***
Вдруг словно из ниоткуда возник порывистый ветер, неожиданно разыгравшийся под вечер. Закачались и заскрипели высокие лесные деревья, и мелкими белыми хлопьями пошёл первый снег. — Кажется, быть снежной буре, — слегка обеспокоенно заметил Уилфред, — мы ведь получили присяги от всех провинций, может, стоит переждать непогоду? Спешить нам всё равно некуда… Генрих задумался, а затем коротко спросил: — Есть здесь рядом какое-нибудь селение? — Ну, мы сейчас в окрестностях крепости Дюбен… Если слегка прибавим ходу, то успеем выехать с лесной дороги до темноты. — Подожди, это случайно не та самая крепость, в которой теперь содержится Плантег со своим рабом? — Она самая. Уилфред искоса посмотрел на брата, чтобы прочитать по глазам его реакцию. Генрих осторожно отвёл взгляд, немного склонив голову, а на его щеках выступил лёгкий румянец. «Быть этого не может! Ещё меня попрекал, а сам-то хорош», — подумалось ему. — Нам нужно выехать из леса до наступления темноты. Поднимается буря, мы переждём её в ближайшем селении. Ускоримся! — отдал приказ Генрих и сделал вид, будто не заметил ухмылки, невольно сорвавшейся у брата.***
— Плантег был той ещё сволочью — Норман вальяжно откинулся на спинку своего дубового кресла, смело глядя Генриху прямо в глаза, что выдавало в нём чистокровного вальданца. —Да и не только Ричард, его братец тоже хорош. Когда Рич стал королём, у Патрика… — Патрика? — Уилфред уточнял каждую мелочь, ему, очевидно, приходились по душе рассказы лесоруба. — Ну, у брата Ричарда, неужели не знаете..? Так вот… — А почему он тогда не принял корону? — не унимался младший Стюарт. — А он хоть и старший, только бетой родился, вот. И когда Ричард занял престол, этот дьявол такую власть почувствовал, что нам в Дюбен стало ясно: дела отныне пойдут туже. Патрик этот поднял налоги так, что из всех лесорубов выстояло только моё дело, остальные не выдержали. Нет, мне, конечно, оно хорошо, что я один остался, но ребят-то жалко, у них семьи. Сейчас на меня работают, вот — Норман примирительно почесал бороду, но вдруг хмель снова ударил ему в голову, и к нему вернулось былое ожесточение, с которым он рассказывал о недавнем прошлом Вальдека. — А ведь эта паскуда ничего не стыдилась! Был у нас здесь один аббат со своей семьёй, Стивен Бексворд звали, хороший альфа, ничего не могу сказать. Только вот с детьми не повезло да с мужем, тоже мразь оказался, не хуже Плантега. Так вот, из потомства у него был только один омега, правда, хорошенький, на него все наши заглядывались. Только, говорят, он не от аббата-то был, и я тому слуху верю: у отца с папой волосы отродясь чёрные были, вальданцы же, а у мальчонка – светлые-светлые, почти что белёсые. Старший омега с каким-то детмольдцем не раз встречался, так что малой ваших кровей. Время прошло, и когда мальчику семнадцать исполнилось, отец неожиданно скончался, так что и определиться не успели, как жить будут. Остались эти двое омег никому ненужными, при них только бета какой-то был, подарок отца сыну. А тут как раз эта гадина Патрик подвернулся, предложил папе продать ему ребёнка, а тот и согласился. Мы все тогда, помню, из домов выходили, когда Плантег с мальчишкой в крепость мимо селения возвращались. Стоим, смотрим, а сделать-то ничего не можем, только сердце болит. Патрик его потом Ричу передарил: семнадцатилетку в честь семнадцати лет коронации. С тех пор о мальчишке и не слышно. Говорят, что муж Плантеговский, стало быть, второй король, и есть наш парень… Кто уж его знает. Это Вы хорошо поступили, что дали ему ребёночка выносить — Норман всё так же прямо обращался к Генриху, словно совершенно его не боясь. — Это ведь грех, если беременного-то убить… А вы ещё удивляетесь, что Вам все провинции присяги так радостно подписали. Вы, можно сказать, нас всех спасли. Генрих смешался из-за последних слов Нормана. — Я… Пойду. Спать. Нужно… Нужно всё обдумать! — он неуклюже поднялся из-за стола и слабо зашагал к лестнице, ведущей в его сегодняшние покои. Хмель подействовал и на него. Ему не давали покоя некоторые детали из рассказа Нормана, противоречившие тому, что он знал сам. — Подожди! — нетерпеливо окликнул его Уилфред, — ты так и не сказал ничего толком насчёт завтрашней охоты. Тут такая дичь водится, нигде больше такой нет! Соглашайся, постоим здесь ещё денёк, Норман, кажется, не против. Лесоруб многозначительно кивнул. — Хорошо, хорошо, будет тебе охота. Бери… Да кого хочешь из наших бери и поезжай, а я завтра же в Дюбен. — Дюбен?! — этого младший Стюарт никак не ожидал. — Да, Уилфред, в Дюбен. Я обещал ему. Спокойной ночи, братец. И Генрих медленно зашагал по лестнице, оставив Уилфреда радоваться своей догадке.***
В комнате было душно, лишь камин, разожжённый чьей-то заботливой рукой, озарял её стены алым пламенем. За окном светились редкие вальдские звёзды, Генрих же за всё это месячное путешествие по завоёванной стране успел соскучиться по детмольдскому ночному небу, всегда усыпанному тысячами самых ярчайших бриллиантов. Он часто думал о своей родине и всегда невольно возвращался в своих воспоминаниях в те дни, когда он был ещё совсем зелен, когда грезил о завоеваниях и победах на турнирах, когда главной мечтой была судьба монарха. Тогда весь мир был полон открытий и чудес, и юный альфа, позабыв страх, мчался вперёд Этана на охоте, радостно махал рукой при виде королевской армии и приглашал на танец прекрасного мужа Этана, который никогда ему не отказывал и летел с юным Генрихом по широкой зале. Какие это были времена! Чистые, светлые, ещё не видавшие горестей и лишений, а лишь наполненные ребяческой юностью и свежестью! Генрих много думал и о том, чтобы как можно быстрее объединить два королевства и вернуться домой. Ему нужно было обзавестись семьёй, воспитать наследника, а заодно насовершать различных подвигов, чтобы бардам в кабаках было о чём петь. Но все эти мысли тут же отодвигались на второй план, когда ему вспоминался милый омега, такой смелый и верный, что сердце Генриха невольно тянулось к нему. А эти глаза! Такие пронзительно искренние и чистые, как у ребёнка, заставляли поверить в его абсолютную невинность. Генрих почему-то полностью поверил в рассказ лесника,скорее всего потому, что судьба младшего Бексворда удивительным образом сочеталась с внешностью Невилла и его манерой держаться в обществе: он словно бы принимает то, что ему послала судьба и учится выживать в поставленных условиях. Теперь он был даже рад тому, что они не успели доехать до самой крепости и остановились ночевать у Нормана, человека, явно знающего больше, чем он рассказал, к тому же смелого и честного. И как бы его встретили родственники Ричарда? Вряд ли это обрадывало бы Плантегов, особенно Патрика... И тут только в тяжелой голове Генриха промелькнула мысль: ведь Невилл же сейчас снова в руках этого тирана, уже исколечившего однажды его судьбу. Вот почему он не получил ответа ни на одно из своих писем, которые Генрих еженедельно посылал с гонцами в Дюбен во время путешествия, чтобы удостовериться в благополучии своего нового подопечного. Ведь этот человек был способен на всё, что угодно, если ему хватило наглости купить сына священника! Да и вся эта история казалась какой-то нечистой: по подсчётам Генриха Ричарду на момент войны должно было быть примерно сорок четыре года, но когда с поверженного вальданца сняли шлем, он увидел человека не младше шестидесяти. Да и меч Плантег держал как-то неуверенно, словно он был для него тяжёл... Нужно было выяснить у Нормана все эти подробности, а также немедленно отправляться в Дюбен спасать Невилла, но Генрих окончательно опьянел и был уже не в силах подняться с кровати, поэтому крепко уснул, упав ничком на постель.