***
После того вечера мы не разговариваем. Будто бы одно-единственное мое сообщение прорвало какую-то чертову дамбу обиды и недопонимания. Делать вид, что все в порядке, теперь практически невозможно — да и каким образом мы должны здороваться, желать друг другу приятного аппетита и спрашивать, куда подевался весь чай, если… «Зачем ты так?» «Извини». «Нет». Я потеряла свое право притворяться адекватной. Впрочем, его потерял и Игнат. Поэтому мы просто молчим.***
Дни проносятся мимо, как вагоны метро мимо пустого перрона, и я изо всех сил пытаюсь не заступать за желтую линию — и с каждым гребанным утром это дается все тяжелее. Наступает декабрь. Отвратительная погода заставляет меня сутками сидеть дома. Сил на алкогольные вечеринки не хватает. Сил на прогулки не хватает. Сил на то, чтобы улыбаться вроде-как-друзьям не хватает тоже. Максимум полезного досуга, который я получаю — тупой скроллинг ленты инстаграма. Интересно, у Игната инстаграм есть? Туда он постит фотографии со своими друзьями или не друзьями, у которых постоянно остается ночевать, с которыми где-то пропадает и от которых возвращается домой даже не ночью, а утром?.. Мне кажется, что я медленно, систематично и очень-очень основательно схожу с ума. По крайней мере, до определенного момента. Когда я возвращаюсь домой после очередного бессмысленного шатания по улицам, в доме непривычно сильно пахнет кофе — который, к слову, Игнат варить совсем не умеет. Я морщусь, замирая в дверях. Улавливаю голоса, доносящиеся с кухни. Нет, только не снова. Прежде чем я успеваю испугаться, до моего усталого и измученного ума доходит — голоса мужские. Один из них — Игнат. А второй… — Нат, кто-то пришел? Я слышал, как дверь открылась, — сквозь приоткрытую дверь кухни я слышу звук отодвигаемого стула и незнакомый приятный баритон. Нат? Я щурюсь, вытягивая шею и пытаясь заглянуть на кухню. Что-то в этом есть странно знакомое, странно привычное и давно забытое — но моя память услужливо подсовывает мне только пустоту. Владельца баритона рассмотреть не удается. Я почти заглядываю на кухню, но быстро себя одергиваю — общество Игната и кого бы то ни было мне сейчас не особо нужно. — Разве? Я не… — Игнат звучит почти растерянно. Не думал, что я вернусь так рано? Я тоже, но неожиданно кусачий мороз и отвратительная усталость сделали свое дело на отлично — я вернулась домой даже не вечером, а под аккомпанемент отвратительных зимних сумерек. Я бросаю все свои силы на то, чтобы раздеться максимально бесшумно. Сбежать в свою комнату, воткнуть в уши наушники и… И я эпично спотыкаюсь о чьи-то коричневые ботинки. — Шурасик вернулся? — владелец баритона все не унимается со своими дурацкими кличками, и, судя по всему, прочно настроен пообщаться не только с Игнатом — шаги у двери кухни отрезают мне все пути к отступлению. Шурасик, Нат… где-то я это слышала. Определенно слышала, вот только… — Эй, Шурка, как там… — Мимо, — мрачно сообщаю я, как только двери открываются. Парень, застывший в дверях, и близко не выглядит знакомым — хотя бы на первый взгляд. Высокий, одного роста с Игнатом, маячащим на заднем плане — но чуть более крепкий, с коротким ежиком русых волос и темными глазами. Парень смотрит на меня, прищурившись, а Игнат, наоборот, отводит глаза и устало кивает: — Ира. Я даже не знаю, представляет он меня своему другу или со мной здоровается — и додумать мысль не успеваю, потому что кареглазый парень вдруг недоверчиво вздыхает и делает шаг вперед. — Иринка? — парень щурится, будто бы не может меня разглядеть. Иринка. Так меня называл только один человек. Только один дебил, который никак не мог называть нас — всех троих — нормальными именами, как все остальные. Нат, Шурасик и Иринка. — Моня! — ору я так, что Игнат даже морщится, а вот лицо его друга раскалывает дружелюбная улыбка. В следующую секунду он уже стискивает меня в медвежьих объятьях — и я впервые за последние недели по-настоящему хохочу.***
Много-много лет назад. — Шурасик, — довольно тянет бледный упитанный парень, глядя на то, как Шурка пытается подтянуться на турнике, — мир делится на воинов и любовников. Что я хочу тебе сказать — ты точно не воин. — Воспринимай, как комплимент, — сообщает Игнат, перебрасывая однокласснику бутылку с водой, — но подтянуться все же попробуй, тебе еще нормативы по физкультуре сдавать. Я сижу на траве и щурюсь на солнышко. Игнат заканчивает девятый класс, а я заканчиваю оценивать его нового друга по шкале от одного до десяти. У этого Димы фамилия просто до колик в животе смешная — Кефаров. Она ему, очевидно, тоже не особо нравится, поэтому представляется он не иначе, как Димон Кефир. А где тогда ряженка, хочется спросить мне, но я молчу и просто смотрю на то, как Шурка подтягивается, потому что дома делать нечего. — Давай-давай, Шурасик, — Дима машет рукой, а затем говорит уже тише, — Нат, а чего он у вас хилый такой? — Сам ты хилый, — огрызается Игнат, — он умный просто. — Не то что некоторые, — бурчу я, бросая камешки в соседнюю стену. Удивительно, но парни меня слышат — и Игнат только закатывает глаза. — Ира, — многозначительно тянет он, — не начинай. — Да что я начинаю? — бурчу я, бросая следующий камешек, — Это твой друг начинает. — Что я начинаю, мелочь? — почти терпеливо спрашивает Дима. — Нат, Шурасик, — передразниваю я, — так сложно нормально говорить? Игнат фыркает и ерошит мои волосы. Дима тоже смеется: — Какая-то ты, Иринка, слишком колючая, как для образа младшей сестренки. — Иринка, — я закатываю глаза, — еще лучше. Дебилизм. Дима аж хрюкает от смеха. — Ну чего ты злишься, мелочь, — улыбается он, — хочешь — мне тоже прозвище придумай. Я задумываюсь на секунду, а затем широко улыбаюсь. — Раз ты Димон, — тяну я, убирая травинки с колен, — значит, будешь Моней. Игнат звонко смеется, и я зачарованно смотрю на то, как солнце играет на его волосах. — Моня Кефир, — фыркает брат, — боже, это звучит, как псевдоним для чувака, песни которых крутят в маршрутках. — Нормально, — фыркает Моня, скрывая улыбку. Я улыбаюсь в ответ. — Я подтянулся! — орет Шурка сзади, — Видели? Видели? Солнце светит почти невыносимо ярко. Так Димон становится Моней, а Шурка в итоге не сдает физкультуру — и пятерку ему ставят просто из-за того, что он очень кстати побеждает на олимпиаде по математике.***
Бурное воссоединение заканчивается вполне себе нормально — мы пьем чай. Как оказывается, Моня, которого теперь Моней называть как-то странно, работает в какой-то юридической конторе, и Игнат только что по счастливому стечению обстоятельств устроился туда же. Оказывается, тот самый улыбчивый и смешливый Моня — взрослый парень теперь. Я только улыбаюсь. В какой-то момент все так же, как раньше — смех, шутки, Игнат, закатывающий глаза, фирменное «нормально» Мони, мои не слишком качественные остроты. Игнат улыбается. Я наливаю всем чай и почти верю в то, что когда Моня уйдет, Игнат улыбаться не перестанет. Почти. — Иринка, и в кого ты такая выросла? — патетично спрашивает Моня, когда Игнат уходит говорить по телефону, и я только фыркаю, — Я тебя даже не узнал, подумал сначала, что это пассия Игната на чай заглянула. Я замираю. — Пассия? — тихо выдавливаю я. — Ну да, — Моня машет бутербродом, — та, ради которой он в Москву вернулся. А ты не знала? Проглотить чай. Вдохнуть. Улыбнуться. — Нет, — держись, держись, держись, — нет, не знала. — Ух, а еще сестра, — Моня улыбается, но мне не до шуток, — Мы как-то с Игнатом встретились случайно после его приезда на вечеринке у общего друга. И брат твой напился до чертиков, а потом как скажет, мол, как хорошо наконец-то вернуться. И я спрашиваю у него, а что не так до этого было, зачем вернулся, как там вообще жилось. А Игнат смотрит на меня так грустно-грустно и говорит, мол, не зачем, а к кому. Мол, есть одна девушка, с которой ему очень-очень нужно пообщаться. Я замираю. К девушке. Девушка, с которой очень-очень нужно... За спиной кто-то вздыхает — я поворачиваюсь и встречаюсь взглядом с Игнатом, который стоит в дверях. Моня, блять, ты все испортил.