестренка не расставалась с ней очень долго, пока кто-то не бросил игрушку по ошибке в очаг, приняв за испорченную заготовку. Слез было море. Отабек выстругал ей новую, уже ровную, с завитушками по хвосту и гриве, с аккуратными копытами. Но не игрушки любил он сильнее всего, хотя и вырезал их для младших по первой просьбе и даже просто так, про запас, больше всего Отабек любил вырезать свирели. Получались они, как говорила мама, удивительные. Вроде бы полая трубочка и отверстия по одному боку, дуй в неё и зажимай пальцами, выйдет мелодия, а Отабековы свирели пели сами, как будто жила внутри каждой лесная птичка. Подносишь к губам — она откликается. Его спрашивали, как он делает это? Отабек не знал. И сам играл мало, только в одиночестве, о сокрытом своем, о себе и о том, о чем догадался бы каждый, услышь он эту игру. Ещё Отабек вырезал ожерелья и бусы, отец давал остатки проволоки из кузни, Отабек мастерил серьги, выглаживал, выдерживал в ягодных соках, и они обретали цвет. Русалки выпытывали всё новых и новых, озерный дух на это ворчал, что довольно ему в озере всякого мусора, но не зло, отечески, и Отабека от озера не гнал. Ещё вырезал он фляжки. Самую лучшую, украшенную тонко выделанными узорами в виде цветов и птичьих перьев, он подарил Юре, и Юра всегда носил её на поясе, и никому не давал в руки даже посмотреть. Ещё вырезал стрелы, а братья ковали наконечники и учили понемногу вырезать луки. У Отабека почти получалось. Из большого отцовского он стрелял, а потом болела спина и плечи. Отабек устраивался с ножиком у ручья, обстругивал заготовку, а Юра садился позади и плел ему хвост. Получалось очень красиво, с завитками и косами. Жалко, вздыхал Юра, гривы у тебя нет, зато хвост роскошный, русалкам-то поплести нечего, а феи тянутся к красоте и украшательству. Отабек целый день потом так и ходил, остальные кентавры завидовали, а Жан-Жак, кузен по отцу, бежал к невесте, чтобы и ему заплела такие же косы, с цветами! Юра наклонился на ходу, провел ладонью над синими колокольчиками, на ладонь налипла густая пыльца. — Фу-у, — протянул Юра, — это от меня такая же? — Нет, — сказал Отабек, — совсем другая. И сравнить не с чем, не цветочная, душная, а как водяная пыль остается на пальцах, свежая-свежая. Круп под солнцем нагрелся, и Отабек еле сдерживался, чтобы не брыкаться задними ногами. Горячо! В воду бы сейчас, и не в озеро, а прямо в речку, под быстрое течение, встать, взяться за корягу, чтобы не унесло, и остывать. А Юра потом будет ворчать и расчесывать хвост, чтоб не спутался. Иногда он даже не плел, а просто сидел и прочесывал пряди пальцами, Отабек опускал и ножик, и деревяшку, боялся пораниться, руки слабели. Это надо феям, говорил он себе, такая потребность, я должен дать это, если хороший друг. Отабек покосился на Юру — легкий, светлый, весь неземной, обидно ему сейчас не летать. Отабеку за него обидно. Почему, подумал, он не заплел волосы, жарко же от них? Хотя волосы у Юры, как та гладкая ткань, в которую Флориана оборачивала особо редкие травы. Она говорила название, Отабек запомнил — шелк. У него самого волосы были жесткие, мама остригала их, а свои, такие же, заплетала в тугую косу, коса почти не сгибалась, и Отабек думал, что если бы тоже отрастил, то Юре прибавилось бы работы. Нужно будет вырезать ещё гребней, русалки и сатиры все разобрали. Виктор просил новый гребень чуть ли не каждую луну. Юра наклонился почесать коленку, Отабек быстро отвел глаза, и вовремя — копыто едва не придавило змеиный хвост! Отабек шарахнулся, поднял передние ноги, сумка с инструментом тяжело ударила по бедру, а змея с шорохом и шипением скрылась в траве. Юра выскочил вперед, выпростал руку в сторону и ударил ладонью Отабеку в грудь. — Ты что! Под ноги смотреть не учили?! Гадюка! — Юра, — сказал Отабек, смутившись, — это уж. — Да неужели! — Уж, точно. Серый. Гадюки другие совсем. Гадюка кинулась бы и укусила. Мама строго наказывала глядеть под ноги, особенно у воды, и не бежать после, не разгонять в крови яд, а надрезать и выпустить кровь, перевязать ногу и звать на помощь. В лес захаживал один змеелов, отлавливал гадюк и полозов, ему не мешали, даже показывали змеиные гнезда, а он за то делился с кентаврами противоядием, едким белым порошком, которым надо посыпать укус. У Отабека был в сумке сверток, надо показать Юре и рассказать, что с ним делать на такой глупый случай. Надо же, на тропинке прямо! Ну где глаза были? Юра трудно сопел, потом убрал руку, и Отабек плотно встал на все ноги. — На солнышко, наверное, вылез погреться, — как мог беззаботно сказал Отабек. Юра отвернулся, почесал ногу под коленкой носком другой. У меня-то, подумал Отабек, шерсть и копыта, а у него только прозрачная белая кожа, и сандалии из травы. Хотя его не укусят, не может такого быть, чтобы фею укусила змея, никогда Отабек о таком не слышал даже от старших. Слово старших имело вес, Отабек ему верил. Старшие знали, как жить: играй, пока ты ребенок, учись, пока ты ещё не взрослый, познавай мир, трудись и оберегай семью, когда вырастешь. Не ту, к которой привык, а свою собственную, новую. Кентавры создавали пары на всю жизнь и растили новые поколения. Жан-Жак предвкушал, как построит отдельную хижину и поселится там с Изабеллой, как она будет носить их первого жеребенка, а он будет обегать её, а после учить малыша стоять на шатких ножках. Изабелла, одна из лучших лесных охотниц, посмеивалась, что живот будет мешать ей стрелять из лука, так что они погодят, пожалуй. Отабек обводил глазами поляну, на одном краю которой стояла кузница, а на другом — хижины, и не видел там места для своей. Ни себя, ни жены, ни детей, которых надо обучить не падать с копытцев. Он спрашивал Флориану, почему так? Флориана пожимала пышными своими плечами и говорила, что никто не знает, где обретет своё счастье, у кого-то оно под боком, а кто-то мечется за ним по всему свету. Ты хочешь покинуть лес, мой мальчик, спросила она, и Отабек задумался. Он любил лес, но видел во снах бескрайнее, поросшее ковылем поле, земля, прогретая солнцем, гудит под ногами и словно несется сама, а Отабек только перебирает копытами, а горизонт такой же далекий, сколько бы он ни бежал к нему. Отабек просыпался со сладкой тревогой в сердце. Лес, который он знал с рождения, кончался, в какую сторону ни пойди, а поле из сна — нет. Солнце всё так же жарило, но Отабек замедлил шаг, втянул ноздрями сильнее — вроде не чудится. —Дождем пахнет, — подтвердил Юра. — То-то так жарит. — Надо поспешить. — А то что, вымокнем? Я только об этом и мечтаю. Испарина покрывала Юрино лицо, шею и плечи. Если бы Отабек знал о феях только из рассказов старших, то верил бы, что они не потеют. Юра запустил пальцы в нагретые волосы, с легким стоном прочесал ото лба до затылка. Устал, понял Отабек, я-то на четырех ногах, а он? Юра снял с пояса фляжку, отпил, предложил Отабеку. Отабек хотел отказаться, своя же есть, но протянул руку, взял губами ещё влажное горлышко, глотнул, прикрыв глаза, вернул с благодарностью. Юра с тихим вздохом прицепил фляжку обратно. Совсем умаялся, а они ещё и в одну сторону не дошли. Отабек сглотнул, прочистил горло, отер мокрые ладони о бока и только приоткрыл рот, как Юра глянул из-под челки хитро-хитро и сказал вкрадчиво: — Вот уже роща рядом. И правда, невдалеке стояли недвижно молодые акации. Дождем пахло всё сильнее, над горой собирались облака. — Кто быстрее? — сказал Юра неожиданно живо. — А? — Не запутайся в ногах! — крикнул Юра и рванул с места. Отабек расхохотался, поправив сумочный ремень. Глупый фей, подумал он с ласковостью. Глупый и гордый. Он выждал, когда Юра поравняется с кустом шиповника, оттолкнулся задними копытами и побежал. Юра шлепнул ладонью в кору акации первым и выдохнул, схватившись за ребра: — Я первый! — Ты быстрый, — согласился Отабек, переступил передними ногами, они словно звенели от бега, не больно, а сладко. Оттолкнуться бы, встать на дыбы и рвануть, рассекая полуденный воздух. — Не надо было, — сказал Юра с серьезностью, — поддаваться. Вот смогу снова летать, тогда честно тебя обгоню. Они отдышались, оглядываясь. Роща только звалась рощей, а на деле была тоже лесом, только маленьким. В роще не было ни речки, ни озера, только ручей, потому русалки сюда не добирались, сатирам было мало пространства, а зверью еды. Кентавры же забредали за хорошим деревом. Отабек разворошил траву копытом, наклонился и поднял с земли широкую ветку акации, оборванную, наверное, ветром. Обломил мелкие веточки, разломал и лучшую часть спрятал в сумку. Выйдет что-нибудь, хоть игрушка, хоть новые бусы. Юра, уперев руку в бок, оглядывался, и потягивал из фляжки. Сатиры, подумал Отабек, добавляют какой-то камень в вино, чтобы оно не грелось, надо будет выпытать или выменять у Виктора на новый гребень. — Куда нам идти? — спросил он. Юра, сощурившись, заглянул во фляжку, перевернул её дном вверх — не выпало ни капли, Отабек протянул свою. — К ручью. Ты чуешь воду? Водой тянуло от загустившихся по небу облаков. Отабек подумал, вот же досада, шли по такому солнцепеку, а теперь вот-вот брызнет дождь. Обернулся к гуще деревьев, набрал полную грудь воздуха. — Наверное, где-то там, — сказал Юра и махнул рукой в ту же сторону, — в середине. Они пробрались сквозь кусты облепихи и шиповника, обошли стороной волчью ягоду, миновали полянку, где Отабек приметил густо налепленные лисички в густой траве, показал Юре. Можно собрать на обратном пути. В лесу хватает грибов, но разве к ним доберешься раньше белок, сатиров и остальных. Даже русалки посылали кого-нибудь за грибами и выменивали их на свои ценности. Долго искать не пришлось. У маленького источника, который начинался от валуна и струился, прозрачный, по обточенным круглым камушкам вниз, к поляне, в гуще деревьев, на высокой ветке висел, как и было сказано, плод. Отабек подошел к самому стволу, вгляделся. Большой, как отцовский кулак, яркий, как закатное солнце перед ветреной ночью, и тугой даже на вид висел он — будущий подарок от русалки русалке в знак самых искренних и крепких чувств. Неужели и правда съедобный? Жалко и резать такую красоту. — Сказали, — проговорил Юра, тоже задрав голову, — он только один, остальные плоды завязываются, но не вызревают почему-то. Гляди какой, как нас ждал! Сорвешь? Нижних веток у дерева почти не было, рукой не ухватишься, но Отабек попытался — не достал. Тогда он упер передние копыта в ствол и встал на задние ноги. Не вырасти ему высоким кентавром. Мама говорила, что это он в её породу пошел, что в южных лесах все ростом с колючий кустарник, а голова едва высится над ним. Всё потому, что кругом южных лесов степи, а степи покрыты высокой травой, а лучники-кентавры в ней прячутся. Вырастешь слишком — будешь приметный, вот и приспособились предки не слишком расти. Отец, высокий, на длинных крепких ногах, гладил Отабека по голове и говорил, что у кентавра достаточно достоинств, кроме высокого роста. Жан-Жак смеялся, что Отабек словно фея в кентавровом роду, а потом уворачивался от тумаков. Отабек потянул по очереди обе руки, метя хвостом шуршащие в траве листья, но и с задних ног не достал. Юра сопел, сложив на груди руки. Знаю, знаю, сказал про себя Отабек, ты мог бы полететь и достать запросто, только сейчас не можешь. Потерпи до новой весны. Старшие говорят, надо просто перетерпеть, и ноги снова станут уверенными, а копыта — устойчивыми. А крылышки снова прозрачными и крепкими, чтобы поднять тебя. Отабек опустился на все четыре ноги, сказал: — Юр, получится? Покосился себе за плечо. Юра быстро облизнул губы: — Без шуток? — Без, — сказал Отабек. — Иначе никак. Юра отстегнул и положил в траву пояс и сумку, подошел, тронул Отабеков бок. На боку остался влажный след от ладони. — Сможешь или мне сесть? Юра, сжав зубы, пробормотал: не знаю, и попробовал закинуть ногу. Нога соскользнула с потной спины. Юра взялся обеими руками, подпрыгнул и упал Отабеку животом на спину. Соскользнул обратно на землю. Отабек сказал: — Юра, сейчас. И согнул колени, опустился на них, подогнув задние ноги под круп. Юра разулся, оставил сандалии рядом с сумкой и встал на Отабека босыми ногами. Отабек завел руки через плечи назад, и Юра взял его за обе ладони, крепко стиснул, шатнулся, но устоял, когда Отабек поднялся, стараясь не сбросить его. — Так выйдет? Юра переступил ногами, Отабек почувствовал, как поджались у него пальцы, а после одна рука выскользнула из ладони и пальцы коснулись его макушки. — Если только так, — сказал Юра тихо. — Сделаем? — Сделаем, — так же тихо ответил Отабек. Расправил, как мог, плечи. Кентавры южного края, говорила мама, низкие, но крепкие, а некоторые шириной груди соперничают даже с быками. Он снова подставил ладонь, Юра оперся на обе и стал ему на плечи. Потом уперся руками в ствол, и Отабек взял его за щиколотки, пальцы легко сомкнулись вокруг тонких косточек. Юра стал на носочки, потянулся, напрягся весь, рванулся всем телом, едва не подпрыгнув. Первый раз пальцы скользнули по плоду, второй — опять, а на третий они сорвали его. Юру качнуло назад, Отабек отступил от ствола, отклонился всем туловищем и Юра упал ему прямо на руки, точно это он сам рос на дереве, а Отабек пришел и сорвал его, чтобы подарить. Кому? Вот ещё глупости. — Сделали! — рассмеялся Юра. Отабек опустил его на землю, и они вместе рассмотрели добычу. Кожица плода оказалась такой плотной, что Юра даже не оцарапал её ногтями. Сам плод почти не пах, как ни раздувал Отабек над ним ноздри. — Красивый, — сказал Юра. Отабек кивнул, снял с головы платок, и они завернули в него плод, бережно уложили в Юрину сумку. Перед обратной дорогой напились из ручья и наполнили фляги. Юра стал на колени, зачерпнул полные горсти воды и плеснул в Отабека. Отабек, делано раздосадованный, отбежал, а сам перескочил через ручей и ударил по воде раскрытыми ладонями — Юру обрызгало с головы до ног. Попало на крылья, он тряхнул ими, и капли вместе с золотистой пыльцой разлетелись по воздуху. Когда они выбрались к краю луга, дождь стоял стеной. Случается же, подумал Отабек, что намечтанное приходит не вовремя и чрезмерно. Он-то хотел слабый дождик или просто, чтобы солнце на обратной дороге заслонили облака, а получил от природы ливень, да ещё и с грозой. Блеснула, располосовав небо, молния, и гром прокатился от рощи до леса, от горы и скатился в овраг. У Отабека задрожало в животе, ноги сами собой напряглись. Нечего, нечего, сказал он себе, это только звери бегут от непогоды, потому что не понимают происходящего. Это всего лишь гром. Отабек глянул на Юру, тот стоял, трогая беспокойными пальцами ствол дерева, оглянулся на Отабека, спросил: — Переждем? — Переждем, — сказал Отабек. — Пойдем назад, там посуше. Ветер загонял мелкие капли под ветки, и Отабека орошало с каждым порывом, а Юру — ещё сильней. Он едва успел развернуться, придерживая сумку с ценной добычей, когда сверкнуло прямо у самых глаз, так быстро, что Отабек едва успел обхватить Юру поперек туловища и поднять над землей. Ударило в самое дерево, раскололо, и по мелким веткам кустарника побежал, точно сам с собой наперегонки, огонь.