— Не думай, не думай об этом, это твой долг, ты обязан…
Лоуренс повторял эти слова и все крепче сжимал челюсть, но это никак не помогало, если не сказать, что делало только хуже.
У него по щекам текли слезы. Лоуренс не привык плакать, но иногда это была его потребность. В целом свете у него не было ни одного близкого человека, и потому Лоуренс не мог ни с кем поделиться своими переживаниями. Долго он продержаться не смог: мысли уже теснились в его голове и рвались наружу, отчего он иногда замечал, что вдруг начинал произносить какие-то несвязные слова. Так продолжать было больше нельзя, и Лоуренсу только и осталось плакать, когда его никто не видит.
Джеймс был окружен придворными омегами, вслед за ним взявшими моду на вышивание, и Лоуренс присоединился к этому обществу. Хотя он и сидел за работой по правую руку Джеймса, Лоуренс не чувствовал никакой привязанности к этому человеку. Ему было ясно, что он находился подле него только по той причине, что этого требуют приличия. Джеймс как всегда оставил ему с утра пяльца, а сам вместе со Стивеном поехал гулять куда-то в город. И у него, конечно же, и в мыслях не было пригласить Лоуренса.
Больнее всего Лоуренсу было наблюдать за Джеймсом и Стивеном: в их взаимоотношениях он видел любовь, которую не получил сам. Глядя на них, он думал о собственных родителях. Он очень старался, но никак не мог вспомнить момента, когда папа был ласков с ним. Даже его поцелуи… Они были холодные и оттого неприятные, как будто его целовали лишь по той причине, что родители должны целовать своих детей на ночь. А здесь Лоуренс видел, как Стивен мог беспрепятственно ласкаться ко всем членам семьи, не спрашивая разрешения. Он игрался с волосами Джеймса, сидел на коленях у Этана, вис на шее у Генриха и обнимал Уилфреда. Лоуренс же искоса поглядывал на все это и тихо завидовал.
Он сидел на полу одной из зал Вартбурга. Вышивать дальше он не мог — вся канва уже была смочена слезами, к тому же руки дрожали, и держать иглу было невозможно. Лоуренс решил, что подождет, пока к нему придет успокоение, и вернется в свою комнату. Внезапно за его спиной скрипнули половицы. Он быстрым движением вытер слезы и обернулся.
Когда Лоуренс понял, кто стоит перед ним, он быстро вскочил на ноги, но тут же уронил пяльца и стал в страхе поднимать их, когда вдруг осознал, что забыл поклониться, недолго думая, снова бросил пяльца на пол и отвесил поклон. Этан наблюдал за всеми этими неловкими действиями с легкой усмешкой. Лоуренс заметил это и еще больше смешался: теперь он даже не знал, что ему сказать и стоит ли говорить вообще, поэтому он замер на своем месте и глупо уставился на короля.
Этан первым прервал молчание:
— Разве ты не должен быть с Джеймсом? — он как всегда не был многословен.
Лоуренс помедлил с ответом. У него была привычка отвечать с некоторой задержкой, что очень раздражало Джеймса, однако Генрих эту черту в нем любил: «Он думает, что ответить. Пожалуй, это лучшее его качество»— однажды заключил Стюарт.
— Господин Джеймс изволил уехать в город. Кажется, за платьем для себя и Стивена к празднику.
— Без тебя?
— Без меня.
Этан нахмурился. Лоуренс испугался этому, он не знал, что рассердило короля, и на всякий случай добавил к своему последнему ответу неглубокий поклон.
***
В действительности же Этан думал о том, что муж несправедлив к этому мальчику. Этой ночью они уже говорили об этом, Джеймс непринужденно сказал, что не видит смысла оказывать особые почести мальчишке, который не сбежит, даже если Джеймс станет вытирать ноги о подол его платья. Омега думал, что альфа как обычно молчаливо согласится с ним и оставит все дела замка в его руках, однако просчитался. Этан как-то странно, Джеймсу показалось, что даже с презрением, посмотрел на него, а потом заговорил нарочито спокойно:
— Ты выдернул его из родной семьи, привез его сюда, вручил Генриху, зная, как тот станет над ним измываться, а теперь и вовсе говоришь, что он не заслуживает никакого уважения. Почему же, Джеймс? Чем же он провинился перед тобой, скажи мне?
— На что ты намекаешь?
— Я уже не намекаю, я прямо тебе говорю. Не смей унижать его. Не смей помыкать им. Ты его сюда привез, ты сделал женихом Генриха. Ты несешь ответственность за него, Джеймс. Ты.
Джеймс сухо процедил в ответ:
— Это мое дело. Я не указываю, как тебе вести войны, ты не указывай мне, как устраивать счастье детей.
Снова воцарилось молчание. Через некоторое время Этан сказал:
— Завтра возьмёшь Лоуренса с собой в город.
Джеймс сделал вид, что спит.
***
Лоуренс помялся, а затем робко спросил:
— Могу ли я идти?
— Нет, подожди, пожалуйста… Я хочу, чтобы ты знал, Лоуренс, что теперь ты — часть нашей семьи. Помни об этом, пожалуйста.
И Этан ласково погладил его по голове. Лоуренс вздрогнул и вдруг… заплакал. Этан не ожидал такой реакции. Теперь перед ним был маленький ребенок, загнанный и забитый, который нуждался в ласке.
— Ну же, Лоуренс, утри слезы. Все хорошо. Ты умный мальчик, а главное, добрый. Не плачь, не плачь…
Когда Лоуренс все же успокоился, он застенчиво поклонился и поцеловал руку Этана.
— Спасибо Вам. Спасибо, что сохранили жизнь моей семье.
«Ребенок… Какой он еще ребенок! Господи, Джеймс, зачем ты его сюда привел? Он здесь пропадет… Хоть бы Генрих был рядом с ним, ведь он совсем ничего не знает о жизни», — думал Этан, когда смотрел в светящиеся любовью глаза Лоуренса.
— Я… Я еще хотел узнать… Сегодня ведь Уилфред будет устраивать катание? Можно прийти посмотреть? Я очень люблю лошадей….
***
—И ты ему разрешил?! — чуть ли не заплакал Джеймс, когда услышал, что Лоуренс весь вечер был с Уилфредом.
— Да. Ты что-то имеешь против?
— Этан! Какой же ты все-таки…. Что же ты наделал! Ведь Уилфред влюблен…
