Покорившийся судьбе

      Он ничего не ответил. А что ему было сказать? Казалось, в ту минуту Невилл потерял дар речи, а вместе с ним погас последний уголек надежды на счастливое завтра, который пусть слабо, но еще теплился в его груди. В самом деле, он до последнего верил, что ему удастся сбежать с Генрихом, попробовать начать все заново и даже наконец обрести покой. Больше всего на свете он хотел, подобно другим омегам, иметь дом, где ему не будет страшно, где ему не придется день за днем доказывать свое право на жизнь, иметь место, пускай даже самое скромное, где его будут всего лишь любить. Невилл уже устал бояться и плакать, и отец, кажется, это понял.       Этой ночью он снова снился омеге. Невилл опять был мальчиком, ему опять было десять лет. Сон был удивительно правдоподобным: отец был так же слегка седым, у него был ласковый голос, добрый взгляд и длинная ряса, ложившаяся волнами на его коленях. Невилл сидел у него в ногах, медленно вышивая букет полевых цветов, отец старательно что-то писал, как обычно красиво выводя крючки. Невилл больше всего любил эти моменты тишины в доме, когда папа на целый день пропадал в городе, и они с отцом могли подолгу вот так сидеть, не нарушая молчания. Иногда Стивен посматривал на сына, каждый раз одергивая его, если тот начинал злиться, когда ненароком укалывал острой иголкой маленький пальчик.       — Не позволяй злости затуманить свой разум. Палец заживет, но что ты будешь делать с иголкой, которую ты, рассердившись, погнул?       Невилл чувствовал его руку на своих волосах, как он ласково гладил его, словно поучая, и Невилл кивал и снова принимался за работу. Отец, удовлетворенный тем, что сын выучил свой урок, возвращался к своим свиткам.       С папой у него были совсем другие отношения. Ирвин проявлял нежность к сыну лишь в те редкие минуты, когда рядом не было Стивена. Аббат странным образом действовал на омегу: при нем Ирвин замыкался, становился холодным, и Невилл старался не попадаться ему на глаза, чтобы не получить очередное колкое замечание. Когда рядом был отец, Ирвин обыкновенно не упускал возможности упрекнуть сына в чем-либо, хотя всегда смотрел в глаза именно аббату, словно разговор с сыном был лишь предлогом. Недовольство у старшего омеги обычно вызывал внешний вид Невилла, однажды он даже сказал, что сын выглядит скорее как бета, нежели как омега. В самом деле, Невилл всегда был опрятно одет, но не более того; он не проявлял интереса к украшениям, духам и прическам, обычно скромно завязывая волосы в косу с тонкой белой лентой на конце. У него была еще одна — праздничная— широкая и яркая, с золотым узором, но Невилл ее почти не носил и держал глубоко в шкатулке, чтобы лента лишний раз не попадалась ему на глаза. Ее подарил Ирвин, однажды вернувшись из столицы, куда он особенно любил ездить. Невилл принял подарок, но неохотно: лента была слишком броской да и с его простыми одноцветными платьями совсем не сочеталась. Ирвин был расстроен тем, что сын не был рад его знаку внимания; Стивен тогда лишь снисходительно улыбнулся.       — Так что же ты собираешься делать?       Невилл не понял вопроса и поднял взгляд на отца. Стивен оставался невозмутимым, словно ничего необычного не произошло, но, поймав взгляд сына, усмехнулся и продолжил:       — Генрих приедет уже с минуты на минуту. А ты еще, кажется, ничего не решил. Хотя, возможно мне только кажется, — и он снова улыбнулся, но уже по-другому, словно смог на чем-то подловить Невилла.       — Но…Откуда ты знаешь? — Невилл снова оглядел себя. Внезапно он снова повзрослел, из-под платья виднелся живот. Отец не ответил. — А в прочем… Сказать честно, я и представить не могу, как мне следует поступить…       — Правда? По-моему ответ лежит на поверхности.       — Странно, что ты считаешь, что все так просто. Отец, я ведь не могу… так просто отказаться от него… Стивен медленно спустился со стула и присел рядом с сыном.       — И ты ведь сейчас не о ребенке, правда? — аббат тихо засмеялся и потрепал Невилла по голове. Он знал, что сын тоже думал об этом. — На самом деле все действительно просто: тебе всего лишь нужно выбрать между двумя людьми, которых любишь. Ну, чего же ты хмуришься? Ведь ты, кажется, еще в первый день вашего знакомства отказался от ребенка.       — Я? Отказывался? — Невилл растерянно посмотрел на отца.       — Да. Ты же пообещал отдать Стюартам корону, только если они дадут тебе родить ребенка. А дальше ваши судьбы ты передавал в руки Генриху. Звучит как отказ, милый.       Омега не ответил. Неужели отец действительно не понимает? Ведь это совсем другое, нельзя ведь сравнивать спасение жизни ребенка и избавление от него ради собственного счастья. Как отец вообще мог такое предположить? Невилл ни на секунду не сомневался, что сделает все, чтобы спасти сына, и слова Стивена его задели.       — Отец, Вы ошибаетесь. Тогда в Боденштайне я лишь хотел, чтобы мой милый ребенок появился на свет. Пусть его жизнь не была бы счастливой, но он видел бы солнце, на которое смотрел и я, ходил по земле, где ступала и моя нога. Я просто не имею права лишать его этого мира. Возможно, он бы нашел способ спастись, может быть, его судьба была бы лучше моей. Вот почему я спасал его, вот почему заложил собственную жизнь. Я лишь хотел, чтобы мой сын получил то, что принадлежит ему по праву — этот воздух, это солнце, землю и воду.       Сейчас же… Откажись я от него, убей я его сейчас, или когда он родится, сможет ли мое сердце все так же размеренно биться, если я буду знать, что, пока я радуюсь всем благам, дарованным мне судьбой, мой мальчик покоится в сырой земле? Отец, ты прав, я уже давно знаю, что сделаю. Вот только никак не могу на это решиться. Стивен все это время смотрел ему в глаза. Как хотел он открыть сыну тайну его будущего, направить и предостеречь, но не мог. Он лишь кротко кивнул.       — Я знал, что ты у меня умный и хороший мальчик, что бы кто ни говорил. Теперь слушай меня. Я помогу тебе. Поступай, как считаешь нужным, я буду рядом с тобой, в какие земли тебя бы не занесло. Мой сын, ты найдешь меня в дуновении ветра, в шелесте листьев и даже в звуке своего собственного голоса. Я здесь, потому что я еще жив в твоем сердце, а значит… А значит я буду с тобой, что бы ни случилось. А теперь… Тебе, кажется, пора.       Невилл вздрогнул. Дверь спальни тихо отворилась. Невилл почувствовал знакомый запах и, бросив взгляд на ночное небо, тяжело вздохнул. Он должен был сделать свой выбор.