В ту минуту Генриху показалось, что он видел нечто настолько прекрасное, что ему захотелось тут же уйти, чтобы не нарушать его покой. Вот только уйти он никак не мог да и не хотел.
Невилл еще спал, как всегда придерживая рукой одеяло. Его светлые волосы, собранные в легкую косу, слегка растрепались по подушке, и теперь его лицо казалось Стюарту особенно хорошеньким, когда ни одна прядь не закрывала его. Он дышал размеренно и свободно, словно сон его вовсе не был тревожным. Генрих осторожно присел на край кровати и послушно принялся ждать, не в силах разбудить омегу.
Невилл же не спал. В его голове разом смешались все мысли, в одно и то же время он и разыгрывал сцену мирного сна, и быстро обдумывал свои действия. Ему нужно было проснуться как можно быстрее, совсем нельзя было терять времени, но как это можно было сделать натуральнее? Невилл рассчитывал, что его разбудит Стюарт, но Генрих, кажется, никуда не спешил. Да и с чего ему было торопиться? Он ведь не знал, что в любую минуту может появиться
он…
В конце концов Генрих не выдержал. Он ласково провел ладонью по щеке омеги и тут же поцеловал его, но лишь слегка. Невилл был готов расплакаться, но взял себя в руки и сумел открыть глаза.
Как это было тяжело! Стюарт смотрел на него с такой любовью. Он ласково протянул к нему руку, Невилл неохотно подал свою, и Генрих все так же нежно поцеловал ее, а затем виновато опустил глаза. Омега хотел броситься к нему в объятия, прижаться и наконец рассказать ему все-все о своем папе, о Ричарде и этом ребенке… Ребенок! Если бы не он, Невилл бы сейчас же упал к Стюарту в ноги и рассказал бы ему всю правду. Но что будет с его сыном? Прости его Генрих, даже тогда его милый мальчик был бы обречен на погибель: Джеймс бы никогда не позволил, чтобы его ребенок был близок ко двору. Но как же ему не хотелось лгать…
— Невилл, я очень виноват перед тобой, — Генрих заговорил первым, стараясь понять по пустым глазам омеги, что произошло за время его отсутствия. — Я порядком задержался, и ты теперь, верно, обижен на меня. Но я никак не мог приехать раньше. Джеймсу, моему воспитателю, я, кажется, рассказывал тебе о нем, —При упоминании этого имени Невилл вздрогнул, но Стюарт этого, к счастью, не заметил, — ему, представляешь, пришлось на некоторое время уехать. Я не мог покинуть страну, не дождавшись его возвращения. Это было бы совсем некрасиво с моей стороны. Но вот я здесь; я покинул Детмольд как только представилась возможность. Ты простишь меня? Ведь я спешил…
Генрих осторожно приблизился к нему, но вдруг увидел на лице Невилла отвращение. Альфа собирался поцеловать его, но теперь уже замер и с нескрываемым непониманием во взгляде уставился на омегу.
— Я… Я не думал, что тебя это может настолько обидеть. Ты начал думать, что я не вернусь? Но ведь я обещал. Невилл, миленький, ну не сердись. Скажи мне, что я должен сделать, чтобы ты меня простил?
— Я не держу на Вас зла, скорее Вы должны ненавидеть меня, — вдруг заговорил Невилл так холодно, что Генрих не на шутку испугался.
— Невилл, что с тобой? За что я должен ненавидеть тебя? Ты, верно, не здоров. Ложись в постель, теперь уж нельзя и думать ни о какой дороге. Поедем, когда ты придешь в чувства. Теперь спи, я заставил тебя переживать разлуку и, видно, измучил тебя ожиданием. Поедем дня через три, к этому времени, я думаю, ты поправишься…
— Нет! — лицо Невилла сделалось страшным то ли от гнева, то ли от боли. Эмоции на нем менялись так быстро, что Генрих никак не мог различить, что на самом деле чувствовал омега. — Я… Я никуда не поеду с Вами! Ни сегодня, ни через три дня… Я достаточно принес Вам горя, я не имею права и дальше мучать Вас.
— Какое горе? Господи, что с тобой? Невилл, что произошло, пока меня не было? Кто и чего тебе наговорил? Неужели ты действительно болен? Или… не ты?
Генрих осторожно, даже боязливо, коснулся его живота. Невилл тут же оттолкнул его руку и разом вскочил с постели. Генрих оставался недвижим, в то время как омега отвернулся и вытер слезы, ненароком выступившие из глаз. Затем он снова обернулся к Стюарту и чуть снова не заплакал, увидев его лицо.
Все его черты, широко раскрытые глаза, трясущиеся губы и руки, говорили о том, что Генриху ужасно больно. Он больше не предпринимал попыток ничего выяснить, Стюарт лишь смотрел Невиллу прямо в глаза, с одной лишь мыслью: найти в них что-то родное, что-то от прежнего Невилла. Генрих и сам не заметил, как уже стал разделять Невилла словно на двух человек.
— Не смотрите на меня так. Мне давно уже стоило сознаться. Генрих, я… Я никогда не любил вас.
— Что ты сказал? Повтори, я, кажется, не расслышал…
— Нет, к сожалению, Вы все правильно расслышали. Я не должен был с самого начала лгать Вам, но мне лишь хотелось спасти своего ребенка. Вы обещали мне свое покровительство, но этого было не достаточно. Ваша любовь… она должна была защитить меня, стать своего рода щитом. Так и произошло… Но не думайте, что я совершенно ничего не чувствую к Вам! За это время я проникся к Вам определенной симпатией и теперь не могу мучать Вас больше. Генрих, я не имею права ехать с Вами в Детмольд. Вы никогда не заслуживали такого обращения с собой, тем более теперь, когда вернулись за опальным королем. Простите меня, если сможете, хотя я не надеюсь.
Наверное, Невилл никогда в жизни не произносил ничего более ужасного и фальшивого. Как ему хотелось, чтобы Генрих понял, что все это игра. Но признаться омега не мог, ведь его сын… Все так страшно закрутилось, перевернулось с ног на голову, что скажи ему кто-то еще неделю назад, что он будет врать Стюарту, будто никогда не любил его, Невилл бы не поверил.
Но Стюарт неожиданно стал строже, и Невилл даже испугался, когда альфа резко приблизился к нему, и около минуты смотрел прямо ему в глаза.
— Невилл, я никогда не поверю в то, что ты сейчас сказал, тебе это ясно? Может, все-таки расскажешь, в чем дело?
И вдруг Невилл засмеялся.
В ту минуту Генрих был готов поклясться, что перед ним был не его Невилл, а кто-то другой, ужасно похожий внешне, но имеющий совсем иную, прогнившую душу. Его омега не мог так громко и неприятно смеяться, не мог говорить такие страшные слова, тем более так просто, будто рассуждал о погоде. Либо перед ним был кто-то другой, либо Невилл зачем-то очень умело притворялся. В то, что его обманули, Стюарт верить совсем не хотел.
Но кто тогда был перед ним? Это был ужасный, порочный человек, не имеющий сострадания, хотя умеющий чувствовать, но становящийся от этого только хуже. Таким, как он, нельзя чувствовать и любить, эти корыстные люди разрушают собственную, а главное, и чужие жизни. Казалось, все существование их продиктована словно всеми смертными грехами сразу.
И тут Генрих понял. Перед ним был Ирвин, прятавшийся в собственном сыне все это время. Но неужели он теперь был одиноким аббатом, настолько несчастным, что был готов соединить свою судьбу с кем угодно? Если это так, то это многое бы объяснило: и недовольство Уилфреда, и слухи, ползущие в войске. А главное, это бы объяснило, почему этот мальчишка теперь превратился в змею и наслаждается муками своей жертвы.
Подумать только, ведь ему еще хватает наглости говорить, что он по доброте душевной признается в своем обмане, чтобы больше не мучать его. Даже здесь… даже здесь виноватым остается Стюарт. Полюбил, доверился— так теперь расплачивайся. И почему все вокруг было против него? Почему всегда ничего не получалось так, как он хотел, почему даже человек, которого он любит, предает его?
— Генрих, уходите. Я никогда не забуду Вам Вашей доброты, но… Я люблю своего покойного мужа и никого более на этом свете. Я обещаю, что не создам Вам проблем. Мы с сыном навсегда исчезнем из Вашей жизни. Поверьте, — голос Невилла вдруг дрогнул, — Вы… Вы несомненно сможете найти кого-то лучше меня. Забудьте, забудьте обо мне и будет Вам счастье. Я благодарен Вам за все. Давайте расстанемся если не друзьями, то хотя бы добрыми знакомыми. Позволите?
Невилл хотел было поцеловать его руку. Он хотел вложить в этот поцелуй всю боль прощания, запомнить навсегда его запах и унести его в своем сердце. Но Генрих вырвал ладонь из его рук и в последний раз взглянул на омегу.
— Значит, хорошими знакомыми?!
Он было замахнулся, уже хотел ударить, но тут же закрыл свое лицо руками. Ничто на свете больше не держало его с этим человеком в этом замке и в этой стране. В одно утро он потерял все, что, как ему казалось, принадлежало ему. А принадлежало ли?
***
И вот он снова остался один. Все, на что омега был сейчас способен, так это тихая молитва, глядя вдаль, туда, где холодным светом мерцали звезды. Нет, отец не покинет его. Он поможет, обязательно поможет.
А теперь он будет ждать прихода Ричарда. Как удачно, что получилось расстаться с Генрихом до его появления. Теперь Стюарт спасен. Но почему его так долго нет?
***
Но кто поможет Генриху? Он был убит горем, и никто из семьи Стюартов не знал, как ему помочь. Джеймс думал, что все это пройдет быстро и не оставит на сердце воспитанника особенно глубоких шрамов, но, кажется, ошибся.
Но все чаще Генрих думал о том, почему Невилл не вернул ему кольцо? Если все так, как говорит омега, то зачем ему этот кусок дрянного металла? Разве кто-то будет дорожить таким подарком от нелюбимого человека?
Где-то в душе Генриха еще жила надежда.
