Мой брат, Когда у меня тяжелые времена, ты предлагаешь мне Пройти этот путь вместе И даже если впереди река, мы перейдем ее вместе Будет тяжело, мы устанем, Но какое это имеет значение? Жизнь тяжела со всеми ее взлетами и падениями, И все же, мы должны быть сильными. Мы смеялись и плакали, И тем не менее у тебя есть я. Гао Цзинь и Сяо Чэньян, «Мой милый младший брат».
Легкая позёмка заметала свежие, еще мягкие следы коней, вереницей бегущие в заалевшую даль. Вересковая пустошь, занесенная сухим снегом, постепенно оправлялась от долгого сна, лишь слабый ветер гулял меж её холмов. Усталое войско неторопливо пересекало границу дня и ночи. Уилфред уступил свою лошадь сонному Камалледину, который теперь ехал верхом, покачиваясь из стороны в сторону в полудрёме. Генрих искоса поглядывал на них, каждый раз недовольно отворачиваясь. Уилфреда это ужасно забавляло, и он только больше проявлял внимание к хету, смеясь и шутя с ним, а между тем с наслаждением наблюдал, как Генрих все больше мучался. Они не разговаривали с того самого дня, как Генрих пообещал чуть ли не отлучить Уилфреда от семьи за невыполнение своего приказа тогда в Дюбен. Неслучайно Уилфред выбрал оружием для поражения Генриха именно Камалледина: хет и был причиной их ссоры, и оттого, что Уилфред так сблизился со своим оруженосцем, Генриху становилось все больнее. Но Уилфред не мог не заметить, что помимо их разладившейся дружбы брата тревожило что-то еще. В иной раз он поспешил бы скорее выяснить причину, но теперь Генрих держался особняком, и Уилфред издалека наблюдал за ним, стараясь разгадать уже старую загадку. Одно младший Стюарт знал точно: это был новый «приступ» той апатии и той печали, мучавшей Генриха. Это чувство отходило на второй план, когда Генрих был с Невиллом, он, казалось, снова становился самим собой, но теперь, когда он погнал свою лошадь чуть быстрее и остался совсем один впереди войска, эта душевная болезнь снова захватила его. Перед ними показалось маленькое пограничное селение, деревушка Монсоро, памятная воинам тем, что именно здесь они отмечали победу над Вальдеком. Уилфред же запомнил её как место, где Генрих впервые впал в свою меланхолию и даже попробовал поделиться с ним причиной, но Уилфред не проявил к этому должного внимания. А теперь все больше жалел об этом. Внезапно на подходе к деревне Генрих отдал приказ остановиться. В войске поднялся гомон, но Генрих лишь взмахнул рукой, и наступила тишина. Стюарт спешился и остался стоять на земле, в то время как его рыцари все еще были на лошадях. Генрих достал небольшой сверток темно-алой, словно запекшаяся кровь, ткани. У него в руках оказалось Детмольдское боевое знамя, потрепанное и порванное местами. При виде своего флага каждый поспешил спуститься с лошади, лишь Камалледин немного помедлил, но под укоризненным взглядом Уилфреда все же присоединился к общему порыву. Генрих выше поднял знамя и заговорил: — Детмольдские рыцари! Я держу в руках наше боевое знамя, за которым вы шли вперед в бою, за которое проливали свою кровь. Корона никогда не забудет вашего подвига, и потому мы приехали сюда, в Монсоро. В этой маленькой деревне, одной из тысяч других, родился человек, ставший для нас с вами символом отваги. Монсоро — родина Мартина, — Генрих не назвал фамилии, но каждый понял, о ком идет речь. — Мартин был одним из наших знаменосцев, он мчался впереди всех, чтобы наше гордое знамя указывало нам путь на войне. Он был первым, кто погиб в бою с вальданцами при столице нашей родины, городе Домце. Здесь у него остался жених, и я встретился с ним, еще когда мы здесь же отмечали нашу победу. Я обещал привезти это знамя в Дорф и подарить его ему, словно бы его суженый сам побывал в поверженной столице. Это знамя отныне будет символом памяти всех воинов, павших в том бою! Я клянусь, что их семьи не будут забыты, а сами они навечно останутся нашими героями! Слава воинам-победителям… Последнюю фразу Генрих бросил уже тише, словно бы стыдился собственных слов, но рыцарям и без неё хватило речи Генриха, чтобы поднять всеобщий ободряющий гомон. Уилфред же про себя отметил, как Генрих был похож в эту минуту на их покойного отца: смелый взгляд, сильные, сжатые ладони и громкий, всегда приказной голос. Но за этим образом всесильного монарха Уилфред смог разглядеть и настоящего Генриха, переживавшего смерть каждого воина, отдавшего за Детмольд свою жизнь. Внезапно в памяти Уилфреда стали возникать обрывки фраз Генриха, сказанных им на пире в Монсоро. Оставленные мужья, отправлять на смерть, запомнить убийцу… — Генрих! — Уилфред истошно выкрикнул имя брата, переполняемый волнением. Кажется, он разгадал. — Это… Это не твоя вина! Рыцарский гогот снова стих, и Генрих, почувствовав неловкую тишину, обернулся к Уилфреду. Он уже направлялся в Монсоро, но теперь почувствовал, что не может оставить брата в таком состоянии. Уилфред тяжело дышал, его грудь высоко вздымалась, а смотрел он, словно бешеный пес, сорвавшийся с цепи. Но вместе с тем Уилфред слегка улыбался, даже, казалось, ласково, и Генрих понял, что брат скучал по нему. Он одним взмахом руки подозвал к себе Уилфреда, и, обняв его, ничего не говоря, вместе с ним пошел к Монсоро в абсолютной тишине. Камалледин озадаченно посмотрел вслед своему рыцарю, но не последовал за ним. Это было что-то их личное.***
— Ты напомнил мне отца, — вдруг сказал Уилфред, стараясь завязать разговор. Генрих лишь усмехнулся, но по-доброму, и младшего это обнадеживало. — Я хочу вас познакомить. Я думаю, он многому сможет тебя научить. — Омега? Меня? Ваше Величество, я пожалуй, откажусь от таких уроков! — Дурак ты, Уилфред. Самый настоящий. Но Уилфред улыбнулся и слегка толкнул Генриха. В человеке, стоявшем перед ними, Уилфред узнал того самого омегу, приносившего воду для их коней. Это был совсем молодой парень незаурядной наружности. Завидев их, он опасливо оглянулся и бросился навстречу. Уилфред удивился такой спешке. Приблизившись к Стюартам, омега быстро поклонился и принял подарок Генриха. Он хотел было тут же убежать, но Генрих задержал его, и, обратившись к Уилфреду, сказал: — Это Жан, жених Мартина. — Уилфред незамедлительно поклонился. Омега же явно был не рад затянувшейся встрече и снова попытался вырваться, но Генрих попросил его немного задержаться. — Простите, но мне нужно торопиться. Нельзя, чтобы кто-то узнал о нашем договоре. — Да, конечно, но прежде я бы хотел попросить тебя кое о чем. Помнишь, ты сказал мне, что желал бы для Мартина лишь одного? Прошу, не мог бы ты повторить мне еще хотя бы раз свое желание? — Все, чего бы я хотел, это того, чтобы он помнил, что всегда есть тот, кто ждет его и надеется на его возвращение. Его безрассудство… Я хотел бы, чтобы он чаще помнил обо мне, когда рвался вперед. Быть может, тогда я бы сейчас встречал его, а не Вас. А теперь прощайте, мне нужно еще поспеть в… Как же тяжело решиться произнести! Прощайте, король Генрих, молодой монах из Монсоро никогда не забудет Вашей доброты! И Жан скрылся в узких улочках деревни, прижимая к сердцу алую ткань. — Не очень-то он похож на монаха, — спустя мгновение скептически произнес Уилфред, когда омега скрылся из виду. — Он еще не принял обет, Уилфред, но я уже дал ему свое личное благословение. Не смотри на меня так, это его собственный выбор. Они с Мартином не были обручены, и теперь его родители хотят выдать его замуж. А он, как видишь, не хочет… — Но при чем здесь я? Генрих слегка замялся, но собрался с силами и заговорил, иногда сбиваясь: — Уилфред, мы с тобой были вместе с самого детства. Наша с тобой судьба такова, что у нас нет никого ближе друг друга. Тогда в Дюбен… Сейчас я верю, что Камалледин не плохой человек, но мне казалось, что в его действиях был злой умысел. Ты уже догадался, что я люблю Невилла. Я собираюсь забрать его в Детмольд, как только будет покончено со всеми формальностями. Но я все так же останусь твоим братом, Уилфред! Поверь, меня мучала совесть за все те грубые слова, что я сказал тебе. Я знаю, ты никогда не предашь меня, ты всегда был и будешь на моей стороне! Вот только твое своенравие… Я знаю, освободив Камалледина, ты хотел показать мне, что я тоже ошибаюсь, ведь тебя так раздражало мое беспокойство о тебе. Ты думал, что я запрещал тебе бросаться в атаку в одиночку, потому что хотел поиграть в мамочку? Уилфред, да я же люблю тебя, я же дорожу тобой как единственным человеком, способным понять меня. Да, я виню себя в смерти всех моих людей, но я обещаю, что справлюсь с этим чувством. Ты всегда был рядом, и, чувствуя твою поддержку, я готов принимать свою участь. Если ты веришь в меня, значит, я чего-то стою. Я буду тем, кто я есть, ради тебя и Невилла, людей, которые считают, что я на что-то способен. Вы прощаете мои ошибки, может, и я смогу простить… Ты ведь прощаешь? Но вместо ответа Уилфред лишь светло-светло улыбнулся и украдкой кивнул. Позади вставало солнце. Тьма отступила. Впереди их еще ждал день пути до столицы, а им еще многим нужно было поделиться друг с другом.