Не надо думать, что человек, поступающий в соответствии со своими убеждениями, уже порядочный человек. Надо проверить, а порядочны ли его убеждения. Федор Михайлович Достоевский.
Уилфред озадаченно вглядывался в серебрящуюся под холодным утренним солнцем гладь Старого озера, стараясь разглядеть в ней свое отражение. Он никак не мог понять, кто был перед ним: он сам или же его отец, который мерещился ему в последнее время все чаще. Отец был строгим человеком старой закалки. Даже папа слегка побаивался его и всякий раз поучал детей уважать отца и восхищаться им, отчего в глазах маленьких Стюартов он стал чем-то вроде недостигаемого идеала, неприступного и холодного. Уилфред часто вспоминал его большие ладони, густые волосы и темно-зеленые глаза. Альфа завидовал Этану: из четырех братьев он был больше всего похож на отца, Уилфред с Генрихом представляли из себя что-то среднее, Стивен же вышел копией папы. Старший Стюарт редко бывал нежен с детьми. Он не был безразличен к ним, но никогда не умел показать своей любви, хотя очень старался: однажды из похода он привез годовалому Генриху какой-то старинный манускрипт, надеясь таким образом с детства приучить ребенка тянуться к знаниям, и был очень огорчен, когда младенец не оценил подарка. Но Уилфреду запомнился один случай, произошедший с ним много лет назад. Эта история уже превратилась в что-то вроде сна, сохранившегося в памяти, но уже размытого и словно бы туманного. Уилфреду виделись теплые, мягкие пальцы, темные локоны и какие-то грустные глаза. Отец взял его на руки и принялся ласково щекотать сына, а потом вдруг стал серьезен и, строго посмотрев на Уилфреда, резко сказал: «Поступай всегда так, как велят тебе твоя собственная совесть и законы нашей страны. Даже если сердце твое будет против». А дальше Уилфред ничего не помнил, но подозревал, что имел в виду отец. Когда им с Генрихом было по семь лет, папа потерял ребенка, который должен был стать четвертым сыном. В этот же день из жизни семьи Стюартов исчез Этан на долгие три года. Младшие еще не могли понять, что произошло, но как потом рассказывал Джеймс, родители были против их с Этаном свадьбы, и тогда он поставил условие: либо они дают свое согласие, либо больше никогда его не увидят. Отец вспылил, слово за слово, и Этан был послан на войну; Джеймс последовал за ним. Папа всегда был слаб здоровьем, и все его беременности протекали крайне тяжело. Новость о том, что его первый и самый любимый сын послан далеко от родного дома на верную погибель только поспособствовала ухудшению его состояния, и у него произошел выкидыш. Отец винил во всем Этана и проклял его, сказав, чтобы они с Джеймсом никогда больше не появлялись у стен замка. Они встретились спустя три года, когда появился Стивен, а папа скончался, лишь увидев своего новорожденного сына. Между отцом и папой существовала некая духовная связь, и стоило второму скончаться, как стало понятно, что отцу осталось недолго. Нет, они не примирились, но отец умолял Этана не бросать своих братьев, и он согласился, сказав, что делает это ради папы. Но никогда, никогда отец не жалел о том, что сделал. Он часто горевал о сыне, тайно узнавал о его жизни, но ни разу не показал своей слабости, и лишь повторял, что таковы законы и его собственные убеждения. Хотя каждый в замке знал, что стоит Этану только появиться на пороге и попросить прощения, как он тут же будет принят, словно этой разлуки никогда и не было. Вот только Этан не спешил возвращаться. Уилфред почувствовал, как кто-то аккуратно обнял его. Запаха не было, даже самого слабого, и он сперва подумал, не Камалледин ли так осмелел? Но, обернувшись, он увидел Джеймса в его прекрасном утреннем наряде и, поклонившись, поцеловал его руку. — Ты чего здесь один? Генрих вон уже собирается, чтобы завтра за своим этим Невиллом поехать. Ты ведь с ним будешь? Он сказал, что тебя с собой хочет взять… — Я… Я еще не знаю, Джеймс. Может, и не поеду еще. Завтра видно будет… — Это как? Ты всегда с ним таскался, а теперь чего? — что уж говорить, такта у Джеймса не занимать. Уилфред не ответил. Он снова посмотрел на свое отражение и задумался: стоит ли ему поступить сейчас так, как учил его отец? Генрих не рассказал Джеймсу о Невилле ничего из того, что могло бы помешать их воссоединению. Уилфред знал, что стоит только ему хоть упомянуть о беременности, о Ричарде и о том, что ребенок возможно даже не от короля, Джеймс никогда не разрешит Генриху вернуться за вальданцем. Вот только почему Уилфред никак не мог решиться на это? Совесть говорила, что он поступит правильно, если расскажет Джеймсу все, что знает. Так будет лучше и для Генриха, ведь уже скоро брат найдет здесь себе пару и получше, чем безродный омега с вражеской земли. Так Генрих останется при нем, не будет принадлежать случайному мальчишке, чуть было не разрушившему их дружбу. Так Уилфреду будет спокойней. В конце концов, он ведь собирался сказать правду. Вот тут-то Уилфред и переставал понимать самого себя. Он не раз лгал Джеймсу, а вот рассказать, как обстоит дело на самом деле, не мог. Разве не должно быть наоборот? Что его останавливало? Уилфред боялся это признать, но в глубине души знал: поступая так, как приказывает ему совесть, он предает Генриха. Почему все так перевернулось? Почему, чтобы помочь брату, нужно разбить его сердце? Интересно, что бы сделал Генрих на месте Уилфреда… Неужели сохранил тайну? Уилфред не знал. — Так что? — Не унимался Джеймс, — Рассказывай, что у вас произошло. Поссорились, да?—вдруг он пристально посмотрел альфе в глаза, отчего тот слегка покраснел. Ему было стыдно, хотя он сам не знал, за что. —Неужели и тебе этот Невилл так понравился?! Смотри, если так, то ты не смей с братом из-за омеги ссориться. Я тебе еще лучше найду, ты только не смей! Все еще будет у тебя. — Нет, тут в другом дело. Джеймс, вот скажи мне, ты ведь считаешь, что важнее нашей с Генрихом дружбы ничего нет, да? Это была спасительная ниточка, за которую Уилфред ухватился всеми силами. Теперь эта фраза Джеймса станет его оправданием для самого себя. Ведь он действительно поступает по совести, слушаясь своего воспитателя. Вот только почему в его груди что-то ныло и болело, не переставая? Омега слегка замялся, но кивнул. Ему начинал не нравиться ход их разговора. — Тогда… Не пускай его туда, Джеймс. Пожалуйста! И Уилфред снова прильнул к его руке, целовал пальцы и проникновенно с мольбой смотрел в глаза. Это было похоже на то, как Уилфред в детстве просил у него прощения. Альфа был тяжелым ребенком, резким, но Джеймс всегда знал: Уилфред добрый, любящий мальчик, просто он не умеет это показать. Если Генрих носил ему цветы, откладывал деньги, чтобы покупать подарки, то Уилфред обыкновенно смущенно целовал его и дарил какую-нибудь неказистую самодельную безделушку. Но это было в праздничные дни; в повседневности он был вовсе не так мил и постоянно искал приключений на свою голову, не забывая при этом приглашать к участию и Генриха. И старший обычно соглашался, а потом они оба выслушивали нравоучения Джеймса и дружно получали по легкому подзатыльнику от Этана. — Уилфред, ты чего это? Невилл, кажется, милый мальчик. Я еще понаблюдаю за ним, конечно, но из того, что мне рассказал Генрих… — А про то, что этот милый мальчик беременный непонятно от кого, он тебе рассказал! ? Может быть он упомянул, что его любимый Невилл — тот самый второй король, которого Генрих должен был убить еще в первый день? А его родословной, тем, что он родился невесть от кого, он мимолетом с тобой не поделился?! Лицо Уилфреда сделалось страшным, отчего Джеймс не на шутку испугался за его здоровье. Он покраснел, тяжело дышал, его грудь вздымалась от гнева и, казалось, что можно было слышать стук его сердца. Вдруг Джеймсу даже показалось, что в его глазах промелькнул отблеск зеленого пламени, слишком хорошо ему знакомый. Омега опасливо приложил ладонь к его лбу. — Уилфред, миленький, ты весь горячий. Ты не волнуйся, когда жар бывает, и не такое в голову придет. Пойди поспи, зайчик, а Генриху я скажу, чтоб без тебя ехал. Он все поймет, правда. Ты только не горячись, хочешь, я посижу с тобой? Стивен все равно с Этаном почти целый день будет. — Нет, Джеймс, со мной все в порядке! Умоляю тебя, поверь мне! — Но Джеймс лишь успокаивающе гладил его по голове. —Что мне сделать, чтобы тебе доказать? Ах, точно! Вот ты мне скажи, когда у вас с Этаном был первый раз? Омега вопросительно взглянул на него, и вдруг рассмеялся: — Уилфред, мальчик мой, а не слишком ли личный вопрос? — Да эти просто… Мы ездили по провинциям присяги собирать, а как вернулись, у них в первый же день и было. Джеймс, ну послушай меня! Он не любит Генриха, ему только одно и нужно — ребенка своего выносить. Невилл его изведет, погубит. Ну прошу тебя, не пускай ты его! Неужели ты позволишь Генриху пропасть с этим мальчишкой, неведомо как завладевшим им? Я Генриха таким, какой он при Невилле, никогда не видел. Стоит ему хоть слово сказать, этот уже бежит, только бы угодить! Меня он не послушает, а твоего запрета не обойдет. Джеймс, наш Генрих хочет жить здесь с безродной вальданской шлюхой, неужели ты… И вдруг Джеймс со всей силы хлестнул его по щеке. Уилфред испуганно, словно маленький зверек, отскочил в сторону, и омега, осознав, что сделал, снова прижал его к себе. — Прости, прости меня, зайка. Больно сделал тебе, да? Ты не бойся, я больше никогда тебя не трону, нашло на меня что-то. Я ведь люблю тебя, слышишь, как сына своего люблю. Вы мне все как родные детки, даже Этан иногда. Вот только ты больше не смей никого такими страшными словами называть, миленький, —Джеймс жарко целовал его лицо, вытирая слезы, выступившие из глаз, — это ужасные слова, они идут за человеком всю жизнь и никогда не отпускают. Меня как только не называли, когда за мной Этан ухаживал. Каждая дворовая собака считала своим долгом оболгать меня. Но я ведь любил Этана. И сейчас люблю. Пообещай мне, что будешь осторожен, говоря такое. Я чуть было однажды не отказался от Этана из-за таких вот злых языков. Обещаешь? — Обещаю. Ты только больше тоже никогда не бей. Папочка… Уилфред ближе прижался к нему, Джеймс крепко поцеловал его, и даже не сделал своего обычного замечания. В семье Стюартов все знали, что Джеймса и Этана нельзя было называть своими родителями. — Никогда, никогда больше так не сделаю, Уилфред! Ну, успокаивайся, ты уже взрослый, нельзя тебе плакаться. Давай так договоримся. Я поеду, погляжу, что он за человек, этот Невилл, а дальше видно будет. Мы об этом никому не скажем. Ты только Генриха еще денечек хотя бы здесь продержи, хорошо? Этану скажу, что поеду графа какого-нибудь навестить, он возражать не станет. А из придворных пусть кто-то попробует пискнуть! Уилфред кивнул, и легонько поцеловал Джеймса прямо в губы, отчего омега заулыбался и, смеясь, аккуратно шлепнул его.***
К вечеру Джеймсу подали карету. Он украдкой простился с домашними, назначил Стивена, как омегу, главным в доме. И уехал. Уилфред смог уговорить Генриха задержаться в Детмольде еще на день. Он провожал взглядом королевскую карету и почему-то вдруг почувствовал себя так паршиво, что ушел спать даже раньше Стивена. Хотя и сам не знал причину своей болезни, ведь все свершилось почти что так, как он хотел. Ночью ему снился плачущий папа.