Покорившийся судьбе

      После рассказа Невилла, когда омега уже замолчал, но все еще, очевидно, находился в плену своих воспоминаний, Габриэль смотрел на него, ясно осознавая, насколько ошибочны были все его суждения о жизни четы Плантегов, и чем дольше он смотрел на Невилла, на его по-детски нелепое в эту минуту лицо, тем больше он убеждался в этом. Невилл улыбался, причем той особенной улыбкой, которая очень нравилась Ричарду (и он знал несколько верных способов вызвать ее), но которую терпеть не мог Габриэль. Она появлялась на лице омеги непроизвольно: тонкие губы сжимались, их уголки неестественно поднимались, и в обычное время его довольно милый ротик изменял черты лица Невилла в худшую сторону и если не портил его лицо окончательно, то неизменно придавал ему вид ребенка, заискивающего расположения у взрослого. Его глаза вместе с этой улыбкой словно бы говорили: «Да, я не умен, но мил, и за это вы все меня любите». Действительно, хотя лицо Невилла эта улыбка портила, но именно она и располагала людей к нему, ведь рядом с маленьким существом, которое к тому же улыбается так, было легко и приятно считать себя сильнее.       Возможно, человек, не знающий Невилла, а вернее сказать, не понимающий, задался бы вопросом, откуда этой улыбке было взяться на его лице, но Габриэль смог сразу угадать ее истинное значение, хотя и не мог утверждать, появилась ли эта улыбка сама собою, сопровождая мысли Невилла, или он нарочно выдавил ее из себя, чтобы ясно показать Габриэлю, что ему следует или не следует сейчас говорить. В действительности она означала признание Невиллом того, насколько наивен он был с Ричардом, но он умилялся сам себе, тем самым показывая, что он не только сейчас изменился настолько, что может замечать за собой оплошности прошлого, но и то, что он сам прекрасно все понимает и объяснять ему не нужно. Габриэль не стал и пытаться, на мгновение оставив Невилла в его собственных размышлениях, возвращаясь к своим.       А размышлял Габриэль более всего о том, насколько сильно он обманулся видом Невилла в тот день, когда познакомился с ним. Да, омега действительно был напуган и доверял лишь только своему мужу, но, как выяснилось теперь, он вовсе не нуждался в протекции, которую оказывал ему Габриэль в то время, когда он еще имел власть при дворе. Тогда Габриэль решил, что этот зверек не проживет среди вальданской знати и дня, если не найдется кто-то, кто сможет научить его держать себя при дворе, и Габриэль охотно вызвался на эту должность.       Ричард изначально недолюбливал Габриэля, в особенности из-за того, что омега совершенно его не боялся, и потому Плантег не умел воздействовать на него. Габриэль вершил всю светскую жизнь в Боденштайне, и сам Ричард про себя считал его вторым некоронованным королем, настолько сильно было его влияние. Поэтому ему не приходилась по душе дружба Невилла с Габриэлем, и он даже пробовал разлучить их, но тут же замечал страдания своего возлюбленного и в конце концов сдался.       Габриэлю нравилось представлять себя в роли учителя, тем более что он замечал в глазах Невилла нескрываемое обожание, к которому он хоть и привык, но которое ему было так лестно получить от дикарёнка, как он про себя называл Плантега. Омега в его уме получил такое прозвище, потому что был совершенно далек от всего происходящего вокруг него и мысленно продолжал жить в церковке с отцом, как Невиллу казалось, вдали от всех, хотя на самом деле он с момента своего приезда был центром всеобщего внимания. Он не умел вести себя в свете, боялся придворных и на всех глядел с опаской, но только сейчас Габриэль начинал понимать, в чем была настоящая роль воспитания аббата в характере Невилла.       Габриэль ожидал, что услышит от Невилла его историю избавления от Патрика, в которой Ричард предстанет спасителем, освободившем омегу от тирании старшего Плантега. Вместо этого он получил еще одно доказательство того, каким еще ребенком Невилл был в свои семнадцать лет и как мало он знал о жизни. А между тем Габриэль догадывался, что и этому наивному мальчику хотелось счастья, которое в силу неопытности представлялось ему таким простым в достижении — нужно было всего лишь выйти замуж. Невилл знал, что его внешность отличала его от окружающих омег, и он надеялся таким образом привлечь внимание того самого, который бы уже при знакомстве конечно же оценил его добрую душу. И вот ему подвернулся Ричард, очевидно, непростой человек, но веселый, даже, возможно, ласковый и как раз интересующийся им (а Невилл даже представить не мог, что альфа может интересоваться омегой не только как претендентом на право стать его мужем). Это был его шанс обрести то самое счастье, семейное счастье, о котором он так тосковал со дня смерти отца. Вот только в силу своей неопытности он не понимал всей серьезности происходящего и воспринимал все как игру. Ему казалось, что все то, чему его учил Габриэль — это правила, подарки Ричарда — это награды за точное исполнение этих самых правил, а замужество — это цель, к которой он шел. И Габриэль думал, так ли он был нужен этому мальчику, который довольно быстро бы научился всему сам. Но в одном он был точно уверен — Невилл выходил замуж, совершенно не понимая серьезности своего шага и был счастлив с Ричардом ровно до того времени, пока вдруг не начал взрослеть, чего так не хотелось его супругу.       — Габриэль, — Невилл вышел из забытья и в его глазах появилась необычайная серьезность. Улыбка пропала с его лица, и Габриэль почувствовал себя спокойнее. — Вы, как я понял, знаете о Ричарде?       Аддерли не смог сдержаться, его лицо выразило полное непонимание происходящего, хотя он по опыту знал, что показывать свое незнание всегда невыгодно. Он лихорадочно пытался вспомнить, что же такое он мог знать, хотя сам понимал, что было уже поздно: Невилл догадался, что ему не было ничего известно. Но от этого интерес Габриэля лишь возрос, ему хотелось знать, что же от него скрывали, и он настолько увлекся, что уже почти готов был прямо спросить Невилла.       — Ах, тем лучше для Вас, —примиряюще сказал Плантег. — Поверьте, это знание еще не сделало никого счастливым.       Вдруг Габриэль поднял глаза на Невилла. Его лицо выражало немой вопрос: «Но ведь такого же быть не может, не так ли?». В голове Аддерли вдруг возникло смелое предположение, подкрепляемое лишь тем, что Эртон говорил о нем как о живом. Габриэль с ужасом осознал, что когда Кельвин пришел к нему, этот вопрос н возник в нем, он просто принял как данность, что Ричард… жив. Почему? Почему он подсознательно был уверен в том, что Плантег выживет? Ответ был прост, но именно сейчас Габриэль не хотел признавать это, хотя всегда знал, что дело было именно в том, что он ненавидел Ричарда и был уверен, что такой подлый человек найдет способ даже воскреснуть, если он вообще умирал.       Странно, эта ненависть жила в нем и до трагической гибели его мужа, она появилась, когда Габриэль впервые взглянул на него. Откуда она взялась? Габриэль не знал. Он просто всегда не любил этого человека, выросшего вдали от столицы и привезшего сюда свои дикие законы. Он распознал в Ричарде черту, на которую все в этой стране закрывали глаза, видимо думая, что она от этого исчезнет. Но эту черту разгадал не только он: Невилл ощутил ее на себе, Кельвин ею воспользовался наивно полагая, что его-то такое несчастье минует, а Габриэль оказался невольно вовлеченным. Черта эта заключалась в том, что он смотрел на все окружавшее его как на вещи, которые принадлежали ему и с которыми он ни за что на свете не готов был расстаться.       — Умоляю Вас, Невилл, скажите, что я помешался, но мне вдруг показалось… Понимаете, ко… мне… приходил… один человек, — от волнения Габриэль все чаще и тяжелее кашлял. От осознания своей новой мысли ему становилось страшно,— он говорил о нем как о живом. Это правда? Прошу Вас, назовите меня сумасшедшим, мне лучше будет жить с этим, чем думать,что…       — Что он жив? Да, это так. И прошу Вас, хватит об этом. Ах, и еще, никому, слышите, никому не говорите ни слова, если еще хотите…       — Я все понял, не горячитесь. Знаете, Вам будет это смешно, но я кажется, правда помешался.       Габриэль вдруг сделался серьезен, он взял руки Невилла в свои и, глядя ему в глаза, словно заклинанье, проговорил:       — Завтра утром Вам надо будет уехать. Я и дети поедем вместе с Вами. У меня в Детмольде есть связи, мы с Вами переедем туда. Вы возьмете новое имя, соединитесь со своим Стюартом, представитесь в его семье каким-нибудь вальданским беженцем, не знаю. У них у короля муж совсем не дворянских кровей, думаю, примут. Со временем вся эта история забудется. Здесь же… Здесь Вас ждет смерть!       При упоминании Джеймса Невилл поморщился, но вдруг изменился в лице и переспросил:       — Смерть от него?       Невилл лукаво улыбнулся, и Габриэлю показалось, что эта новая, ранее не замеченная им улыбка, была еще хуже прежней. Она вовсе не искажала лицо омеги, но открывала новую сторону его характера, возможно, тщательно им скрываемую.       — Габриэль, милый, — ласково, но притворно, как показалось Аддерли, продолжил Невилл, — он никогда не убьет меня, будьте спокойны. Я чувствую, Вы не хотите мне зла, но прошу Вас, оставьте меня, так будет лучше для нас обоих. У Вас есть связи за пределами Вальдека? В таком случае я просто умоляю Вас покинуть эту страну. Это Вас здесь ждет смерть, а меня…       — Так странно, — Габриэль сказал это так неожиданно, что Невилл ясно почувствовал, что Аддерли совершенно не интересовало то, что он до этого сказал, — до разговора с Вами мне даже не приходило в голову, что он жив, хотя до этого, рассуждая о нем, я подсознательно считал, что он не умер. Для себя лично я объясняю это ненавистью к нему. Понимаете, я считаю, что такая живучая тварь могла придумать все, что угодно. Но Вы… Как Вы все еще можете держаться за мысль, что он любит Вас.       Габриэль спросил это, заранее зная, в чем было дело. Но ему интересно было услышать мнение своего друга, который теперь открывался ему с новой стороны.       — У меня нет никаких причин сомневаться к его любви ко мне. Все, что он в последнее время совершал, он совершал только ради меня. Поэтому… Знаете, я на самом деле жду его прихода сюда. Мне почему-то кажется, что я смогу убедить его…       — Что это его ребенок, —грустно подметил Габриэль. —Ведь все дело только в этом, так Вы считаете?       — Конечно, как только он поймет…       — Вы сразу заживете как прежде. А твоя жизнь до того дня Вас вполне устраивала, так? Невилл кивнул, но как-то недоверчиво.       Он чувствовал, что настроение Габриэля изменилось, что он что-то задумал. Теперь в голосе Аддерли не осталось сострадания, он говорил даже с какой-то усмешкой, от которой по телу Невилла пробежала дрожь.       — Вот только никогда не будет как прежде, — торжествующе подвел итог Габриэль. Невилл почувствовал, что Аддерли на протяжении всего разговора мечтал произнести эту фразу. — Милый Невилл, Вы обманули и меня, и себя. Вам кажется, что Вы все еще его любите, и потому все на свете возможно. Но это, к Вашему сожалению и моему счастью, совсем не так.       — Габриэль, не делайте вид, что знаете меня лучше меня самого. Этот тон разговора к Вам совсем не идет.       — Невилл, — Габриэль не обратил внимания на его слова, — помните, я обещал Вам, что могу освободить Вас от прошлого и устроить Вашу новую жизнь. Мое предложение все еще в силе, только дайте мне на это позволение.       — Какое еще позволение? — уже раздражаясь, фыркнул Невилл.       — Позволение объяснить Вам, почему Вы уже не любите Ричарда и почему с Вашей стороны будет преступлением возвращаться к нему. Вернее, пытаться возвращаться.       Глаза Аддерли загорелись, и Невилл понял, что весь его рассказ о первой встреч нужен был именно ради этого объяснения. Габриэль дождался своего часа и теперь готов был сделать бросок.       — Что ж, попробуйте, но я не думаю, что у Вас получится.       — Ох не думайте, — неестественно смеясь, заметил Аддерли, — обязанность думать предоставьте мне. Итак. Представьте себе на секунду мальчика, выросшего вдали от всего мира, но у которого есть одна любовь — его собственный отец. Нет-нет, ничего противоестественного, обычная любовь ребенка к родителю, но все же подогретая тем, что во всем мире его любит только этот самый отец. Что ж, время шло. Отца не стало, зато на горизонте появился новый человек. Человек довольно интересный для мальчика, который никогда не знал ничего в жизни, к тому же, человек этот и сам интересуется мальчиком. Ну так что ж? Мальчик влюбляется, и я думаю, что это прекрасно. Не хмурьтесь, я одобряю эту любовь и несмотря на всю ее детскость считаю ее настоящей. Но любовь эта действительно… Ах, ладно, Вы сейчас и сами все поймете. Человек этот оказался вполне мил с нашим мальчиком, уделял ему много внимания и, кажется, был единственным в мире, кто его любил. Человек этот был гораздо старше мальчика… И вот в нашем герое возникло новое чувство, чувство другой любви, любви к нему как к отцу. Эта любовь перемешалась с прежней и вместе образовала что-то новое, что, кстати, устраивало обоих влюбленных. Но мальчик рос, и из ребенка, которым он несомненно являлся, он стал превращаться в юношу, которого уже начало интересовать нечто другое, что этот самый человек ему дать не мог. И вот однажды мальчик встретил молодого человека, такого же прекрасного, как он, столь же чистого, еще не изуродованного жизнью. В его груди снова возникло чувство, яркое, затмевающее все прошлые, но мальчику было стыдно первого своего человека, который, кстати, заметив, что мальчик взрослеет, стал его любить намного меньше. Так скажите же мне, Невилл, как Вы считаете: действительно ли мальчик любил того человека? Или он просто спасся с ним от одиночества, которого так боятся дети? И не стоит ли ему разве теперь, когда он вполне вырос, соединиться с молодым человеком, который (лично по моему мнению) гораздо более ему в этих условиях подходит?       Невилл долго молчал. Он думал, иногда в его глазах даже появлялись слезы. Но Габриэль чувствовал душой, знал наверняка, что он победил. Спустя некоторое время Невилл горестно кивнул, не глядя в глаза Габриэля, отвечая этим на все вопросы.       А уже следующим утром их дорожная карета была заложена.