***
Гакухо листает учебник за прошлый год, обводя карандашом номера заданий, которые должен выполнить каждый класс при подготовке к экзаменам. Он установил наиболее слабые места у каждого класса, так что подборка обязательных подготовительных заданий будет индивидуальной. Конечно же, для всех, кроме «Е» класса, ведь там господствует Коро. Благо, его дочь настолько умная, что и сама подготовит себя на уровне Гакушу. Довольно забавно еще и то, что в один момент ему занесли деньги с просьбой изменения фамилии Гакуши на настоящую. Неужели лед тронулся? В любом случае, хорошо, что теперь в первых местах рейтинга будет две фамилии Асано. Мужчина обводит еще двенадцать номеров — это лично для Гакушу. Он не сомневается, что сын и так сам будет готовится к экзаменам, но лучше сделать больше, чем меньше, верно? Верно, ведь таковы принципы Гакухо. Асано бросает взгляд на часы, все еще находящиеся на запястье. Надо же, всего час тридцать. Чудесно, как и всегда, он успевает пересмотреть написанные отчеты из компаний, в которые инвестировал свои деньги. Хмыкает. В последние года Гакухо научился жить фактически без сна. Ему буквально достаточно всего трех часов сна, дабы вести обычную жизнедеятельность. Молодой он даже представить себе не мог, что когда-то так сможет, чтобы спать всего три часа, а после этого не просто выглядеть свежо, но и мыслить ясно. В подростковом возрасте Асано постоянно ссорился с Нао, сбивающим его сон. Его каменное лицо почти что и не дрогнет под этим резко и невпопад пришедшему на ум воспоминанию. Неважно. Будто бы подобрав момент, звук телефонного звонка рассекает ночь вибрацией мобильника Гакухо. Он не вздрагивает, но пассивно выискивает источник этой раздражающей вибрации и света. Асано не спешит подходить, ведь, по сути, его это вообще не особо-то и интересует. Действительно, час тридцать ночи, а кто-то решил не просто написать, а даже позвонить? Кто же такой невоспитанный и смелый, что считает себя достаточно влиятельным для того, чтобы звонить ему посреди ночи? Гакухо протягивает руку, поднимая телефон. Увидев надпись на экране, мужчина суживает глаза. Момо? Теперь-то он даже заинтересован. Она номер не меняла, так что у Гакухо он остался в телефонной книге, из-за чего сейчас мужчина легко узнал личность неожиданно побеспокоившего. На самом деле, не особо есть желание разговаривать с ними и посреди ночи. Акабанэ и так свалились ему на голову, словно снег, начав медленно разъедать его обычный график. И правда, ему сейчас бы только посмотреть равнодушно, как Асано и хотел сделать, но нечто странное останавливает его, заставляя руку с телефоном замереть, не сбивая пальцем звонок. «Нелогично», — всплывает в его разуме довольно понятная мысль. Гакухо — человек логики с железной интуицией, а сейчас и то, и другое почему-то выстрелило в нем. В любом случае, самое банальное — это не в ее стиле. Момо вообще не любила телефонные звонки, а ночью бы предпочла делать буквально что угодно, но никак не названивать людям просто так. В конце концов, она уже не девочка, но даже в юности ее принципы были довольно зрелыми. И уж в сорок лет она точно не станет забавы ради звонить давно забытому старому другу. И Асано все же принимает звонок, но не успевает ничего сказать, как в ухо бьет кашель. — Ха, Гакухо, это я, — непривычно серый, но очень знакомый голос и кашель, который Асано сразу узнает. У Момо были своеобразные проблемы в подростковом возрасте, которые вылились в том, что она не совладает со своим желудком во время сильного резкого стресса. Это были довольно серьезные проблемы в виде полнейшего неприятия себя, которые медленно, но верно выливались в целую связку других болезней, но последствия, похоже, все еще остались и на ее запястьях, и в ее нервной системе, не исчезнув и по сей день. Когда Момо получала неожиданный и выбивающий ее из колеи стресс, ее буквально выворачивало — с кашлем, с тяжелым дыханием, дрожащим телом и слезами на глазах. Это насторожило Гакухо. Говоря без любых приукрашивающих деталей, Момо была стойкой. Не холодной, не равнодушной, не безразличной — стойкой. Это к тому, что к большому неожиданному стрессу в ее случае можно отнести только что-то действительно важное. — Гакухо, Нао пропал, — она тяжело дышит, не кричит и явно судорожно приводит мысли в порядок. И все же, казалось, будто она была действительно в волнении. Он слышит, что она открывает рот, делая вздох и собираясь что-то сказать, но закрывает его. Женщина еще раз выдыхает. — Мне больше нет к кому обратиться. *** Гакухо уже и не вспомнит то, как давно он водил машину сам. Раньше он горел диким желанием водить, а сейчас считает пустое часовое сидение в пробках не более, чем тратой своего времени. Пока Асано сидит на заднем сидении, он успевает перебрать невероятную стопку документов, а иногда и несколько раз угомонить своего тявкающего щенка, когда у того начинаются приступы злости. Было бы глупым решением терять столько времени и возможностей сделать что-то просто из-за своей любви к вождению. И все же, сейчас, когда он впервые за долгое время садится за руль, Асано чувствует себя хорошо. Его тело все еще действует точно, как автомат, а машина едет легко, словно по маслу. Конечно, ехать шестьдесят километров в час — издевательство для автомобиля, который плавно и незаметно для пассажиров может гнать все двести, но эти мысли остались в голове у Гакухо, который вертел машиной на снятых площадках, который сумасшедшим ехал по автобанам Германии, по острову Мэн, и, что самое обычное, по шоссе SH130 штата Техас, но в последнем случае скорость все же не превышала сто тридцати семи километров в час. Но, в любом случае, сейчас ему уже давно не до этого и едет он не более, чем шестьдесят километров в час. Греющий в ладонях, нога на педали, кожаный салон — невероятная машина. Асано выкручивает руль, со знанием местности поворачивая в нужных местах на дороги, которые ведут к родному душе дому. Подъезжая к нужному двору, Асано останавливается, ставит машину на ручник и выходит. Теплый воздух казался слишком приятным для ночи, но здесь, в старом районе, наверное, так было всегда. Высокий забор и звонок на входе, который раздастся в доме звуком, стоит только нажать на кнопку. Он нажимает и открывают ему почти что сразу. Гакухо идет к дому быстрым шагом, не засматриваясь на окутанный ночью двор. Сейчас его интересует только Нао. Момо с тусклым уставшим видом высовывается из входа, а после отходит, дабы зашел Гакухо. — Можешь не разуваться, — она серым голосом говорит шепотом. Женщина идет к столовой, садясь на главное место за большим столом и закрывает лицо рукой. — Спасибо за то, что приехал. Асано неаккуратно и как-то небрежно сбрасывает пиджак на стул в прихожей. Не садясь за стол, он просто отодвигает для себя мягкий стул. Гакухо видит, как Момо подбирает под себя ноги, смотря в пустую чашку кофе, которую круговыми движениями качала ее рука. Она сидела в бордовой водолазке и черных брюках, явно не переодеваясь после дня. Ее тщательная укладка уже немного как-то помялась, но, в целом, Акабанэ выглядела собранной, пусть и явно не в духе. Глаза были немного мокрыми, а кожа сероватой. Женщина переплела пальцы ладоней, обнимая колени. — Итак? — Асано осматривает ее. Момо не бьется в истерике и не собирается, но он видит, что она напряжена до предела. Женщина выдыхает, поднимает глаза к потолку, кривится и ставит чашку с кофе на стол. — Я действительно не знаю. Мне кажется, что-то случилось. Нет, я почти что в этом уверена, понимаешь? Мы в браке уже пару десятилетий, я его знаю. Нет, ты же тоже его знаешь, не появляться дома два дня — это не в его характере. Он не появлялся дома два дня, Гакухо, — Момо как-то сухо изрекает итог своих мыслей. — Последний раз он ответил на мой звонок позавчера утром. Нет, более того, все эти два дня он не отвечал даже Карме, понимаешь? — Понимаю, — немногословно успокаивает, мрачно смотря темное, где на заднем дворе светятся фонари. Момо, у него нет причин не верить тебе, раз уж так получилось, что он сейчас тут. — И когда ты видела его последний раз? Он что-то говорил? Асано встает и отходит к кухонной стенке, убирая с собой ту чашку с кофе, которую Момо все вертит в руках. Женщина откидывает голову на спинку стула, устало смотря в потолок. Похоже, как раз ей без сна очень даже плохо. И с учетом того, что все может быть довольно серьезно, а у нее дома еще и ребенок, который явно ничего не подозревает, наверное, спать спокойно Ааабанэ не сможет. Это, как минимум, странно — это игнорирование со стороны Нао. Он всю жизнь молился на Момо, а здесь просто пропал, зная, что она будет волноваться? Это буквально невозможно, как и то, что Нао будет просто так не принимать звонок от сына. А значит, кто-то приложил к этому свою руку, что вполне даже вероятно. Чувствует запах коньяка, исходящий от чашки Момо. — Позавчера утром я уже проснулась без Нао, — Акабанэ покачала головой. — Я позвонила ему. Нет, знаешь, ты сейчас спросишь о голосе, да? Так все хорошо было. Ну, знаешь, как всегда. Он сказал, что позавтракал в ресторане, а сейчас ему захотелось пройтись. Нао же никогда не отчитывается, ему захотелось — он сделал, это нормально в нашем возрасте. В первую ночь я думала, что он где-то к тебе прицепился, но ко второй ты бы уже его явно выгнал. Он не заходил к тебе эти два дня? — Не видел даже намека на него, как и Мацуота, — Гакухо достает две белые чашки. В этом доме ничего не изменилось и все вещи на своих извечных местах. Наливает туда так и не выпитый явно холодный чай из заварника — для нее это куда лучше, чем кофе с коньяком. На самом деле, Асано чувствует, что не может отвернуться. Он ставит чашку перед Момо, настойчиво пододвигая ближе к ней. Гакухо явно не главный фанат справедливости мира, обязанным этому миру, кстати, он тоже себя не чувствует от слова «совсем», но Асано знает, что Нао бы нянчился с Юко, случись что-то. Просто Нао такой по своей натуре, это уже подтверждено жизнью. В принципе, стоит отметить, что Акабанэ и так никогда не отвергал просьбы любой из партнерш Гакухо, а Юко уж тем более. А ведь Момо не просто «жена Нао», все же, они многое пережили вместе с ней. Гакухо не животное. — Акабанэ-кун знает? — Асано говорит в полголоса. Понятно, что женщина включила этот телевизор, чтобы сын не прислушивался даже в случае, если все же слышит происходящее в столовой. Когда человек засыпает под звук, он привыкает к нему и уже не вслушивается, а с учетом того, что этого и так довольно умелого парня еще и тренируют, то она весьма умно поступила. — Он не знает. Я не буду ему рассказывать до самой крайности, — Момо не сказала, а отчеканила. Асано кивает, отпивая чай, но не соглашается. — Он должен знать, чтобы быть готовым в случае чего, — Гакухо спокойно и четко говорит это, смотря ей в глаза. Когда прицел на родителя, задеть может ребенка. Черные омуты взблеснули белым. Женщина снимает с лица любую улыбку. На минуту в комнате встает тишина, будто черная дыра затягивающая в себя даже звуки телевизора, делая их резиновыми и мутными. Асано спокойно держит в руках чашку, смотря на нее. Момо слегка суживает глаза, стертая помада только по краям приоткрытых губ. Ее тонкие руки сжимаются, впиваясь длинными ногтями себе в руки. — Ты не понял, — она делает паузу, привставая и немного склоняясь над столом. — С ним ничего не случится.***
Она будто бы подвернула левую ногу, летя вниз по ступеньках на тонких шпильках сапожек. Кое-как ухватившись на поручень, женщина удерживается, благодаря все высшие силы за это. Ребенок на руках проснулся и истерически плачет, его крик режет уши. Кожаные черные сапожки натирают, стоять на них невозможно, но снять было бы еще более плохим вариантом. Не хватало еще порезать ногу и поймать заражение крови. Она же еще кормит своего малыша грудью, ей нельзя болеть каким-то дерьмом. Момо на ломающихся из-за крупной дрожи ногах спускается с последней мелкой ступеньки, тяжело дыша. Прижимает к себе маленький комочек в сером одеялке, ее рука дрожит, одной рукой держать ребенка слишком сложно, но Акабанэ знает, что ни за что на свете его не уронит, даже если бы эта рука была сломана. Карма плачет, его пустышка упала на пол, измазавшись. Теперь ее только выкинуть, никак не ребенку давать. Момо широко проводит ногой по месту чуть левее середины подвала. Не натыкаясь на что-то, она максимально аккуратно приседает на ноги, чтобы не упасть. Поднимает голову, сдувая и откидывая красные локоны. След ладони на ее белом лице горит, явно отдавая красным, но в тьме этого не увидеть. Колени ноют, руки немного подрагивают от прилива адреналина. Подол дорогущей темно-коричневой шубы весь серый и мокрый от пыли, грязной воды и болота. Ей, а значит, и ее сыну, который прижат к ее телу, конечно же, будет холодно в этом подвале, если снять ее, но в ней тоже слишком неудобно — в Японии куда теплее, чем там, откуда они приехали. Красная помада полностью размазана по щеке и подбородку ладонями мужчин, закрывающих ее рот. Женщина прижимает чадо к себе, зверино смотря на силуэт человека, который пробивается бледным желтым светом сверху. Ублюдок, ты напугал ее сына. Карма кричит и плачет, а ее грудь разрывается от этого. — Эта бешеная сука все руки мне испачкала своей мерзкой помадой, — мужской голос из-за двери кажется гневными. — Да ладно тебе, может, она испачкает тебе этой помадой еще кое-что, — второй похититель только смеется. Момо прижимает к себе сына, из-под лба смотря на дверь, которая и делает эти звуки более глухими. Карма плачет в истерике. Женщина понимает, что ее ребенок очень напуган криками, огромными агрессивными людьми, а ведь его выдернули со сна. Прости, прости, малыш, прости ее. Все будет хорошо. — Ха, хорошая идея, — снова открылся грязный рот первого мужчины, который и толкнул ее сюда. Карма кричит сильнее, когда что-то за дверью падает. Скорее всего, эти животные закрывают дверь мебелью, скрывая проход. Удар по двери. — Эй, успокой своего сученыша, мать, иначе его успокою я. Злость клокочет в ней. Прижимает сына к себе еще сильнее. Она не даст тебя в обиду, дитя. Если кто-то придет за тобой, она сделает все, что возможно и невозможно. Момо сделает все для тебя. — Тише, родной, тише, — она прижимает Карму к груди, укачивая его, будто стараясь оградить от всего. Сидеть так в сапожках ужасно, но стоять она уж явно не сможет, особенно с ребенком на руках. Карма никогда не был маленьким по весу, а она больше трех килограмм не сможет удержать в руках. Момо осматривает подвал, ведь глаза уже более-менее привыкли к тьме. В нем сыро и грязно, в углах шприцы и запекшаяся кровь, в висках пульсируют мысли. Подхватить заразу тут легче простого. Сын все еще кричит, он испугался, он резко проснулся, у него пропала пустышка, Акабанэ не может его успокоить. Тушь на левом глазе размазана, будто фингал, из-за этого ресницы неприятно-тяжелые, вызывающие слезы. Тыльной стороной ладони женщина немного подтирает тушь с ресниц, чтобы легче было смотреть. Сильнее обхватывает Карму, его истерика разрывает ей сердце. Прости, малыш, прости, мама не углядела. Все хорошо, скоро папа придет и вырвет этим животным глотки. А если не будет папы, то это сделает твоя мама. Это будет сложнее и, возможно, опаснее, но ты не пострадаешь. Карма, она вырвет их сердца, если ситуация того потребует. Знаешь, ее шпилька ее сапожок действительно может пробить голову или перебить шею. Ты знаешь, она готова подхватить здесь инфекцию от осколков и умереть ради тебя. Ты не знаешь, но ничего страшного, только не бойся. Покормить его невозможно, в такой грязи лучше этого не делать. Поднимает и легко целует сына в лоб, низ живота сводит от напряжения. Черт, взяли бы они одну ее. Тогда Момо, скорее всего, как-то бы еще вырвалась, как-то бы у нее получилось сбежать. Разве первый раз? Пнула бы их еще в машине, ударила бы первым, что нашла бы. Она бы явно не сидела здесь и не ждала чего-то ужасного, но на руках Карма, он еще даже сидеть не умеет, а даже если бы и умел, то женщина никогда не посадит его на этот холодный и грязный пол. Акабанэ прижимает сына к груди и укачивает. Не бойся, мама от тебя никогда не отвернется.***
Гакухо, опершись на спинку стула, спокойно измеряет ее глазами. Этот материнский инстинкт невероятен и так глуп. Пускай, сейчас она на взводе, а оказывать на Момо встречное давление, чтобы заставить принять его позицию буквально невозможно, да и не к месту это. Мать — это всегда мать. Будто то его матушка, Юко, Момо или еще кто, но мать есть мать, у них всегда свои особенные мысли на уме. — Присядь, — мягким тоном своего настойчивого голоса остужает женщину. Момо хмурится так, как делала это в юности, когда ей опять что-то не нравилось. Недостаток сна явно сказывается на нервной системе. — Ты сама знаешь, что от твоей злости лучше не станет. Гакухо всегда лучше всех анализировал проблемы и поломки, а все это благодаря его хладнокровию и концентрации на ситуации вместо эмоциональных всплесков внутри себя. Более того, сейчас он никогда не покажет никому, что за что-то взволнован. — Нужно что-то делать, — мотает головой, поднимая мрачный взгляд на Гакухо. Закрывает лицо по глаза ладонями. Снова какое-то дерьмо полилось на них. Нужно расхлебать его как можно быстрее. — Это не в первый раз, но я все равно волнуюсь. Мы не можем оценить размер всей этой операции, так что и готовыми быть не можем. — Готовым нужно быть ко всему, — резонно подмечает мужчина. У вас всегда было много врагов, но чтобы направится на самого Нао нужно быть либо весьма смелым, либо абсолютно глупым. — Для начала, нужно отследить его симку. — Верно, — плавно взмахивает головой Момо, забрасывая ногу на ногу. Темнота делает ее кожу сероватой и какой-то неживой. Женщина берет салфетку и задумчиво вытирает красную помаду с губ. — По его перемещению можно выбрать камеры видеонаблюдения, мимо которых он шел. Затребовать записи. Уж сомневаюсь, что нигде ничего видно не было. Это довольно спорный момент, но если зачинатель данного дела скорее глупый, чем сильный, то его руки не смогут дотянуться ко всем камерам. А вот если стерто будет все и везде, то подозреваемых стоит искать в высоких кругах. Таким образом, они смогут сделать список подозреваемых куда уже, а там уж дело техники. Хотя какие проблемы этот «высокий круг» будет иметь С Нао, что решатся убить его, конечно же, неясно. В конце концов, никто не всесилен и рисковать просто так не будет, что наталкивает Гакухо и Момо на мысль, что не стоит сразу бросать острые взгляды на крупных бизнесменов и, тем более, политиков. С последними, так-то, куда больше общался Гакухо, а не Нао. Акабанэ считал политику в Японии необоснованно большим риском, который, в конце концов, принесет куда больше проблем и куда меньше счастья, чем бизнес. Тем более, быть привязанным к работе — не его стиль, с чего бы ему иметь проблемы с политиками? Никто и не думает обращаться в полицию. Когда дело в неприлично огромных суммах, местную полицию легко купить, из-за чего обращается к ним довольно опасно. — Это же Нао, верно? Его не могут просто убить, — Акабанэ явно хочет, чтобы ее успокоили. Она слабо вытирает чашку новой салфеткой от следов своей помады, поджимая губы и опуская взгляд. Какой бы собранной ты ни казалась, ты очень волнуешься, Момо. Гакухо кажется, что он тоже что-то чувствует по поводу этой ситуации. На самом деле, ему странно на душе от того, что все так, будто и не было никакого разрыва общения на пятнадцать лет. — Им нужно будет хорошо помучиться, чтобы прикончить его. Мало кто сможет это сделать, — Гакухо хмыкает. Момо немного приподнимает уголок губ. Возможно, Асано прав. Нет, он точно прав. Нао действительно несносный. Он смог отыскать Момо буквально за три часа, когда случилась та ситуация с еще таким маленьким Кармой. — В любом случае, тебе сейчас лучше отдохнуть. — Я лучше подумаю над тем, кто бы мог решиться на такое, — она постукивает пальцами по столу, отбрасывая в на стол салфетку, которой вытирала помаду. — Если ты хочешь защитить Акабанэ-куна, то должна пребывать в ясном уме, — Гакухо пронизывает ее взглядом. Момо всегда казалось, что его глаза светятся в темноте. — Ты только что вытирала мою чашку от своей помады. Женщина бросает взгляд на то, что в руках у Гакухо чашка, где чая явно меньше, чем было у него. Значит, это ее. Получается, Момо вытерла свою, а после так задумалась, что взяла и начала тереть и чашку Асано. Что же, ей нечего возразить. Прикладывает руку к голове, кривясь. Дерьмо. — Окей, — все же соглашается с другом. Гакухо немного усмехается. Момо не изменилась, уже сорок, а она все еще любительница использовать среди речи английские слова, словно двадцать лет назад. Он встает. — Уходишь? — Конечно, — идет к прихожей. Свою часть на сегодня он выполнил. Момо хмыкает, тихими шагами проходя за ним. Опирается о косяк двери, складывая руки на груди. Ты приехал — это главное. С Нао обязательно будет все хорошо даже просто ради того, чтобы она ему это рассказала. Гакухо, ты все еще их Гакухо. Она знала, что ты не изменился, что ты все еще поможешь им. И Нао, ее любимый муж, ее радость, он будет на седьмом небе от счастья, когда вернется домой и узнает об этом. А он вернется, она все для этого сделает, а ты поможешь. Ты же поможешь, ты же тоже любишь своего брата, Асано. И, в конце концов, все образумится. Он оглядывается на нее краем глаза. — Забудь, — женщина отмахивается, понимая немую оценку. — Ты же знаешь, что третий нижний ящик рабочего стола в кабинете всегда поможет. В третьем нижнем ящике рабочего стола в кабинете матушка хранила оружие. Не особо мощное, но патроны и какой-то пистолет там лежали. Это были не особо хорошие времена. Или нет, наверное, лучше сказать, что это были ужасные времена, когда было сложно быть уверенным в чем-либо, включая то, проснёшься ли ты завтра. И Акабанэ следовали ее привычкам даже сейчас, спустя тридцать лет. Гакухо выходит, закрывая калитку. Садясь в машину, он несколько минут просто смотрит в темноту, держа руками руль и не отъезжая от дома. Нао, куда ты опять встрял? И, что самое главное, почему ему так не все равно на тебя? Чертов идиот Акабанэ. Жмет на газ, уезжая. Нужно сделать так, чтобы уже к утру у него были данные с телефона Нао. Асано сделает это. Запросто. Ему всегда казалось, что Нао может существовать где-то там, далеко, но не существовать он просто не может. «Существовать» — вот главное слово. Существовать, быть, жить, просто далеко от Асано, но никак не умирать, оставляя свою семью. Это как нарушение канона. У него в голове этот идиот просто не может умереть. Гакухо чувствует себя так, будто двадцать лет назад. Когда Гакухо уходит, Момо приседает на стул. Слезами делу не поможешь, но тело напряжено до предела. Нао, пожалуйста, подожди.***
— Вау, — Нао просыпается привязанным к стулу, его голова трещит так, будто сейчас из нее повыпадет все. Чувствует на голове мешок. Крепкие веревки сжимают его руки за спинкой старого деревянного стула. Такой веревкой к ножкам стула были привязаны и его ноги. Судя по тому, что Нао с трудом чувствует кончики пальцев, сидит он тут долго. Твою мать, как же больно в голове. — Ну что за дерьмо? Его несколько раз бьют в лицо сквозь мешок. Нао выплевывает кровь, но та только стекает на подбородок, ползет по шее и впитывается в мешок. Ему не хватает воздуха.