***
Губы Игната на вкус, как вино. Я подаюсь вперед и целую его так резко, как только могу. Цепляю зубами губы, жадно скольжу пальцами по лицу, выдыхаю в его губы, пододвигаюсь ближе, ближе, ближе… Игнат впивается пальцами в мою кожу. Сжимает руки на талии, едва ощутимо вздыхает. И притягивает меня к себе. Это все похоже на какой-то особый, извращенный вид сумасшествия. Я вмазываюсь губами прямо в губы брата (брата, черт подери!) и Игнат осторожно целует меня в ответ, убирает волосы с шеи и касается её горячими губами. Я схожу с ума, у меня крыша едет — потому что Игнат, черт подери, отвечает на поцелуй. Я разбиваюсь на части. Схожу с ума, умираю, это не шутки, это не шутки и не мое ебанувшееся подсознание. Руки Игната скользят ниже, касаются ключиц, а потом еще ниже, и… С моих губ срывается едва ощутимый стон. Игнат замирает. Блять, что же мы натворили? Игнат молча отстраняется. Я пытаюсь поймать его взгляд, но не могу — он отводит глаза. — Подожди, — бормочу я, — Игнат, подожди, я… Дверь хлопает, отрезая меня от брата. Я падаю лицом в подушку.***
Игнат уезжает через неделю, ничего мне не сказав. Говорит всем, что нашел хорошую работу — и вроде бы действительно её нашел, раз решился сорваться и уехать вот так вот. Я почему-то уверена в том, что настоящая причина явно не в работе. Я плачу в подушку, как пятиклассница, размазываю сопли, рыдаю на плече каждой из своих подруг, ничего им не объясняя. Железной Ирке Павлюченко разбили сердце. Как предсказуемо. Я начинаю свой десятый класс. Заканчиваю его. Заканчиваю школу. Встречаюсь с Пашей, бросаю Пашу, снова встречаюсь — а потом он бросает меня, потому что… «Ира, ты какая-то другая стала. Я хочу встречаться с человеком, а не с манекеном». Мы с Игнатом поздравляем друг друга с Новым Годом, Днем Рождения, и так по бесконечному кругу. Живого общения — пятнадцать секунд в полгода, и то по телефону. Поступаю на чертов археологический, как когда-то сделала моя мать — и даже умудряюсь вскочить на бюджет. Ты гордишься мною, Игнат? Игнат даже не звонит. Шурка передает мне безразличное «он очень рад». Моя группа — сборище серых мышей и ботанов, думаю я, разглядывая их на вступительной церемонии первого курса. Речь произносит рыженькая девочка с лучшими результатами вступительных — то ли Маша Макаренко, то ли Марина, то ли… Образец хорошей девочки. Скромная одежда, минимум макияжа, размеренная речь, ску-ко-ти-ща. Похрен. На контрасте с такими дамами я, кажется, получаю звание местной тупой пизды, шлюхи или еще кого-то. Мне все равно. Валерьянка только за голову хватается от того, что происходит с её шестнадцати-семнадцати-восемнадцатилетней падчерицей. Я втайне надеюсь на то, что она расскажет все Игнату и тот все поймет — но нет. Все привыкают. Зато никто не удивляется, когда я вытворяю очередную ебанутую дичь. Я уже три года не вижусь с Игнатом. Мне уже не больно — мне просто все равно, абсолютно все равно, пугающе все равно, потому что ему все равно тоже. Я вхожу в ритм студенческой жизни. Встаю, учусь, ложусь спать, встаю, учусь, ем, встаю… Иногда в забитых аудиториях, вагонах метро и ночных клубах мне кажется, что если меня толкнут, то я просто не смогу встать. Отвратительно.***
Начало второго курса знаменуется тем, что мне становится все равно настолько, что даже страшно. Жизнь вокруг бьет ключом — новые предметы, новые люди, новые впечатления. Равнодушно отмечаю, что наш препод по археологии — просто душка, причем настолько, что подкатываю я к нему чисто инстинктивно. Мне все равно, что обо мне подумают, Егор Алексеевич тоже не слишком во мне заинтересован — гораздо больше ему нравится троллить всех по очереди и Макарову в особенности. Та самая рыжая девочка со вступительных — кажется, единственная, кому он не особо нравится, о чем она не стесняется сообщать. Мило. Мне все равно. Ровно до двадцать первого сентября.***
Двадцать первого я устало возвращаюсь из универа, пиная носками ботинок сумку с книгами. Родители снова в командировке — работают с какой-то фирмой на Урале. Покупаю по дороге домой полуфабрикатные пельмени — Шурка, мой умница, работает над заявкой на какой-то грант, поэтому готовка в семье на мне. Солнечно, хорошо — я покупаю пачку томатного сока и вовсю предвкушаю то, как вечером растянусь на диване под любимый сериал и больше ни за что не встану со своего места, пускай меня даже насильно потащат… Двери нашей квартирки почему-то открыты. Это выбивает меня из умиротворенного настроения, и я осторожно опускаю пакеты с едой на пол. Воры? Бедный Шурка, он же даже не услышал, наверное, если домой кто-то забрался. А вдруг он вышел куда-то и дверь забыл закрыть? Крикнуть? Плохая идея, а вдруг вор еще в доме, а вдруг… А вдруг с Шуркой что-то произошло? А вдруг он… Вооружившись зонтиком, я захожу в квартиру. Сначала мне страшно, а потом я вижу спортивную сумку в коридоре — странно, полузабыто знакомую спортивную сумку — и мне еще страшнее почему-то. Черт, ну нет. Не может быть. Ну не может этого, блять, быть, это просто нереально, это просто ебаный пиздец какой-то, потому что быть такого не может, и… — Шур? — сдавленно бормочу я, застывая в дверном проходе, — Шура, а что?.. — О, а вот и ты, — улыбается Шурка, выглядывая из-за спинки кресла напротив, — принесла поесть? Смотри, кто к нам приехал! В кресле напротив Шурки кто-то сидит. Кто-то. Скажи, что это твой друг какой-то, мысленно умоляю я. Скажи, что у тебя наконец-то (аллилуйя) появилась девушка. — Привет, Ира, — говорит Игнат, поворачиваясь ко мне, и я медленно умираю внутри, — ты совсем не изменилась.***
Я уже сто лет не закрывала комнату на ключ — но на этот раз как-то автоматически щелкаю замком. Будто бы это поможет. В голове набатом только одна мысль — Игнат вернулся. Игнат вернулся домой. Игнат вернулся в Москву и будет жить здесь, пока не найдет себе жилье, потому что в Твери с работой не сложилось — и, судя по всему, Игнат снова убежал. Как предсказуемо. Господи, Игнат вернулся, господи, неужели он правда вернулся? Я пораженно останавливаюсь посредине комнаты. Что я собиралась делать? Что я делала все это время и зачем? Господи, Игнат вернулся. Игнат вернулся. Игнат снова здесь. Я больше ни о чем не могу думать — даже чисто физически. Блять, три года коту под хвост. *** Игнат Блять, три года коту под хвост, думаю я, оборачиваясь. Ира застывает в дверях, осторожно опуская на пол сумку с едой. Ира так изменилась, что страшно даже. Отмечаю изменения, как детали на картинках «найди десять отличий». Похудела, причем значительно — руки в рукавах темного свитера выглядят почти болезненно тонкими. Волосы все же подстригла — теперь длиной они по плечи, а не до середины спины, как раньше, еще и светлее — уже не просто светло-русые, а прямые и идеально-пепельно-блондинистые. Красиво. Ира закусывает губу — совсем как три года назад — и недоуменно щурится. Ира, ты носишь очки? Ира, ты по-прежнему плохо спишь по ночам? Ира, где ты потеряла колечко, которое всегда носила на указательном пальце? — Игнат, — Ира ломано улыбается, — давно не виделись. Мы обнимаемся скорее для Шурки, чем для себя — он вряд ли поймет, если мы просто будем стоять и пялиться друг на друга, как бараны на новые ворота. Ира хлопает меня по плечу, я стараюсь не дышать — и все же вдыхаю её запах, такой родной и привычный. Это нормально, что даже спустя три года она пахнет дыней и немного сигаретным дымом? Ты все еще куришь, Ира? — Да, — эхом отзываюсь я, — давно не виделись. К счастью, Шурка берет на себя переговоры, пока Ира деревянно как-то кивает и разливает чай по чашкам. — Игнат приехал ненадолго, — кивок, — будет искать работу в Москве, — кивок, — поживет пока дома, — кивок. — Прекрасно, теперь мне еще одну тарелку мыть, — Ира пытается шутить, но в её глазах — настоящая паника. Глупая, это я должен бояться, это мне должно быть стыдно. Это я убежал. Ира извиняется и уходит к себе. Шурка удивленно проводит её взглядом, затем переводит глаза на меня и пожимает плечами. — Наверное, с парнем поссорилась, — фыркает он. Ох, блять, да ладно. — Она с кем-то встречается? — я очень хочу звучать беззаботно, но, увы, беззаботности у меня в голосе нет и в помине. — Она постоянно с кем-то встречается, — Шурка качает головой, — ты вообще её видел или как? Я смотрю на дверь, закрывшуюся за девушкой, и понимаю — Шурка еще никогда не был так прав. Ира действительно выросла. И почему-то это на редкость неприятно.