Estrus

      Чунмён думает, что всё сложилось как нельзя лучше. Альфа сам пришёл к нему буквально за пару дней до начала течки, так что можно было сэкономить на блокаторах, зато потратиться на презервативы, от которых, если честно, мало толку, потому что Ифань пачку даже не открывал. Видимо, на возможную — и скорее всего, вероятную — беременность омеги ему плевать. Судя по его поведению, тону и внешнему виду, ему плевать почти на всё. А сейчас Киму плевать на это, потому что трахаться с Ифанем — всё, чего он сейчас хочет, всё, что ему сейчас необходимо. Омега не помнил, что случилось. В его памяти эта ночь сохранилась не сначала, а только с того момента, когда он прижимался к альфе, жутко мокрый, полностью обнаженный, а ещё — абсолютно бесстыдный, ведь течка всегда творит с разумом «слабого пола» чудеса, заставляя забыть о всех своих принципах и планах, оставляя только всепоглощающее желание. Ифань был не против. Кто откажется от хорошего безудержного секса с красивым течным омегой? Чунмён таял в сильных руках и в то же время горел, становясь одновременно и мороженым под июльским солнцем и этим самым солнцем. Ифань чувствовал себя опьяненным, а ещё алкоголем, из-за которого был опьянен. Огонь и лёд, не уничтожающие друг друга, а причудливым образом соединяющиеся. Им не нужны были слова — в воспоминаниях омеги за ночь никто не говорил, если не считать громких стонов, порой удивленных, потому что китайский альфа мог вытворить такое, о чем Чунмён не мог думать, не краснея.       Воспоминания были обрывочными. Словно попеременно включали и выключали свет.

***

— Фа-а-ань, — омега стонал громко, стонал имя альфы, сводившего его с ума своими извращенными пытками. Стонал, надеясь, что это всё закончится раньше, чем он сгорит со стыда. Да, со стыда, это во время течки! Попытайтесь представить, каким надо быть извращенцем, чтобы этого добиться. Альфа стоял на коленях на полу, в то время как Ким лежал животом на столе, прогнувшись и раздвинув ноги, правда, отчаянно краснея. Горячий язык Ифаня исследовал его изнутри, периодически заменяясь его длинными пальцами и... ножкой так некстати сломанного кухонного стула. Как, кстати, он сломался?.. Скажете, что ножка стула в течку — ерунда? Ифань бы только усмехнулся, тихо что-то говоря по-китайски. Потому что он собирался получить от этой Чунмёновой течки как можно больше. Омега кончал раз за разом, марая гладкую поверхность стола, его ножки, часть пола. Ифань не трогал себя и по-прежнему был в одежде, хотя его член больно требовал внимания к себе. Мён пожалел, что вечером оставил на кухонном столе расческу. Теперь её гладкая, чуть бархатистая длинная округлая ручка оказалась внутри него, нещадно надавив на простату, отчего омега скулил и ерзал, пытаясь выбраться из хватки крепких рук Ифаня. Альфа входит в податливое тело резким толчком, слыша сдавленный крик омеги от боли, смешанной с наслаждением — руки Кима были связаны толстой веревкой, нещадно натирающей кожу едва ли не до крови. — Тебе нравится, да, Чунмён-а? — прошептал Фань, рывками вбиваясь в податливое тело омеги. — А-ах, да... — Мён только шире раздвигал ноги, подаваясь навстречу. — Сильнее... Трахай меня... А-а-ах... Альфа на зло омеге остановнился, скалясь совсем по-садистски. А Ким только скулил и пытался сам насадиться на член Фаня, дабы облегчить ноющую боль в животе. Тонкие красные веревки больно впиваются в нежную кожу омеги. Они опутывают запястья, спускаются к плечам, груди, сжимают узлами набухшие соски. Чунмён чувствует себя бабочкой, попавшейся в паутину. Чувствует на себе пристальный взгляд Ифаня. Жадный, властный...и какой-то кровожадный. — Нечего пускать в дом кого попало, Мён-а, — почти ласково тянет китаец, поигрывая в ладонях с чем-то, на что омега не сразу обращает внимания. Плеть. С толстой блестящей черной ручкой и множеством кожаных лент. — Потому что этот самый «кто попало» может тебя очень сильно обидеть.., — первый удар обжигает кожу на груди Кима, отчего тот дергается и шипит, машинально пытаясь отодвинуться, отчего получает снова, на этот раз под тихую усмешку Ифаня. Плеть рассекает кожу омеги снова и снова, из некоторых ярких полос сочатся алые капли, которые Фань жадно слизывает, будто от этого зависит его жизнь. Ещё и ещё, пока грудь, живот и ноги Чунмёна не покрываются кроваво-красной сеткой, слегка напоминающей ожоги. Так, будто бы омега упал на раскалённую решетку. Он кричит, хотя знает, что кричать бесполезно. Плачет, хотя знает, что бесполезно давить на жалость, потому что обезумевший альфа непробиваем. И... И кончает. Снова. Раз за разом, шипя и матерясь, потому что сперма попадает на раны, усиливая боль. Чертов мазохист. Альфа не боится сделать больно. Потому что знает, что Киму нравится. Он слышит, как Мён снова и снова шепчет, как в бреду, его имя, прося о большем, прося не сдерживаться. — Нет, Чунмён-а, не смей терять сознание...