Покорившийся судьбе

Отныне стану наслаждаться И в страсти стану клясться всем; Со всеми буду я смеяться, А плакать не хочу ни с кем; Начну обманывать безбожно, Чтоб не любить, как я любил - Иль женщин уважать возможно, Когда мне ангел изменил? Михаил Юрьевич Лермонтов, « К*»

      Сперва они думали, что это пройдет, что он станет прежним, что время лечит. Но с каждым днем он делался все хуже, становясь все более и более непохожим на того Генриха, которого знали Джеймс и Уилфред.       Вернувшись из Вальдека, он впал в прежнюю апатию, но в этот раз ненадолго. Она быстро сменилась судорожным, болезненным желанием вернуть, сделать своим его. Генрих бредил, отказывался идти на уступки, требовал в ту же минуту привести ему Невилла любой ценой. Он был безумен, не хотел ничего слышать, и, почувствовав, что никто уже не в силах противостоять ему, снова направился в Вальдек с твердым намерением теперь уже точно забрать Невилла с собой.       В ту минуту ему было уже совершенно неважно, что по этому поводу думал сам омега. Его желания перестали иметь значение, как только Генрих осознал, что ничего, кроме воли Этана, не может помешать ему сделать Невилла своим. В Генрихе вдруг проснулось сознание своей силы как будущего короля, человека, который в скором времени в придачу к жалкому — по сравнению со всей завоеванной территорией— куску земли, именуемому Детмольдом, получит все. Это была лишь малая часть империи, подвластная ему, все остальное пока что принадлежало Этану, но Генрих чувствовал, что уже ненадолго. Он не знал детали завещания отца, но был уверен, что тот не мог оставить все Этану. Значит, оставались они: Уилфред и он сам. И Генрих знал, что выбор пал именно на него.       Но все случилось иначе. Он въехал в Дорф, медленно погибающий, словно разлагающийся на глазах. Все знатные его жители оставили свои дома и стали стягиваться ближе к Домцу, новой столице. Здесь же остались простые горожане, для которых не было так важно быть ближе к свету. И вот Дорф незаметно все более и более превращался в захолустный городок, в котором лишь ныне практически пустующие замки стояли как напоминание о его славном прошлом. Даже Боденштайн, казалось, состарился и сгорбился. И Генрих, возможно, ощущал какую-то вину, как человек, причастный к разрушению города.       Невилла там уже не было. Все попытки поиска были тщетными. Его просто не было. Он пропал, испарился, называйте как хотите, правда лишь в том, что Генрих глядел вокруг себя и понимал, что его рядом нет.       Всемогущество Генриха оказалось бессильным. Он мог допрашивать хоть каждого жителя Дорфа, мог биться в истерике, мог зачем-то кричать в пустоту, обращаясь к Невиллу, но он от этого не появлялся. И Генрих понял, что пора возвращаться домой.       Было еще несколько попыток поиска, но скоро и они были оставлены. Однажды, когда Генриху донесли, что есть новое предположение о местонахождении Невилла, он вдруг устало махнул рукой и сказал, что все кончено.       Уилфред и Джеймс ожидали, что за этим последует новый приступ апатии, от которой второй уже предусмотрительно заготовил средство. Но они просчитались: все вышло ровным счетом наоборот. Отменив поиски, Генрих сначала действительно был безутешен, но оставшись ночью наедине с собой, он думал о многом, и в итоге принял решение.       Отныне он решил, что омеги будут не больше чем средством удовлетворения его личных желаний. Эта мысль была такой простой и одновременно объясняла все, быстро и четко определяла его дальнейший путь. Она успокоила его больной разум, излечила его, дала новые жизненные силы, и Генрих с нетерпением ждал нового дня, чтобы наконец опробовать свою теорию.       В самом деле, ведь если у Ричарда получилось жить таким образом, то к чему мораль Генриху? Он больше не видел ничего предосудительного в том, чтобы иметь сразу несколько связей, в изменах мужу, который, он знал, у него в скором времени появится. И, охваченный своей новой мыслью, он ждал этого часа, воспринимая теперь замужество как способ заполучить себе подконтрольного слугу и любовника, который будет во всем от него зависеть.       Именно мужа Джеймс и хотел предложить, когда Генрих, по его предположению, снова разочаруется в жизни. И Генрих знал это. Он также догадывался, кого именно ему хотят предложить, и этот вариант его вполне устраивал.       Это был омега из королевского дома, находившегося под угрозой нападения со стороны Детмольда. Сегодня-завтра Этан мог махнуть рукой, и их армия стерла бы все их города с лица земли. И потому они спешили выдать своего младшего сына омегу хоть за кого-нибудь, только чтобы получить чью-то защиту. Они были удивлены, когда Джеймс лично предложил им союз, ведь все уже готовились к новой войне. И предложение было с радостью принято.       Сначала слухи о его скорой свадьбе раздражали Генриха, но, открыв для себя новое понимание жизни, он понял, что лучшего варианта для него нет. Этот омега будет всю жизнь благодарен за спасение своей страны, а значит жизни собственных родителей. Он превратится для него в безропотного раба, служителя его прихотей. И Генрих решил, что так тому и быть.       С каждым днем он опускался все ниже. Он стал много пить, часто пропадал из дворца, словно был ребенком, а не человеком, на чьи плечи скоро ляжет судьба многих народов.Ни чьи увещевания не были способны вразумить его. Когда говорил Джеймс, он смеялся, Этана он считал теперь глупым семьянином, а Уилфреда он не слушал вообще.       Он с каждым днем все больше погружался в собственную философию, а Уилфред с Джеймсом разрабатывали новые планы, как его оттуда вытянуть.