Солнце

Сакакибара Кимико так волнуется. Она каждый раз так волнуется о сыне, ведь он никогда не предупреждал ее о том, что уходит куда-то на ночь. Рен жил так, будто ее и не существует. Когда она готовила ему, он даже не трогал еду, а специально заказывал что-то из ресторана. Когда ранилась, он лишь хмыкал. Мог бы, то порадовался, но Момо-сан просила не грубить ей. Рен рос, не ослушиваясь ее просьбы. Для него она была безразлично-неприятна, как сорняк, который не вырвать, он просто не шел против воли своего отца, верно исполнял просьбы Момо-сан и жил, будто ее и нет. Женщина тупит взгляд, когда ее сын заходит в столовую. Тот бросает на нее холодный взгляд пронзительных зеленых глаз, а после отворачивается, проходя вперед, к кухонному столу, от чего ее душа только сильнее заполняется печалью. Иначе и быть не может, она уже даже привыкла. Хотелось бы уйти, но душа терзается. Кимико холодно. — Ты не в школе, — ее тихий смиренный голос, коим она озвучивает столь очевидный факт заставляет Рена раздражаться. Да, не в школе, иначе бы он не был здесь? Он официально заболел, так что сейчас пойдет готовить себя к экзаменам сам, а вечером хочет встретится с Гакушу, дабы сфотографировать его конспекты. Впрочем, тебе какое к этому дело? Живи тихо, не мешай, Сакакибара не будет тебе отчитываться, глупая госпожа Игараси, знай свое место. Мачеха была тихой, но Рен бы предпочел, чтобы ее вообще не было. Эта женщина, Кимико Игараси, свалилась ему на голову почти сразу после смерти мамы, будто бы выжидала, когда место станет свободным. Сакакибара почти не помнит мамы, зато он помнит все слухи, которые были на ее похоронах. Единственная причина, по которым он в них сомневается — отец и Момо-сан. Впрочем, сама Кимико ничего не отрицает, только голову склоняет. Разве так ведут себя невинные люди? Видя фото, стоящее рядом с часами, парень мигом узнает в нем маму. Да, верно, это же он поставил его туда. Он действительно очень похож на нее, от отца в нем ничего толком и нет. С ласковой улыбкой рассматривает фото. Мама была красивой, жаль, что детский мозг не способен хорошо запоминать лица. У нее были волнистые темные волосы шоколадного цвета, доходящие до конца лопаток, легкие локоны у лица, светлая кожа, тонкие губы, аккуратный нос, как и у него, а еще узкие изумрудные глаза. Момо-сан говорила, она была из обычной семьи, никогда не блестела роскошью, была, как говорят, «святой наивностью». Рен суживает глаза. Мама, это было неправильно. Тебе не были интересны интриги и слухи, ты не понимала их силу, но это тебя не уберегло. В этом мире невозможно быть святым, особенно имея при этом деньги. За все нужно бороться. Либо ты, либо тебя. Рен бросает на мачеху еще один взгляд, заставляя ее сильнее опустить голову. Кимико была блеклой подделкой на его маму. Пусть Рен и почти не помнит ее, ведь она рано покинула его, он видит это по фото. У Кимико волосы русые, светлые, прямые, глаза — серо-зеленые. Они блеклые, внимание не приворачивают. И простота твоя напускная, но и интриги плести — не твое, ты не умеешь радоваться чему-то. Мама любила цветы, море, имела много друзей, она любила и была любима. А что любишь ты? Что ты имеешь? Ты пустая. «Е» класс — отбросы школы, гнилая часть, которую отставили, чтобы они не передавали свою гниль, но даже они имеют больше, чем ты. Это так убого. — Да, почему ты не в школе? — вкрадчивый голос заставляет Рена обернутся. Это же ты? Он так рад. Каждый раз, когда он видит эту женщину, Рен неимоверно рад. Ты была с ним с раннего детства, Момо-сан, ты его настоящая воспитательница и наставница, которая научила его многому. Ты единственная, кто подошла к нему в день похорон мамы и кто интересовался его чувствами. Он так рад, что ты приехала, ему бы хотелось с тобой поговорить. — Ты приехала, Момо-сан, — он улыбается, а Акабанэ подходит ближе. — Как съездили? — Неплохо, привезла тебе подарок. Ты уже выше меня, растешь и растешь, милое дитя, — женщина посмеивается, обнимая его и трепля волосы. — Твоими стараниями, Момо-сан, — Рен кивает, обнимая ее в ответ. Краем глаза Момо замечает то, как ее подруга старается слиться со стеной, настолько некомфортно она себя чувствует. Значит, ничего не изменилось. — Куда вы ездили? — Снова в Индию, на Гоа, — пожимает плечами. От нее пахнет кофе и цветами, как и всегда. Момо берет коробочку со стола, протягивая ее Рену, — Вот, возьми. Это сладости из Индии. — Благодарю, — улыбка парня становится шире. Она всегда помнит о нем и знает вкусы. Удивительно, как ее сын может быть столь непохожим на нее. — Пройдемся? — Конечно, — Акабанэ кивает, рассматривая парня. Ты с каждым днем меняешься, Рен. Она рада тому, насколько умным и ты вырос. Она горда тобой. Эй, Сатори, твой сын растет, ты рада? Момо знает, ты рада. — Кимико, мы пройдемся, хорошо? — Хорошо, — женщина кивает, будто и не живая, говорит тихо, будто хозяйка здесь вовсе не она, а Момо выдыхает. Так нельзя, Кимико, так не должно быть. Рен не понимает причину, по которой Момо-сан отчитывается перед ней. Почему зовет подругой, почему помогает? Иногда Сакакибара совсем не понимает ее, но, наверное, у нее на это свои причины. А он просто хочет показать ей розы, которые сам вырастил. Открывая дверь на террасу, пропускает ее вперед. — О, они так хорошо разрослись, — Момо улыбается, когда парень заводит ее в сторону, показывая клумбу с одними единственными цветами — розами. Они красивые с непревзойденным качеством, для Рена чем-то похожи на Момо. Цветки с высоким центром имеют насыщенный рубиновый цвет, такой, будто не будет видно даже пролитой на них крови, если проколоть палец острыми шипами, спрятанными в блестящий оливково-зеленой листве, бархатистые и источающие густой аромат, заставляют забыться. Сладость будто ощущается у женщины на языке, окутывает с ног до головы. Это нелегкий в выращивании сорт, заслуживший титул «Любимой розы в мире», но Момо научила Рена выращивать их, а после и подговорила его отца нанять садовника, дабы не отвлекать Рена от учебы. Они не ладят, Сакакибара знает, но она сделала это для него. И все же, иногда он заботится о них сам. Никакая роза не будет похожа на них. За всю жизнь Рен срезал их лишь несколько раз: для мамы, для Момо-сан, для отца и для Гакушу. — Папа Мейян, Момо-сан, — парень довольно кивает. — Они действительно чудесны. Запах такой густой, душистый и сладкий, что, кажется, соседи думают, будто мы каждый день поливаем газон духами, а не водой. Это вы подарили мне первые луковицы, помните? Женщина улыбается. Помнит. Ты тогда был таким грустным ребенком, что она была готова привезти тебе что угодно, лишь бы ты не грустил. Она была счастлива опекать тебя. — Помнишь, ты говорил, что мои волосы похожи на нее, милое дитя? — Момо посмеивается. *** Момо часто читает ему сказки, чтобы он не грустил. Она рассказывает о разных странах, где была, рассказывает о своей семье, о маме, о том, что он хочет узнать. — Ты снова уезжаешь, Момо-сан? — взгляд мальчика становится грустным и он подбирает под себя колени, опуская голову. Значит, тебя долго не будет и он снова будет один с этой глупой женщиной. Она противная, Рен ненавидит ее, она виновата в том, что его мамы больше нет. Она виновата в том, что папа равнодушен к нему. Это она хотела убрать фотографии мамы. Если бы ее не было, папа бы все так же заботился о нем. Если бы ее не было, все было бы хорошо. Рен бы хотел попросить ее не уезжать, но он знает, что не может. Это было бы нечестно по отношению к Момо-сан, она тоже должна отдыхать. Момо-сан нельзя привязать к одному месту, Рен это видит. Она похожа на эту розу, которую он видел в книге мамы. — Милое дитя, не грусти, — женщина поднимает его подбородок, заставляя посмотреть на нее своими грустными зелеными глазами. Не грусти, ты такой хороший ребенок. — Хочешь, я привезу тебе из Франции луковицы розы? — Этой красивой? — Рен хватается за книжку, которая была в личной библиотеке мамы. — Ту, что мама когда-то садила? Маме нравилось это растение, но без нее куст увял без должной заботы. — Верно, Папа Меян. Если хочешь, мы посадим ее у вас, — Момо улыбается, растягивая губы в красной помаде и приседая рядом. Рен, ее маленький одинокий мальчик, твоя мама любила цветы. Ты унаследовал себе ее любовь? — А отец позволит? — Рен знает, что у них в доме все решает отец, даже если почти не появляется здесь. Эта женщина — никто, она ничем не сможет им помочь. — Позволит, — Момо кивает, пусть и не слишком уверенна в этом. В любом случае, она уговорит его для тебя. Пусть твой отец никогда не был слишком рад ей, но ты сын ее милой подруги. В конце концов, даже он не будет против любимых цветов своей жены. — Эти розы похожи на тебя, Момо-сан. У тебя волосы такие же. Я буду вспоминать тебя, когда они вырастут, — Рен обнимает ее, Акабанэ ему улыбается. Милое дитя, ей очень приятно. — Я подарю тебе самую красивую, чтобы ты тоже помнила обо мне. — Я и так помню о тебе, милое дитя, но я буду очень рада подарку от тебя, — она садит ребенка себе на колени. Ты еще такой наивный. — Но для этого тебе нужно вырасти, хорошо? Маленькие мальчики не могут растить такие чувствительные цветы. — Я вырасту, Момо-сан. Буду выше тебя, вот таким, — он вспрыгивает, не находя себе места от радости и показывая руками каким он станет. — Тогда обещай хорошо есть и спать, ладно, милое дитя? — Рен сдувается от ее слов. — Но еда этой женщины невкусная, — мальчик отводит глаза. — Она старается, Рен. Обещай ей не грубить, — Момо поднимается, поглаживая его по голове. — И у нее есть имя, ее зовут Кимико. Ты же не делаешь больно мне или папе, верно? Делать другим больно — это плохо, у плохих людей розы не расцветают. Рен опускает голову. Но тебя и папу он любит, а эту женщину — нет. И все же, раз ты говоришь, что это плохо, то Сакакибара подумает над этим. Мальчику очень хочется, чтобы розы расцвели и он мог подарить их тебе, папе, а еще своему новому другу. А еще он принесет их маме, чтобы она на небесах могла порадоваться его подарку. — Хорошо, — после минуты размышлений Рен соглашается. Приставляя руку туда, где должно быть сердце, он кивает. — Я обещаю, что буду хорошо спать, есть и буду называть ту женщину по имени. *** Рен усмехается. Тогда он был еще наивным ребенком, но вы подловили его, сказав, что у плохих людей розы не цветут. По сей день парень не знает, правда ли это, но у него они пылают ароматом. Значит, он хороший человек? Он был бы рад. — На самом деле, я хотел попросить у вас совет, Момо-сан, — Сакакибара приседает, срезая розу близлежащими ножницами, которые он забыл вчера. Аромат бьет в нос. — Слушаю, — она с интересом смотрит на парня. Милое дитя, ты давно не спрашивал у него что-либо. Что тебя тревожит? Что-то с отцом или же со школой? — Мне не нравится то, что делает отец моего друга, я хочу помочь ему, но я понимаю, что он не может выйти из-под системы своего отца. Он теряет себя в этом. У меня есть шанс оказать влияние на эту ситуацию, но я не уверен в успехе. Еще я не уверен в том, должен ли я влезать в их семью, — Рен высказывает то, что волнует его. Он понял намек Гакуши, но в этом вопросе все слишком неточно. И рискованно. Не в том смысле, что он встанет против председателя, а в том, что он может утратить связь с Асано-куном. — В каком смысле «теряет себя»? — Момо поднимает глаза к небу. Это похоже на ситуацию с Юко и Гакухо. Она тоже «теряла себя». Тогда Акабанэ не проявила себя, хотя, возможно, могла бы помочь избежать печального конца. — Делает то, что никогда себе не простит, — убирая упавшую листву, Рен суживает глаза. Что ты посоветуешь ему, Момо? Дай ответ, стоит ли ему рисковать? — И я не уверен, что он сможет жить с тем, что в перспективе сделает. — А ты подумай, какой исход событий будет хуже, — задумчиво говорит женщина, пожимая плечами. Наконец-то опускает свои темные глаза на парня рядом. — Будет хуже, если ты потеряешь друга, ведь он не оценит твоих стремлений? Или же если, как ты говоришь, он потеряет себя, а после не сможет себя простить? На что способны люди в отчаянии, как думаешь? Рен оборачивается к ней, поднимая голову. — Ты говоришь о… — Рен не способен сказать об этом в контексте Гакушу. — Да, Рен, ты не ребенок, с тобой нужно об этом говорить. Я говорю о самоубийстве в любом его проявлении, — Момо сверкает глазами, как кошка. У взрослых в играх все просто, Рен. Не готов бороться — заканчиваешь игру самоуничтожением. — Понимаешь, в первом варианте ты теряешь его, а вот во втором он теряет себя. Как ты считаешь, что хуже? Сакакибара понимает, что на самоубийство в обычном смысле слова Гакушу никогда не пойдет. Но, во-первых, это сейчас, когда в нем что-то горит. Что будет, если в один день его друг потухнет? Рен не может ответить. Во-вторых, Момо не зря сказала «в любом его проявлении». Это значит, что Гакушу, когда рука на себя не поднимется, может уйти в косвенное проявление суицида — в жизнь, которая неизменно ведет к быстрому концу. Она не ждет от него ответа, реши это сам. Акабанэ сухо усмехается уголком губ, когда понимает, что он опять отвернулся и больше не видит ее. Момо гладит его по голове. Рен, так бывает, жизнь непростая, иногда выбор нужно делать в ситуациях, которые, кажется, в любом случае приведут к проигрышу. — Я знаю, что ты сделаешь правильный выбор, не терзай себя, милое дитя, — она осматривает его, а Сакакибара встает обратно, будто очнувшись от гипноза. — Мне нужно уходить, за мной уже приехало такси. Я не ожидала, что ты сегодня будешь дома. Проведешь меня? Рен молча кивает, задумчиво рассматривая ее. Ты говоришь не терзать себя, но он не может. Эгоизм и страх играет в парне. Да, это определенно эгоизм, ведь второй вариант не несет ничего доброго для Гакушу, зато Рен в его глазах останется «хорошим другом» до конца. Но когда придет конец? Относительно скоро. Перед калиткой Момо снова поворачивается к нему, улыбаясь и прижимая к себе. Милый мальчик, все будет хорошо, не страдай. — Это тебе, Момо-сан, — парень протягивает ей цветок, который срезал. — Спасибо за помощь. Я подумаю над твоими словами. — Спасибо, милое дитя, твои розы всегда греют мое сердце, — ее улыбка ослепляет его, когда Момо вдыхает аромат. Она всегда говорит так красиво, что Рен научился ей подражать. — Удачи тебе. Напиши потом, как тебе сладости. — Хорошо, Момо-сан. До встречи, — закрывает за ней калитку, когда женщина исчезает в машине. *** День за днем, открытие нового корпуса для этих детей становится все ближе. Завязав волосы, Гакуши смотрит в окно кухни. Сегодня ей дали заслуженный выходной от детей, призвав помочь на кухне. Асано наблюдает за детьми, невольно улыбнувшись. Когда она была ребенком, то любила играть в прятки. Кто же знал, что через десяток лет вся ее жизнь будет, словно прятки? — Ты занята сегодня? — Акабанэ падает на стул рядом с кухонным столом. Наконец-то, первый раз за несколько часов. Не сказать, что Карма больно устал, но дети несколько раздражают своей дикой глупостью. Возможно, будь он терпеливой и понимающей Гакуши, то это было бы ему в удовольствие, но у Кармы нет врожденных генов учителя. Хмыкает. Из-за этого будущему мужу Гакуши повезет, а вот его будущая жена настрадается, да? Что же, бывает, себя насильно не переделаешь. Асано кивает, параллельно вытирая нечаянно разлитую воду. Ей бы стоило быть внимательнее, после нее здесь должно быть еще чище, чем было до этого. Это кухня, здесь готовить кушать для детей, так что никакая грязь не должна попасть сюда, но Гакуши все равно вся в своих мыслях. Из-за этой тишины, сливающейся из гула от посуды и техники, Асано действительно любит готовить. Гакушу обычно может хорошо о чем-то поразмыслить, пока пишет какие-то конспекты или еще что-либо, но Гакуши не настолько уверена в себе, чтобы решить, будто ее мозг одновременно может сделать идеально сразу несколько быстрых и сложных дел. Хотелось бы спокойной размеренности, а не такой молниеносной скорости, как у Гакушу. — Немного, — Гакуши отвечает несколько немногословно. Карма ей не мешает, замолкая и ставя голову на руку, глазами впившись в нее. Несколько раздраженно хмурится. Хорошо, ему снова отказали из-за Сакакибары? И что же ты в нем нашла? А он почему к тебе приклеился? Карма не верит, что ты любишь Рена, ведь он тебя точно не любит. Люди за считанные дни не меняются, но это утверждение разбивает все домыслы. Разве стала бы ты отдавать себя тому, кто соберется, поцелует тебя и уйдет на встречу к другой? Гакуши, ты же не мазохистка, ты не любишь боль, зато любишь полную верность. Или, возможно, ты изменила свои мысли насчет верности и преданности? И Карма сейчас имеет ввиду вовсе не неразделенную любовь. — Сакакибара теперь твой друг? — не бьет сразу в цель, но и не ходит долго вокруг того, что его интересует. Гакуши хотела от него честности, Карма дает ей эту честность. Суживает глаза, наблюдая за реакцией Асано. Девушка и не собиралась скрывать этого от него. — Можно и так сказать, — она уклончиво уходит от ответа, не давая внятного ответа. Прости, Карма, Гакуши дала обещание, что для всех остальных эта певчая птичка останется немой. В особенности, для тебя. И пусть Асано тебе полностью доверяет, но данное Гакуши слово имеет вес. Она включает плиту. На минуту становится также, как было, когда Карма не зашел на кухню, вот только девушка нутром чувствует что-то нарастающее в друге. Акабанэ раздражает этот невнятность. Ты что-то скрываешь. Даже не так, ты ясно дала понять, что есть что-то важное, о чем ты ему не расскажешь. И Карма абсолютно не верит, что это твоя любовь к Сакакибаре. «Или не хочешь верить», — подмечает голос в голове, который Карма гонит прочь. У него сейчас отбирают что-то важное, он чувствует. И, возможно, нагло отбирают у него такого сильного союзника, как Гакуши. Карма делиться не привык, увы. Мама учила делиться игрушками, но Асано не игрушка. Асано ходит по кухне, перебирая что-то. Карма берет нож, задумчиво вертя его в руках. Не слишком острый, но странно, что его используют для овощей. Он бы больше подошел для мяса. Гакуши, как обычно, тихо подходит к нему, протягивая руку для ножа. Ты сегодня необычно тихая, немногословная. Асано не спешит отдавать нож. Суживает свои глаза, а девушка приподнимает брови. Что-то случилось? — Ты же не предала нас? — Карма несколько лениво наставляет на нее нож, даже не убирая голову с руки. Перманентная легкая ухмылка пропадает с его лица. Нет, он не собирается делать ей больно, ему ее кровь не нужна ни в каком смысле, но это ясный показатель его настроя. А также того, что ответ на этот вопрос обязателен. И он должен быть понятным, Гакуши. Скажи, что Карма не прав. Акабанэ часто спрашивает твое мнение, так что скажи его, как ты умеешь. Обычно от такого рода действий Кармы люди пугаются, замирают, паникуют, гневаются, возмущаются или теряются, но Гакуши только опускает свою руку, выдыхая. Поджимает губы. Что с тобой, Карма? Она бы не посмела предать ни тебя, ни ваш класс. На несколько секунд Асано поднимает и поворачивает голову, невнимательно смотря в окно, будто задумавшись, но после все же переводит взгляд обратно на Карму, встречаясь с его немного суженными глазами. Глаза, как горячая карамель, подобные до нее цветом, обжигают Асано, но не сладостью. А вот ее глаза спокойные, не изменяющие обычному понимающему и ласковому взгляду. Твои глаза такие же, как у Гакухо и Гакушу. А сама ты такая же, Гакуши? Ждет ее ответа, не убирая нож. — Карма, я не слуга тебе и никогда таковой не буду, — склоняет голову в сторону, внимательно проходясь по нему глазами. — Но я никогда не сделаю чего-либо, чтобы подставить или навредить тебе. В этом ты можешь быть уверен. Они молчат, смотря друг на друга. Верно, не слуга, ты всегда хотела быть свободной. И все же, может быть уверен, говоришь? Какая гарантия, Гакуши? Ты не дала ему ничего, кроме своих чувств. Но Карма знает, что твои чувства для тебя — самое главное. Это для тебя правдивее за любой документ, за любую подпись. Это причина, из-за которой ты в своих цепях извиваешься, как змея, причина, по которой когда-то выбрала их, а не свою коллегу Шарлотту. А еще Карма знает, что он тоже никогда не давал тебе никаких гарантий, но ты никогда в нем не сомневалась. Возможно, в этом и особенность ваших отношений для Акабанэ. Парень опускает нож вниз, наконец-то садясь ровно и убирая голову с руки. Девушка берет его свободную ладонь, ставя ее себе на сердце. Да, прямо на левую грудь, но без смущения, она показывает ему душу, а не тело. Даже сквозь рубашку Карма чувствует тепло и немного учащенный стук сердца. Гакуши немного сжимает его ладонь своей. Акабанэ переводит взгляд со своей руки на ее лицо. — А если я решу предать вас, то вырви мне сердце, ведь тогда это буду уже не я, — она не волнуется, когда говорит это. Гакуши ценит жизнь, но не только свою. А если когда-то решит поставить свою жизнь выше их жизней, то девушка предпочтет, чтобы ее остановили без любой жалости или сомнений. Она — не ее отец. Есть такое понятие, как семья. Семьей Гакуши считает Гакушу. Возможно, статус биологической семьи есть у нее и у председателя. А еще Гакуши считает семьей Рио и Карму, которые успели выломать дверь не только в ее дом, но и в самую ее душу. И прижиться они успели не только у нее в квартире, но и сердце Асано. Предать их — предать себя саму. А когда человек предает себя, то это уже не жизнь, а существование. Карма хмыкает. Гакуши отвечает на это легкой улыбкой, опуская свою руку. Она понимает, каких усилий стоит для Акабанэ не сомневаться в ней, ведь, привыкшая к договорам и подписям, чувствует себя также. Не Асано его осуждать за что-то. — Ты каждый раз удивляешь меня все больше, Гакуши, — он покачивает головой, убирая с ее груди свою руку, но все еще чувствует биение сердца Асано в своей ладони. Ставит нож на стол, чтобы она могла его нормально взять, не поранившись. Значит, эти встречи несут в себе только личный характер, не имеющий к нему дела. Тогда почему что-то внутри не дает ему покоя? — Что с тобой, Карма? — она помешивает суп для детей, переводя свой взгляд на Карму. Акабанэ только выдыхает, забрасывая руки за голову. Гакуши, что ему тебе ответить, если он и сам толком не знает? Сказать, что ему почему-то не нравятся твои встречи с Сакакибарой, пусть они и носят исключительно личный характер. Даже твоему понимаю есть предел. Ты сама сказала, что ты ему не слуга. И ты права, Гакуши. Ты больше похожа на птицу, ты упорхнешь, если он попробует закрыть тебя в клетке от других. Хмыкает и осматривает Асано, со скучающим видом бродя глазами по ее рыжим локонам. Когда они разбросаны по кровати, то кажутся лучами солнца или разлитым жидким золотом. Красным золотом. Удивительно, как ее мать в юности подобрала нечто, столь подходящее своей будущей дочери? И нужен тебе этот Сакакибара? Он же никогда не скажет тебе правды, он предан только одному человеку. И это не ты. Чего ты с ним связалась? По какой причине предпочитаешь его всем? Ты либо слишком умная, либо слишком глупая. У тебя всегда были свои тайны, но сейчас Акабанэ не может перестать ломать над этим голову. Что ты в нем ищешь, чего не можешь найти в ком-то другом? «Во мне», — мимолетно исправляет его что-то внутри головы, а Карма только сильнее раздражается от этого. Какое ему вообще дело? Его интересует только преданность Гакуши к нему, как к союзнику. — Все нормально, он идет на поправку. Скоро точно будет летать, как истребитель, увидишь. Кстати, просил тебя зайти к нему. Кажется, он просил твой номер для этого. Не хотел давать, но он бы задушил меня подушкой, — зевает, подходя к окну. — Сакакибара достаточно скользкий, ты же знаешь? Карма тянется к ее волосам, чтобы немного отвлечься, заставив Гакуши краснеть. Это довольно забавно. Но Асано чувствует его движения и хватает его руку, перехватывая ее. Улыбается уголком губ. Карма, что такое, ты становишься таким предсказуемым. Аккуратно целует его в вену, как когда-то он поцеловал ее, заставив смутится. Только глаза прикрыла, горящее лицо и так выдает смущение девушки и сейчас. Он приподнимает брови. — Но ведь и я не глупая, — посмеивается, обжигая дыханием запястье парня. — Не сомневайся в моей верности. Небольшой след ее светлой розовой помады остался у него на запястье. Карма смотрит на него, а после на Гакуши. Да ты используешь его оружие против него же. Ухмыляется. Хорошо, убедила. Румянец снова на ее щеках, как всегда, когда она довольна. Ты тактильный, Карма, не скрывай этого, Асано выучила твои привычки. В конце концов, ты все равно ее переиграешь, придумав что-то новое, но дай ей хоть какой-то шанс сделать счет не настолько убогим. — Знаешь, — девушка поднимает на него глаза. Тянется к пиджаку, который повесила на стул, не отпуская его. Вынимая что-то, всовывает ему в руку. — Возьми это себе. Ее ключи сверкают в его руке, когда Карма смотрит на них. Гакуши снова отпускает его руку. Он хмыкает. — Думаешь, это нужно? Уверена? — рассматривает это. Дом Гакуши — ее святыня. Отдашь ему неограниченный пропуск в твой храм? В храм, где ты спишь и где твоя пища? Он бы так не смог. — Да, — Асано прикрывает глаза, прислоняясь к столу. — Не сомневаюсь. Ты не хорошая, Гакуши. Ты лицемерная, ты притворщица, лгунья. Ты такая опасная, ты источаешь яд змеиной семьи, но ты так оголяешь свою спину перед ним, что Карма может вырвать твои крылья. Но Карма просто примет это, проведя по ним рукой. И это, наверное, даже больших жест тепла, чем твои возможные поцелуи с Сакакибарой. — Какого черта ты тут? Выметайся к этим бесам, смени меня, — Терасака влетает в комнату, заставляя их обернутся. Акабанэ прячет ключи, засовывая руки в карманы. — Кричишь, как горилла, — Карма широко ухмылятся, заставляя Рёму вскипеть. — Тебя детишки напугали? Малыш Терасака наделал в штаны, ведь его обижают шестилетние дети? — Да пошел ты, идиот, — взвывает. Гакуши, моющая руки после грязных ключей, оглядывает на них, когда тянется за полотенцем. Рёма поднимает руки, Карма уже готов ударить парня, воспользовавшись глупостью Рёмы открыться с одной стороны. Цокает языком. — Здесь кухня, тише, — она немного хмурит брови, немного склоняя голову и сплетаю пальцы рук внизу. Разве она не говорила, что здесь не должно быть ни пылинки, не говоря о ваших грязных руках? — Идите отсюда, не оставляйте детей самих. Карма хмыкает. Он забирает свои слова назад, твоему мужу не повезет, грозная мамочка. Рёма краснеет, стыдливо опуская руки. — Ну, — он запинается, из-под лба смотря на девушку, которая осуждающее смотрит на них. — Это же не я, он провоцирует меня. — Не бубни, пойдем уже, — бьет его по спине, выходя из кухни. У Терасаки дергается глаз. Он растеряно смотрит на Гакуши, будто его даже не стали слушать. Асано мягко улыбается ему и отворачивается, помешивая суп.