Солнце

— Дерьмо, — Момо на ходу выбрасывает стаканчик с мерзким кофе, на котором стойким отпечатком осталась ее алая помада, когда уходит с офиса. Автоматный кофе — самое мерзкое из того, что она когда-либо пила. Дешево и сердито, как когда-то в университете с Нао. Ветер развевает завитые в аккуратной укладке красные локоны. Здесь все разваливается, как только Нао убирает свой пристальный надзор. И эти люди позиционируют себя, как специалистов? Пошли вон, всех выгонит, всех уволит, если они еще раз посмеют отлынивать. Они что, забыли хозяина? Забыли, кто платит им зарплату? Сегодня же проведет масштабную чистку всех паразитов. Обесценивают ее, ведь она женщина? Считают, что руководить всем может только Нао, а она всего лишь та, кого Ясукине-старший передал ему в комплекте со своим бизнесом? Да кто они такие? Кем они себя возомнили? Сжимает отчет в руке и выбрасывает к черту, сухо осматривая парковку в поисках своей новой машины. Она — Акабанэ Момо, при желании она может уничтожить и создать это всё заново. Она — ваш Бог и идол. *** — Нао, вставай, пожалуйста, — молодая женщина стоит рядом с ним на коленях, прижимая руку к груди. Пожалуйста, вставай, нужно что-то делать. Отец лютует, ты теряешь любое влияние на руководство компании. Исполняющий обязанности директора перебирает всё в свои руки. Если бы крупными акционерами были не твои люди, то он бы и их переманил на свою сторону. Нао, любимый, пожалуйста. Слезы появляются на глазах, звездами сверкая в глазах цвета ночи. — Прости меня. Разведись со мной. Пожалуйста, сделай это, моя хорошая девочка, не терзай себе душу, — слова Акабанэ колом вбиваются ей в душу. Нет, Нао, не говори так. Нао, Нао, как же ей без твоих рук и без твоей улыбки? Нао, ваш брак переживет все невзгоды. Ее муж только нежно вытирает ей слезы, слабо улыбаясь и переворачиваясь на другой бок, чтобы не видеть слез Момо. Это невыносимо, но он ничего не может с собой сделать. Акабанэ обнимает его спину, утыкаясь лицом в диван. Ее муж не пьет, это нерушимый принцип, но уже какой месяц ничем не занимается, только спит на диване. Он даже на улицу не выходит. Он не хочет показывать ей своих слез. Боже, ее муж, ее сильный муж плачет. У него тусклые глаза. Несколько ее слезинок все же падает на темный кожаный диван — любимый диван тетушки Асано. Тетушка, что же ей делать? Почему вы ушли, не сказав ничего даже Момо? Почему не дали советов на жизнь? Тетушка, ей так плохо. Отец бушует, а Нао не в состоянии даже встать. Он похудел где-то на десять килограмм, ему так плохо. Забирает бутылки с водой, только которой, по сути, Нао и питается. Женщина поднимается, смотря на черные волосы мужа. В последнее время Нао уже даже не приходит спать к ней, он проводит все свое время здесь. Что же делать, тетушка? Она в отчаянии. Ваш сын убил своего брата, тетушка. Гакухо отрекся от них, это убило ее Нао. Это убивает и ее. Он раскатал их в асфальт, он все уничтожил, он не оставил даже шанса. «Закрой свой грязный рот, ты только и можешь, что мутить дерьмо, чтобы порадовать свое змеиное яство», — грубый голос Гакухо звучит, будто ее друг снова здесь. Или бывший друг? Как правильно говорить, тетушка? Ее тошнит. Акабанэ обещала себе больше не рвать, она бросила курить, чтобы не навредить организму во время планирования долгожданной беременности, но сейчас руки сами тянутся то к сигарете, то к туалету, чтобы не сдерживать рвоту. Женщину тошнит, но если Момо будет медленно убивать себя, то это будет последним выстрелом в сердце ее Нао. Боже, тетушка, что же делать? Что же делать? Гакухо не возьмет на себя дела компании, а Нао просто медленно тухнет. Момо выходит, чтобы муж не слышал ее тихих всхлипов. Что же делать? Ей так страшно. Тетушка, она просто делает вид, что все хорошо, она осталась без какой-либо поддержки. Ясукине-старший снова трезвонит ей, чтобы спросить о том, не собирается ли Нао на встречу с ним. Но ей нечего сказать, Нао там не будет, она не может ничего изменить. Сорок процентов акций сейчас у ее отца, фактически, он главный акционер. Женщина вытирает потекшую тушь. Что же делать? Что же ей делать, тетушка? Акабанэ не пойдет к Гакухо, она не будет унижаться перед тем, кто так растоптал ее и ее мужа. Да и Гакухо не пустит ее даже на порог. Что-то в животе скручивается, заставляя Момо закрыть рот, умоляя организм не рвать. Если Момо сейчас начнет терять вес, то беременность станет почти что невозможной. Булимия почти забрала у нее возможность иметь здоровых детей, Акабанэ ни за что не потеряет те крохотные проценты, которые дают ей надежду на малыша. Женщина закрывает глаза, вдыхая и выдыхая. Телефон кричит все сильнее, она почти слышит в нем голос отца. *** Момо сухо ухмыляется. А потом ей пришлось заниматься делами компании. Сквозь скандалы и гнев отца, сквозь обесценивание и насмешки общества, сквозь унижения, сквозь игнорирование ее персоны, сквозь собственную неопытность. Днями она гладила мужа по голове, рассказывая о чем-то, вечерами — сидела в офисе, ночами — сидела в спальне за документами и отчетами, стараясь понять то, откуда там появляются эти огромные числа. Счет шел на миллионы, на ее плечах был риск за пару сотен людей, а Момо, неопытная и одинокая в своей беде, старалась сделать все правильно. И только после того, как жена начала работать на истощение, Нао наконец-то начал говорить о чем-то, кроме развода с ним. Муж пришел в себя только после того, как узнал о ее беременности. На коленях стоял, рыдал во всю, а после кружил на ослабевших руках. И это все из-за тебя, Гакухо. Это ты почти разрушил ее семью, а сейчас снова подверг Нао смертельной опасности. Душно. Сжимает руль, стоя в пробке. Женщина расстёгивает несколько пуговиц на атласной черной рубашке, выдыхая. Впрочем, что она несет? Это бред той молодой обиженной Момо. Он такая же жертва собственных травм, как и все вокруг него. Уж Момо знает, как голос за его спиной всегда шептал ему о том, что он вестник горя. Она все знает, она давно простила. Но ты принес всем намного больше счастья, чем горя. Ты научил ее многому, ты сделал много хорошего, Гакухо. И, как бы больно ей тогда ни было, все ошибаются. Каждый из вас был гордым юным максималистом с кучей детских травм, это сделало вас всех теми, кем вы являетесь сейчас. Вот только они научились жить настоящим, а ты мечешься между прошлым и будущим, выискивая оправдание своим действиям то там, то там. Подъезжая к больнице, паркуется и выходит. Фары черной машины мигают, серебристый значок опускается внутрь, оповещая хозяйку о том, что она закрыла автомобиль. Когда Акабанэ оборачивается, то отдергивается и на считанные секунды замирает с поднятой рукой, которой она собиралась положить ключ от машины в красный клатч. Перед ней стоит Гакухо, щелкая синей зажигалкой, пока сидит на своей машине. Курит? Нет, не курит, хотя раньше был огромный ценителем. А может, собирается? — Привет, — бросает ему одно слово. Фиолетовые глаза тут же поднимаются к ней. Он, конечно же, заметил ее сразу, просто ожидал, что она пройдет мимо. Выдыхает. Акабанэ подходит ближе, рассматривая его. А Гакухо не меняется. Похоже, выбрался с работы в обеденный перерыв, так почему не заходит? Асано, ты не с тех, кто тратит время просто так. Высокие шпильки разрывают сырую тишину на парковке. — Здравствуй, Момо, — твердо говорит мужчина, убирая палец с зажигалки. Оранжевый огонек пропадает, будто его и не было. Тебя что-то гложет, семпай? Ты равнодушен, но зажигалки не появляются в твоих руках просто так, она же знает. — Дай одну сигарету, — Акабанэ приседает рядом на его машину, поднимая голову на друга. Тот бросает на нее взгляд, не меняя равнодушного вида лица. — Не курю, Акабанэ-сан, — натянутая улыбка появляется на лице Гакухо. — Не ври, — Момо складывает руки на груди, фыркая. Идиот, как был идиотом, так и остался. Тогда почему вы оба сидите здесь, а не идете к Нао, к которому приехали, раз оба не курите? Наслаждаетесь вонючим запахом парковки? — Тогда и ты не ври. Ты бросила, — он хмыкает. Момо пожимает плечами. — Это первая и последняя за десяток лет. Устала на работе. Не рассказывай, тебе нужна компания, — прикрывает глаза, а Асано открывает свой автомобиль, доставая из бардачка две пачки. Момо выгибает бровь, когда на капот рядом с ней падает одна из них. Всю даришь? Вот это щедрость. Она понимает ситуацию, когда видит, что пачки разные, а та, которую положили — пачка с легкими, как они когда-то говорили, «детскими» сигаретами. Судя по тому, что там не было всего одной сигареты, Гакухо купил их, а только после этого понял, что они легкие, но пачку так и не выбросил. — Выбросишь, — говорит он ей, подтверждая мысли Момо, кивая головой на отданные сигареты. Ему никогда это не подходило. — Выброшу, — женщина повторяет его слова, беря зажигалку и поджигая тонкую сигарету. Отвратительно, как и всегда. Закашливается, за что получает немного насмешливый взгляд Асано. — Что? Смешно? Не смешно. Как давно ты начал снова курить? Это… После Юко? На самом деле, Момо не ожидала ответа, но сейчас Гакухо только негромко хмыкает. — Нет. Сегодня купил пачку. Когда Асано-чан была маленькой, — мужчина закуривает, щелкая зажигалкой и обрывая этим свою фразу. Затягивается, чувствуя горечь в самих легких. Он, как всегда, курит только крепкие сигареты. Выдыхает едкий дым. — Когда Асано-чан была маленькой, она не переносила запах сигарет, так что я не курил, ведь ее тошнило даже от намека на это. Да, его девочку рвало от малейшего запаха сигарет на пиджаке, не говоря уже о руках, даже если она не понимала от чего это. Асано-кун был куда менее чувствителен к этому. Сейчас Гакухо не видит дочь, так что может себе позволить не думать об этом. И все равно, курит, будто подросток, опрыскивая руки антисептиком, а одежду одеколоном, ведь негоже главе школы вонять сигаретами. Особенно сейчас, когда это обсуждается обществом. В любом случае, под это он без проблем подстроится, пусть и далее осуждается, дети не должны курить. Затягивается. Курит ли его дочь? Если за Шу он следит, то что насчет Ши? Определенно, стоит еще более усиленно понаблюдать за ней. Момо переводит на него взгляд. Судя по всему, Асано в глубоких и очень важных для него рассуждениях. Рассматривает друга, немного кашляя в рукав и стряхивая пепел в мусорку, которая стояла рядом со входом в больницу. Почувствовав блаженное расслабление, закидывает голову назад, обнажая светлую шею от волос. Гакухо только выбрасывает окурок, доставая еще одну. А вот Момо, так и не докурив до фильтра, тушит о каблук и выбрасывает. Она не будет спрашивать о том, что случилось, ведь этого Асано точно не расскажет. Может, рассказал бы Нао, но не ей точно. Гакухо задумчиво смотрит на машины, чувствуя горечь на губах. Отвратительно, как и когда он был школьником. Затягивается глубже. Много проблем навалилось. Например, проблема с тем, как заставить его дочь побыть в близости к нему, как минимум, неделю. Асано слишком надеется на Ши, так, что уверен в ней, но даже при малейшем сомнении стоит перепроверить всё. А еще вопрос с Акабанэ остался открытым. Если Гакухо сейчас пойдет к Нао, то тот уже не отвяжется от него. Плохо ли это? Плохо, ведь это общение такое же, как и сигарета во рту Гакухо — приятно, хорошо, но в больших количествах смертоносно. Наиболее разумным вариантом является не резко разрывать это, а уменьшать их контакт плавно, заставив Нао самого поверить в то, что это его желание. Так будет безопаснее и для него, и для самого Гакухо. Его дела — это его дела, за них несет ответственность только он, а Акабанэ будут лезть, как мотыльки на свет, параллельно поджигая и себя, и его самого. — Злишься, Момо? — равнодушно стряхивает пепел. — За что? За то, что закрыл меня, из-за чего мне пришлось лезть крышей? — женщина хмыкает. Ты же знал, она всегда была такой. Тогда Акабанэ сняла туфли, сбросив их, после чего лезла крышей на балкон, а с балкона на террасу. Конечно, она злится, пусть и знает, что это твой нынешний метод остановить человека. И все же, Гакухо, тебе никогда её не сковать, ведь ты сам научил её жить не в смирении, а как велит душа. А ты всегда был хорошим учителем, знаешь? — Есть такое. Асано бросает взгляд на женщину рядом, которая, ожидая его, листает ленту сообщений в телефоне. Он слишком много дерьма наговорил тогда Момо. В конце концов, он действительно не должен был. И Момо, конечно же, ничего не забыла. Наверное, Гакухо был слишком груб к ней. Был зол и недоволен, горел от ярости, так что говорил лишь для того, чтобы задеть их. Уж Момо точно не была причастна к чему-либо, просто попалась тогда под горячую руку. Молодой Гакухо этого не осознавал. — Момо, — он смотрит на нее, после этого выдыхая дым в сторону, чтобы ничья одежда не провонялась, будто они школьники, как и двадцать с чем-то лет назад. Тогда курил только он и Момо, так что ситуация повторяется, только не хватает Нао с гитарой где-то в углу. На самом деле, Гакухо не думает, что он был прав, но признавать неправоту уже поздно. Нужно было раньше, сейчас в этом нет смысла. — Почему ты так спокойно ходишь за мной? Ты даже заделалась нянькой для моих детей. С чего бы? — Ты — наша семья, — Момо пожимает плечами. Асано ничего не отвечает. Она поворачивается к нему, выдыхая. Асано закуривает еще одну сигарету. *** — Ты ради этого ее продал? — кричит во всю, впервые в жизни кричит, срывая горло. В его голосе боль, ненависть и презрение. — Ты думал, я заберу у тебя этот дом? Да если бы я знал, что он тебе нужен, то без проблем отказался бы от любых прав. Я бы все тебе отдал, ты же братом моим был, я тебе доверял, как себе. Нао шумно дышит, смотря в фиолетовые глаза. Вглядывается, пытается найти там что-то светлое, но не видит ничего, кроме злости и боли. — Я никого не продавал, — Нао сглатывает слюну и суживает глаза. Поверь, поверь ему, он никогда тебе не врал. Гакухо с каждым разом обливает его все большей грязью, Гакухо горит яростным огнем, это задевает, заставляет сжимать кулаки. Он рос вместе с тобой, тетушка была для него такой же матерью, как и тебе, Нао бы никогда не предал вас. У Асано в животе все скручивается. Как ты можешь врать до последнего? Гакухо размахивается и бьет парня перед собой по лицу, отпуская футболку, за которую держал его, подперев. Нао, смотрящий напряженно, но без агрессии, после удара только жмурится и прикладывает руку к челюсти, которая теперь адски ноет. Подрывается с колен, волосы растрепаны, порывается к Гакухо, но сдерживает себя. Момо, все это время в ужасе стоящая в проходе, вскрикивает, подбегая к мужу. Тот ставит руку вперед, останавливая девушку перед собой, чтобы та не подходила ближе. Стой, Гакухо очень зол. Не подходи ближе, Момо, тебя могут случайно задеть. В любом случае, Акабанэ все равно припадает к мужу, поддерживая его за спину. Хмурится и сжимает губы, смотря на друга. — Да какого черта ты творишь, ублюдок? — парень срывается и в ответ кричит на Гакухо, раззадоривая его этим еще больше. — Что я сделал? Я ничего не знал, почему ты даже не пытаешься мне поверить? Вот именно, я был тебе как брат, но ты все равно не желаешь слушать меня. — Заткни свой рот, — Асано с силой бьет ладонью по столу, заставляя чашку из сервиза подпрыгнуть, поднимая голос еще выше. Кажется, пол города слышат их ссору. — Как ты вообще можешь смотреть мне в глаза? Тебе даже не стыдно. Какой ты мне брат? На секунду они замолкают, прекращая перебивать друг друга. Нао поднимается, его лицо то бледнеет, то краснеет, а желтые глаза метают молнии. Тяжело дышат, горло сорвано что у Гакухо, что у Нао, но они только больше разгораются. — Гакухо, ты делаешь большую ошибку. Я клянусь, он ничего не знал. Я клянусь тебе своим именем, — Момо стоит перед ним, стараясь говорить твердо и спокойно, но руки от стресса дрожат. — А, ты? Клянешься своим именем? Да ты же тоже все знала, это убожество не могло тебе не рассказать, — Асано горько посмеивается, растягиваясь в постной кривой ухмылке, кивая на Нао. У него нет слов, он доверял им всю свою жизнь, он никогда так не ошибался. — Твое слово ничего не стоит. — Мы всегда были за тебя, ты… — она прерывается от того, что Гакухо снова бьет рукой по столу. — Я сказал, заткнись. Только и можешь, что обманывать всех своим змеиным языком. Ты такая жалкая, что мне плакать охота, — встает прямо, тяжело дыша, выплевывая эти слова лишь для того, чтобы задеть ее. Момо выгибает брови. Она? Жалкая? — Ты думаешь, твои слова хоть кто-то принимает всерьез? Всем плевать, Момо. Нао вскипает. Это слишком. Как ты смеешь? Как смеешь ты врываться сюда, безосновательно обвинять их в чем-то, устраивать драку, бить посуду, ломать стол, так еще и оскорблять его жену? — Пошел вон отсюда, — Акабанэ толкает его к выходу, но Гакухо хватает его руку. — У тебя хватает совести выгонять меня из моего же дома? — едко ухмыляется. — Да я тебя даже видеть больше не хочу, ублюдок, — толкает его к выходу. — Я терпел тебя столько лет, кто же знал, что ты такой неблагодарный? — Думаешь, вы были мне нужны? Я просто не хотел расстраивать матушку, — их диалог превращается во взаимное поливание друг друга помоями. — Да? Это все взаимно, так что ты не один мученик, — Нао кричит таким же едким тоном. — Да сколько можно? Что ты делаешь, Гакухо? — голос Момо дрожит. — Что я делаю? — Асано снова холодно посмеивается. Ухмыляется. — Я всем сердцем жалею, что познакомился с тобой, таким лицемерным ублюдком, и твоей вечной страдалицей. Надеюсь, счастье на костях будет для вас приятным. Гакухо оборачивается и быстрым шагом идет к выходу. Нао что-то кричит ему вслед, велит больше никогда не приходить, а у девушки уголки губ дергаются вниз. Получается, это финал. *** Она улыбается уголком губ. Она молила небеса, чтобы расплата за боль ее, за ее слезы и страдания пришла к тебе, но так нельзя. Семье зла не желают. Проклинала, а сейчас надеется, что никакие высшие силы не слышали ее просьб. Момо прошла это, семпай, и Нао тоже прошел. Было трудно, но всё прошло. Это не значит, что они забыли, просто уже давно простили. Вы оба много наговорили, хоть и начал это ты. Вы все были слишком молоды и глупы, думали, будто жить легко, не знали взрослых игр. В конце концов, ты и твои дети — их семья, это верно. Всякое в жизни бывает, ведь жизнь — сложная штука. Но женщина клянется, если бы они в то утро не увидели твою дочь, то, скорее всего, так и провели бы жизнь в молчании. — Пойдем? — говорит Акабанэ, когда Асано докуривает до фильтра уже третью сигарету. Мужчина засовывает в карман свою зажигалку. Кивает, снова бросая сигареты в бардачок и закрывая его. Да, Момо, пойдем. Женщина молча засовывает пачку в клатч, проходя ко входу в больницу. — Хочешь жвачку? Бросает жвачку ему прямо через свою спину, зная, что Гакухо поймает. И Гакухо, конечно же, поймал. Достает три подушечки. Конечно же, можно и без этого, запах сам скоро пройдет, Асано это знает еще со времен, когда быстро курил в подворотнях и заедал всем, что мог найти, дабы никто не узнал, но вонять сигаретами в больнице — верх мерзости. Это не тот случай, когда они с Акабанэ регулярно шли на перекур за школу и после было плевать на реакцию общества, это вовсе не те времена, когда она прятала сигареты в бюстгальтер, чтобы никто при проверке не нашел и не забрал. Сейчас можно ничего не прятать, но они все равно это делают, только раньше прятались от родителей, а сейчас уже от собственных детей, чтобы не разрушать созданный образ. И на мнение общества уже не так уж и плевать. Повзрослели просто, так бывает. Они идут молча, да и говорить особо не о чем. У Гакухо равнодушное лицо, у Момо — вкус вишневых сигарет на языке, смешанный со сладостью жвачки. Словно и не было более, чем десяти лет тотального игнорирования и молчания. Звук шпилек заставляет Нао попытаться подорваться, а после зашипеть от этого. Момо быстро открывает дверь в палату, заходя к мужу. Ее встречают теплые глаза, будто он щенок, к которому наконец-то пришли хозяева. Мужчина обнимает жену целой рукой, целуя ее в висок. Его хорошая, Момо, милая, ты пришла. Женщина оставляет четкий след красной помады на его щеке. Улыбается мужу. — Я так скучал за тобой, — он ластится к ее ладоням, словно кот, из-за чего взгляд Момо теплеет. — Как ты? Что ты сегодня делала? Акабанэ держит его за руку, нежно улыбаясь. Глаза Нао горят невероятной и неподдельной любовью. Ему так грустно без жены, что слов нет. Он настолько привык к Момо, что уже не может заснуть без нее. Ему так хочется домой, чтобы наконец-то иметь возможность нормально взаимодействовать со своим ребенком и спать рядом с женой. Действительно, так не хватает Кармы. Это не та ситуация, когда ты на другом полушарии, а твой ребенок далеко. Карма относительно недалеко, возможно, в нескольких километрах, просто Нао даже не знает как он там, что у него нового, что он делает. Теперь Нао осознает, что не видеть свое дитя так мучительно, когда оно совсем недалеко. Это как сидеть без возможности встать, когда твой ребенок сам в соседней комнате — невероятно сложно. И как Гакухо может жить отдельно от своей дочери, растя под своим крылом только сына? Неужели ему от этого не плохо? Нао бы не смог вынести этого. Будь у него еще один ребенок, Акабанэ был бы еще более счастливым. А ведь Асано, по сути, поймал джекпот, ведь у него буквально одновременно появились сразу два ребенка разного пола. Нао даже не может это объяснить, это просто дикий восторг. Это же девочка, ей же можно платьица и заколочки выбирать, это так мило. Нао улыбается, целуя руку жены. Если бы беременность не была такой сложной и травмирующей для Момо, он бы очень просил о втором ребенке. Да и Карме бы не было одиноко. Правда, Гакухо просто не понимает своего счастья. Он может ощутить оба вида отцовства, воспитав и мальчика, и девочку. И все же, Акабанэ уже так рад тому, что у него есть его Карма. Этот глупый ребенок — часть его души. Мужчина хмыкает, пока Момо раздраженно рассказывает о своем дне и плохих работниках. — Не волнуйся, ты молодец, — нежно улыбается ей. — Если тебе будет сложно, отдай мне всё, что нужно сделать. Момо осторожно ставит голову ему на колени, чувствуя то, как Нао гладит ее волосы. Придурок, возвращайся домой скорее, без твоих объятий сложно уснуть. Да и Карма был бы очень рад. Слабо улыбается ему. Какой же Нао все же красивый, какой ты родной. Как же она рада, что в тот день ты побежал к ней звать ее замуж, ведь тебе понравились ее волосы. Она смотрит на тебя и так помнит тебя в тот день, когда родился Карма. *** Беременность была очень сложной для Момо. Было сложно держать вес в норме, ей хотелось есть те продукты, которые она в обычном состоянии ненавидела, выпадали волосы, а спина почти ломалась от тяжести. В последний месяц было сложно даже сидеть и дышать. Роды были многочасовыми и очень сложными для нее. Ей казалось, что за каждые тридцать минут она умирала несколько раз, а врачи воскрешали ее, чтобы продолжить этот ад заново. Момо была невысокого роста, очень миниатюрная, худая и не имела широких бедер, зато у нее был высокий муж. И, похоже, сын тоже будет высоким и большим, перебрав это от отца и совсем не жалея мать, из-за чего подарить ему жизнь было очень сложно. Кесарево сечение было опасно делать, так что пришлось семь часов занимать врачей с прерывающимися схватками. Сынок будто шутил с ними, издеваясь. Малыш, ее малыш, ее хороший мальчик, выходи скорее, дай мамочке отдохнуть, пожалуйста. После родов глаза были красные, сознание покидало ее, но вернулось, как только она впервые в жизни услышала громкий крик своего ребенка. Ее мальчик, с тобой все хорошо? Момо слабо и хрипло смеется, закидывая голову, а Нао за дверью подрывается. Многочасовые крики жены заставили его похудеть на два килограмма, но этот крик сделал так, что сердце начало трепетать. Это же… Он же родился? Это его дитя? Теперь он бегает по кругу, не зная, что ему делать. Боже, все же хорошо? Руки дрожат, ходят ходуном, глаза бегают, а сердце выпрыгивает. — Дайте, дайте мне, — она собирает все силы в кулак и хватает акушерку за халат, едва говоря сухими губами и пересохшим горлом. — Ребенок. Дайте мне, прошу. Ее дитя, она хочет его увидеть. И как только это маленькое тельце кладут ей на грудь, она поднимает глаза вверх, улыбаясь и рыдая. О боже, это ее дитя, ее мальчик, он с ней. Он плачет и кричит, она чувствует его сердцебиение, с ним все хорошо. — Здравствуй, счастье, — она с таким трудом улыбается, пока слезы текут по мокрому лицу ручьями. Отбрасывает голову назад, мокрые волосы прилипли к голове, а руки уже почти не держат. Желтые глазки смотрят на нее с интересом. — Я тебя так люблю, мой милый. Нао уже кружится, как заведенный. Почему не выносят дитя? Что с Момо? Что делать? Что там происходит? Живот скручивает. А потом ему наконец-то показывают ребенка. Момо видит это краем глаза, расплывчато и с трудом, сквозь открытую дверь. Нао замирает на минуту, открыв рот и изогнув брови, пока врачи несут ему ребенка. Даже так она видит то, как блестят слезами золотистые глаза мужа. Мурашки проходят по телу Акабанэ, дыхание прерывается. Это его малыш? Это же его малыш? У него даже есть несколько красных волосинок, правда? С трудом и страхом берет дитя на руки, а губы дрожат. Тетушка, тетушка, у них сын. У них есть малыш. — Как же долго я тебя ждал, — вырывается из него, когда он начинает плакать навзрыд, прижимая к себе дитя. Нао никогда не чувствовал такой эйфории, как сейчас. — Боже, какой же ты хороший. Прижимает этот конвертик так, будто хочет засунуть прямо себе в сердце. Снег за окном падает мягко и игриво. Это твоя первая зима, малыш, видишь? Выдыхает, не скрывая слез и видя то, что у ребенка его глаза. Дитя, дитя, ты такой хороший. Ты его награда за все сложности. Ты такой маленький, такой хороший. Смеется. Ты такой громкий, счастье. — Возьмите, у меня дрожат ноги, — быстро отдает его, чтобы ни в коем случае не бросить и никак не навредить, аккуратно погладив горячее тельце пальцем. Ему говорят что-то о документах, пока сына уносят, а Нао замечает жену, которая так же плачет. — Момо, ты молодец. Момо, он прекрасен, — кричит он, размахивая руками на врачей, которые говорят ему быть тише. Поднимает руки вверх, показывая пальцами сердечко, пока врачи пытаются выпроводить его, закрывая от Момо. Зато она явно увидит это сердечко. — Ты прекрасна, Момо, я люблю тебя, слышишь? Я люблю вас. Он кричит во всю, еще и размахивает этим сердечком из ладоней, пугая уставших докторов и заставляя Акабанэ немного посмеяться. Она смогла. *** Кармой его назвал Нао, женщина знает, что он на протяжении многих лет ассоциировал их сына со своей наградой за все беды в жизни. Момо и не против, они тогда как раз первый раз за длительное время слетали в Индию. Ей там понравилось. Возможно, сын и правда их карма. Возможно, это правда. Тогда, наверное, они были неплохими людьми, раз их Карма такой хороший и умный ребенок. Аккуратно целует мужа. Гакухо стучит и заходит, останавливаясь около дверей. Момо замечает, что ее Нао сразу светлеет, растягиваясь в улыбке. Если бы он был щенком, то у него бы поднялись ушки. Нао очень скучал за Гакухо. Что бы они тогда ни говорили, ее муж очень любил его. Слова о том, что Гакухо был ему даже ближе за брата не были просто словами. — Я пойду к доктору, — Момо сжимает его ладонь, кивая. Им явно нужно поговорить. Было бы неплохо, если бы они помирились. Так было бы намного легче решить всё. Она выходит, оставляя мужчин наедине. Гакухо подходит ближе к койке, осматривая Нао. Он не меняется из года в год, оставаясь все тем же парнем с гитарой и желтыми, лукавыми, будто бы тягучими глазами. Асано невольно посещает мысль о том, играет ли он еще. Нао имел такой талант к музыке и пению, что мог бы стать настоящей звездой, он сбивал пальцы в кровь, но заканчивал песню. Если бы не Момо, Акабанэ бы никогда не пошел работать с бумагами. Нао ненавидел сидеть на месте, вдумываясь в числа, он всегда горел и пылал. Господин Ясукине желал, чтобы муж его дочери, как минимум, занимался их бизнесом, а не катался гастролями по стране или миру. Он назначил день их встречи ровно в тот же день, когда у Нао был последний утвердительный кастинг, призвав выбрать что-то одно. И ведь понятно, что Нао выбрал. Акабанэ готов в мин бросить всё ради своей жены, а Гакухо так не смог, как бы ни хотел. Возможно, в этом между ними и разница. — Я должен был быть более внимателен к своим сотрудникам, Нао, — Асано извиняться не привык. Он складывает руки на спину и измеряет больного взглядом. Акабанэ знает, на его месте Гакухо бы воспринял это в качестве возможности использовать человека, но он не такой. Гакухо с ожиданием смотрит на того, кого даже не знает как назвать. Акабанэ-сан? Друг? Брат? Отец ученика? Старый друг? И все же, Нао такой Нао. Каким бы грозным он ни был, Асано для него — семья, которую он любит. С каждым днем и с каждым этим новым огоньком в желтых глазах Гакухо все больше сомневается в том, действительно ли все было так очевидно, когда он решил, что Нао спровадил матушку, дабы получить себе дом. Возможно, в порыве гнева и обидного разочарования Асано что-то упустил. Мог ли этот человек, отчаянно защищающий его дочь, поступить так? А Нао только смеется, смотря на это сосредоточенное лицо. Гакухо, что ты опять там обдумываешь? Когда ты просто отдохнешь? Акабанэ немного хрипит во время смеха, хватаясь за бок, но его веселье все больше нарастает. Сейчас заплачет, серьезно, сейчас слезы пойдут. Бок болит, но мужчина уже бьет подушку кулаком, взрываясь смехом каждый раз, когда убирает ладонь с глаз и снова видит не меняющего лицо Асано. Гакухо выдыхает. Как же ты достал. — Боже, — он с трудом останавливает смех, вытирая несколько слезинок, которые нашли на глаза. Асано выжидающе смотрит на него, что заставляет мужчину хмыкнуть. — Эй, слышишь, ты такой идиот. Ты всегда был таким придурком, а? Ну кто бы ещё посмел назвать его так, если не ты? Смеешься, как подросток, хотя у тебя уже скоро сын закончит среднюю школу. Ты же тоже такой двуличный, знаешь? Знаешь же. Гакухо суживает глаза. Ты же держись все свое в кулаке, но предпочитаешь никому не показывать это, чтобы тебе не надоедали. Твой сын даже не знал, каким ты можешь быть. *** Голова Гакухо болит, будто ее снесли ногой. Не стоило вчера пить ту мутную дрянь. Славно, что желудок не выворачивается, моля о скорейшей спокойной смерти, а не страданий в агонии. Асано чувствует, что на нем что-то лежит. Открывает глаза, уже зная. — Ну что, ублюдок, протрезвел? — Нао хмыкает, потягиваясь и перекатываясь на бок, продолжая немного давить на ноги Гакухо своими бедрами. — Встань с меня, — сглатывая слюну, говорит с пересохшим горлом. У парня не хватает сил даже на то, чтобы просто поднять голову и посмотреть на брата. Как же ты достал. — А что, чувствуешь гомосексуальную опасность? — лениво поднимается на колени, потягиваясь и отбрасывая тень на брата. — Просто заткнись и иди к черту, Нао, — выдыхает, все же поворачивая на него голову, недовольно рассматривая лохматые волосы Накано. — Сладенький, ты оказался таким ненасытным, дай же мне отдохнуть, — парень делает голос более тонким и писклявым, имитируя максимально манерную девушку с американских кассет. Закрывает ладонью рот, приподнимает брови, широко открывает желтые глаза и быстро-быстро хлопает ресницами. — Мерзость, — Гакухо перекатывается подальше, ложась на живот и снова закрывая глаза, игнорируя Нао. На несколько секунд все затихает, а после Асано чувствует, что что-то не то. Как только парень хочет быстро подняться, как на его спину со всей силы прыгает Накано. — Идиот, слезь с меня, — хрипит Гакухо, чувствуя, что брат слазит с его спины ниже, перебазировавшись на ягодицы. — Я же говорил, что я быстрее тебя, — тот смеется, держа руки Асано за спиной. — Этим не хвастаются, — хмыкает, а Нао фыркает. Гакухо уже чувствует, что сейчас брат опять начнет вызывать у него стыд за себя. — Дорогой, ты отнял у меня честь, а теперь не хочешь выйти за меня? — Похоже, судя по «выйти за меня» имитировал он вовсе не девушку. — Поцелуй же меня в честь нашей помолвки, шоколадный мой. Тот уже тянется руками ему под мятую рубашку, но Асано с силой бьет Нао ногой в спину, заставляя ойкнуть и привстать. Пользуясь случаем, Гакухо поджимает эту ногу, когда переворачивается на спину, а после слегка поднимает ее так, что пинает Нао прямо в лоб. Накано скатывается кувырком на пол. — Пошел отсюда, — спокойно смотрит на него, наконец-то сев на кровать и полностью проснувшись. — Ублюдок, — говорит Нао, падая на пол и смеясь. *** И ты все так же взрываешься смехом от любой глупости, которую себе придумаешь, будто бы в твоей жизни не было трудностей. — Что бы ни случалось, ты никак не можешь понять, — с трудом приподнимается, смеясь. Асано хватает его за плечо, когда тот наклоняется, держась за бок и скривившись. В душе всё скручивается, видя это жалкое состояние Акабанэ. Это он не уследил. — Эй, как думаешь, кто ты? Гакухо молчит, смотря на него и приседая на стул рядом. Тихо выдыхает, на секунду прикрывая глаза. Что ему тебе ответить, Нао? Он не скажет то, что ты хочешь услышать, ты это знаешь, так в чем суть твоего вопроса? — Председатель школы вашего сына. — Ты — мой брат, ты это должен был сказать, — цокает языком и пытается толкнуть Гакухо, но опять хватается за бок единственной целой рукой. Твою мать, да что такое? Ребро же цело, так что внутри болит? Асано выдыхает, вставая, поднимая ему кровать и ставя подушку. — Сядь спокойно, а то печень выпадет, Нао, — снова приседает на стул около кровати, сделав это. Тебя хорошо побили. У тебя руки стерты в запястьях. Ты оттолкнул его от пули. Действительно ли все так однозначно? Какой ты оттенок серого, Нао? Нао задумчиво рассматривает его, наконец-то усевшись. Усмехнувшись, ставит руку ему на плечо. — Для меня ты всегда будешь моим братом, что бы ты ни делал, — Акабанэ не ожидает ответа, но Гакухо хмыкает, едва уловимо приподняв уголок губ. — Ты не меняешься, — выдыхает. Нао, он подпустит тебя ближе, но это для того, чтобы ты наконец-то не оборачивался на него, когда уйдешь. Мужчина замирает, удивленно смотря на Асано. Бродит по нему глазами, приходя в себя только тогда, когда встречается с фиолетовыми глазами брата. Улыбается во всю. Боже, идиот. Ты ему ответил? Ты умеешь говорить? Какое счастье, Нао уже думал, что ты от старости то ли немым стал, то ли глухим. А главное, какое лицо пафосное. Хлопает его по спине. — Возьми меня на работу вместо Оно, а? — Нао забрасывает целую руку за голову. Ну, раз ты наконец-то растаял, то, может, согласишься? — С чего бы? — Асано выгибает бровь. Учителем? А еще что хочешь? Не переусердствуй, Нао, с твоей философией он не допустит тебя к детям, даже если кроме тебя не будет других вариантов. Он лучше без зарплаты будет сам преподавать, чем платить тебе деньги за то, что ты рушишь его систему образования. — Секретарем, — Акабанэ чувствует, что наступил на подводную мину, не уточнив чего именно хочет. — Нет, — четко говорит Акабанэ, закидывая ногу на ногу. Нао, если бы он набирал туда своих знакомых по блату, то это была бы не школа, а цирк. Поверь, если бы он был настолько эгоцентричным, то просто покупал бы близнецам все награды. Он был бы точно таким же, каким был ваш директор, раздающий отличные сертификаты за небольшой взнос в его карман. — Я буду тебя шантажировать, — Акабанэ складывает руки на груди. — Чем же? — Асано хмыкает в ответ. Лучше бы ты пообещал держать своего щенка на привязи, чтобы он не геройствовал перед его дочерью, тогда бы Гакухо подумал над твоим предложением. — Я знаю о Коро-сенсее. Я расскажу всем о нем, — Нао, конечно же, шутит, но реакция Гакухо его удивляет. — Хорошо, можешь начинать рассказывать, — тот равнодушно кивает, будто Нао обещает рассказать о том, чем Асано завтракал, а не о тайном монстре, грозящем взорвать Землю, которого он впустил в свою школу учить детей. Звучит дико, но, в целом, это в духе Гакухо. Правда, если в чем-то одновременно замешан Гакухо и Карма, то, зная их, это «что-то», как минимум, должно быть мировой убийственной тайной. — Что нужно сделать, чтобы стать у тебя секретарем? — Акабанэ действительно никогда не думал, что будет напрашиваться на то, чтобы перебирать бумажки для Гакухо. Раньше Асано не мог усадить его за это. — Вижу, тебе уже лучше, — мужчина встает, растягиваясь в приторной улыбке, будто бы Нао его ничего и не спрашивал. — Поправляйся. Акабанэ закатывает глаза. Хочешь, он сделает все вместо тебя, чтобы ты осознал, что твой брат не идиот? Хочешь? Если хочешь, Нао это сделает. Акабанэ просто хочет наконец-то вытянуть тебя из грязи, в которую ты падаешь. Ты ему не веришь, но Нао правда сделает ради тебя всё, что может. В крайнем случае, он постарается, раз уж ты начал откликаться. — Эй, ты серьезно? — выгибает бровь. Асано поворачивается и идет к выходу, но останавливается уже на пороге, открыв дверь. Смотрит на Нао краем глаза. Ты можешь ему легко соврать. Ты не пугаешься ничего, ведь ты либо глупый, либо очень бесстрашный. Гакухо тяжело осознать, что на вас ему сложно влиять. Он тебе не слишком верит, но, на самом деле, наверное, по старой привычке хочет это делать. Молодой Гакухо был глупым, а сейчас, спустя десять лет, ему уже почти невозможно найти правду, не опираясь только на чьи-либо слова. И все же, зная тебя, Нао, ты не отвяжешься до тех пор, пока сам не посчитаешь это чем-то нужным. Тогда, дорогой брат, давай сыграем и узнаем кто кого переиграет, Гакухо повышает ставки. — Поговорим на собеседовании, когда снимут гипс и ты сможешь двигаться, не скручиваясь от боли, — закрывает дверь, последний раз осматривая Акабанэ через плечо. *** Нао помнит, что это лето было очень жарким, как и всегда. Им было где-то по четырнадцать, когда в тот день они лежали в саду прямо на траве, лениво рассматривая голубое небо и облака. Сил куда-то пойти просто не было. Так душно, что вообще ничего не хочется. — Эй, — Нао толкает Гакухо локтем в бок. Тот морщится, перекатываясь на живот. Издает смятый звук, показывая, что слышит Накано. — Как думаешь, что будет через десять лет? — Нам будет двадцать три года, — лениво говорит Асано, закрывая глаза от слепящего солнца. Лучше было бы перебраться куда-то ближе к деревьям, чтобы укрыться в тени. — И что? Думаешь, мы будем общаться? — Накано как-то странно выдыхает. Гакухо выгибает бровь, открывая один глаз и смотря на Нао, чьи глаза прикованы к облакам. Что такое ты говоришь? А Накано только смотрит в небо, слушая приятный гомон птиц. Этот дом кажется ему таким родным, а тетушка и Гакухо стали ему настоящей семьей. Гакухо зовет его братом, но это же не так. Что, если в один день его решат забыть ровно так же резко, как и решили принять к себе? Он не брат для Асано. Нао любит его сильно, намного больше, чем тех уродов, с которыми у них одна кровь, но кто сказал, что сам Гакухо всю жизнь будет думать о нем также? Это же… Нереально? У них ничего общего, они даже не похожи. Гакухо похож на свою мать, у него яркие волосы и глаза, а ведь Нао совсем не такой. Что, если Асано в один день просто надоест? Ведь для большинства людей кровь — это неоспоримые обязательства. — Конечно, — Гакухо, по сути, и не рассматривает другие варианты, так что ему нечего сказать. Все его слова сказаны не просто так. Конечно, с чего бы вам прекратить общение через десять лет? — Что тебя смущает? Мы же семья. Семьей Нао были люди, имеющие проблемы с алкоголем и наплодившие несколько детей, которые искренне друг друга ненавидели. Это было пародией на семью. Там каждый выживал сам, как мог, иногда без жалости выезжая на других. Нао не особенный, он не дитя, сумевшее познать дзен и стать не таким, как все. Накано ненавидит свою фамилию и воспринимает ее, как символ своего одиночества. И для него, ненужного ребенка, слова о семье, были слишком сладкой сказкой, в которой страшно поверить, но которую почему-то так часто повторяют тетушка и Гакухо. Опускает глаза. — Но у нас нет общей крови, — высказывает то, что так его грызет. — Да, — Гакухо выдыхает, задумывается. Это верно. И правда, а если он через несколько лет сойдет с ума и решит поставить себя выше Нао? Это будет так неправильно. Да и Накано стоило бы успокоить. Хмыкает, вставая. — Давай принесем клятву родства. — А? — Нао выгибает бровь, как делает тетушка. Как-то этот жест перешел и к нему. — Поклянемся на крови, что мы братья, — парень пожимает плечами. Накано подпрыгивает на ноги. Смешать кровь насильно? — Серьезно? Не боишься порезать себя? — обычное ехидство и нахальность снова вернулись к Нао, заставляя Гакухо спокойно улыбнуться. — Доставай уже, — Асано тоже поднимается на ноги, протягивая руку брату. Тот тут же понимает о чем говорит Гакухо. Через секунду в руках парня оказывается небольшой карманный нож. Грязный, наверное, но пускай, зато благодаря стараниям Нао он очень даже острый. — Готов? Нао кивает, а Асано выдыхает и прикрывает глаза. Сейчас будет немного больно, но куда в этом мире без боли? На выдохе с размаха режет себе левую ладонь, не жалея. Получается ровно и довольно глубоко, из-за чего порез начинает гореть, а кровь тонкими алыми ручейками выходит из раны. Передает нож Накано. У Нао же дыхание прерывает. Сосредоточенно хмурится, удобнее перехватывая его. Не закрывая глаз, без жалости. режет правую ладонь. Немного криво, но достаточно для того, чтобы кровь побежала по рукам, перекрикиваясь с синими венами. Гакухо плавно протягивает ему руку. Нао хватается за нее, словно за спасательный круг. Сжимают их так, чтобы кровь смешалась. У Накано кровь темная, рубиновая, как говорили ребята, бьющие его, плохая, у Асано — яркая и алая, аристократическая. Гакухо так не считает, но, в любом случае, теперь они обменялись всеми плюсами и минусами. Проговаривают клятвы в уме. Нао серьезен и уверен, крепко сжимает руку брата. Рана жжет, кровь капает на траву около персикового дерева, слезы появляются на глазах, но они вцепились друг в друга, закрепляя клятвы. — Получается, теперь мы братья? — Накано с трудом разжимает кровавую руку. Асано улыбается. — Теперь точно навсегда, — смеется Гакухо, а рука в крови дрожит. *** Нао поднимает голову, приподняв брови. Ухмыляется, некоторое время смотря на закрытую дверь. Гакухо такой Гакухо. Нао не слишком прикипает к людям, но ты для него намного ближе, чем его кровная семья. Переводит взгляд на правую руку, где красуется немного кривой коричневый шрам. Сначала ты повторял ему, что вы семья, теперь это делает он для тебя. Этот шрам доказательство вашему родству. У тебя он тоже не пропал, портя твою идеальность. Хмыкает, доставая телефон. Хорошо, а сейчас можно поразвлекаться чем-то другим. На глаза попадает видео, где милая рыжеватая птичка-маскот рассказывает о том, как приготовить хороший стейк. Нао несколько минут с интересом смотрит на этого персонажа, рассматривая его. Это выглядит довольно мило. Ему это очень напоминает кое-кого. *** Гакуши бледнеет, рассматривая сообщение от пользователя с именем отца Кармы. Уже пол часа она смотрит на чат с ним, в котором всего два сообщения: ссылка и подпись «ты». Он скинул ей какое-то видео, где рассказывают как готовить мясо. Что такое? Что он хочет? Что ей нужно сделать? Ей нужно приготовить это? Но она не умеет готовить мясо, мама никогда не занималась грилем, так что Гакуши никогда не видела этого. Или это какая-то угроза? Что не так? Это оскорбление? Он назвал ее мясом? Почему? За что? Почему этот грозный мужчина так сильно её ненавидит? Кажется, если она еще немного посмотрит на это диалоговое окно, то поседеет. Вздыхает, закрывая руками глаза, опираясь на стол.