Покорившийся судьбе

Бог мой, она тоже несчастна, а несчастные люди остро воспринимают чужое горе. «Исповедь неполноценного человека», Осаму Дадзай

      В тусклом свете сальной свечи лицо Кельвина показалось Габриэлю еще более ужасающим.       При дворе стало понятно, что с Эртоном творится что-то неладное, когда вместо свадьбы с ним Ричард из поездки к брату вернулся с новым возлюбленным, словно бы Кельвина и не существовало. Брошенный омега тут же удалился от посторонних глаз, закрылся в себе и не принимал у себя никого, даже Габриэля, с которым они в то время были довольно близки.       Ходили слухи, что он ушел в монастырь или вовсе покончил с собой, но спустя некоторое время затворник появился в свете. Казалось, с возрастом он лишь хорошел, что было оценено всеми, включая Ричарда, который хоть и любил своего нового избранника, но и был не прочь найти себе фаворита. И Кельвин с охотой принял эту должность. Габриэль удивлялся тому, с какой легкостью Эртон переступил свое самолюбие и принципы, но он не знал, что все это время Кельвин вынашивал план мести, который теперь был готов к исполнению.       Эта месть была страшна тем, что в ней была замешана любовь. Кельвин мстил не потому что потерял право называться королем и иметь при себе все богатства казны, но лишь потому что его сердце, доверившееся ласке впервые за всю его жизнь, было жесточайшим образом обмануто и словно втоптано в грязь. Ричарда он любил настолько, что винил во всем не его, неверного жениха, но омегу, уведшего у него Плантега. Со временем он смягчился, заметив, что и Невилл испытывает некие чувства к Ричарду, а не просто использует его, что Эртон бы посчитал ужаснейшим оскорблением. Он никогда бы не позволил, чтобы его любимого человека держали за игрушку, хотя сам был не против таковой являться. В сущности, Кельвин жил лишь мыслями о Плантеге и о том, как сделать его своим.       И вот теперь его душа, искалеченная и отравленная горем, отражалась во взгляде черных глаз. Освещенный желтым пламенем, он весь, казалось сгорал в пожаре, который в эту минуту бушевал внутри него самого. Языки пламени горячо обжигали его израненное сердце, заставляя Кельвина думать, что он не сможет вынести этой боли, что сейчас он умрет на этом же месте, не успев даже закрыть глаза, и Габриэль, вероятно, хладнокровно окинет взглядом его неподвижное тело, а потом проклянет его. Проклянет, как делал это уже сотни раз.       Боже, что может быть ужаснее исповеди перед человеком, чья жизнь была уничтожена твоими руками? Вот он, Габриэль, перед ним. Вот спят его дети. Как часто Кельвин мечтал попросить у него прощения, но теперь силы словно разом покинули его. Он слабо качнулся и лишь протянул руки к омеге, который вдруг подхватил его, и Габриэль увидел…       Слезы.       Габриэль плакал. Он держал убийцу своего мужа на своих руках и рыдал над ним, отчего вдруг Кельвину стало так тошно и противно, что и из его глаз вдруг потекли жгучие слезы. Они смотрели друг на друга, и в единении их взглядов читалась такая тяжелая печаль об ушедших днях их безмятежной юности, когда они были молоды и свободны, и когда страх одиночества не вершил их судьбы.       Одиночество! Вот чего больше всего на свете боялся Кельвин Эртон. Оно преследовало его с самого рождения, но когда вдруг в его жизни появился Ричард, заполнивший пустоту в его душе, Кельвин уже не мог его отпустить. И Габриэль его понял. Он понял это сразу, когда узнал, что слухи о Невилле и его муже начал распускать именно Эртон.       Но Габриэль видел в нем не только убийцу, идущего по головам к своей цели, он видел в нем омегу, словно выброшенного штормом на берег: он удержался, он выжил, но надолго ли? Они оба были на волоске, и старое чувство дружбы, какой-то низменной жалости вдруг взыграло в Габриэле. Он не мог ему простить всех несчастий, упавших на его семью по воле Кельвина, но в то же время он видел в Кельвине что-то человечное.       Кельвину тоже было больно.       Боль, страдания и печаль – они во все времена объединяли людей, вершили их судьбы и были силой, двигавшей этот мир. Мучения человеческие заставляли каждого быть добрее к другому, осознавая, что у них есть общие тяготы, их терзает одно и то же. Людей всегда сближало не добро, их сближали общие муки, благодаря которым они учились видеть в другом частицу самого себя       И Габриэль ему поверил:       – Сейчас же успокойся. Я помогу тебе убедить Невилла, только пообещай мне одно: никогда, слышишь, никогда больше не появляться в моей жизни. Своих детей я тебе не доверю, даже не думай. Хватит с тебя и того, что я хотя бы не удавил тебя прямо здесь, пока тебя никто со мной не видел. А теперь иди и тщательно приготовь все к нашему отъезду, детей я возьму с собой. Мы затеряемся в Детмольде, и дай тебе Бог то счастье, ценой которого оказалась жизнь моего мужа.       Кельвин устало кивнул и рукавом платья вытер след от горячей слезы на лице Габриэля. Омега в свою очередь сморщился и посмотрел на детей.       Удивительно, как эти крохотные создания не были разбужены шумом разборок двух омег. Быть может, где-то там, среди холодных звезд, кто-то очень родной, далекий и в то же время такой близкий заботливо охраняет их сон и покой. Кто знает…