***
Отплытие из порта, безоблачное бирюзовое небо, развивающийся на ветру черный флаг, предательство единственного союзника, которого Эклз считал своим другом, пушечные залпы, хруст ломающейся мачты — события тяжелого утра проносятся перед глазами коммодора, а затем все меркнет, будто кто-то резко задул единственную свечу ночью в каюте. Эклз машинально дергается, внезапно придя в сознание, и резко открывает глаза. Где он? Что произошло? Как он тут оказался? Последнее, что помнил коммодор, было падение в воду и черная пелена перед глазами. Он был уверен, что умрет, но оказалось — напрасно. Судьба дарует ему еще один шанс на искупление грехов — не иначе. Постепенно до Эклза доходит, что он плывет на корабле, но каком, если «Святая Мария» отправилась на дно? Эклз подозрительно оглядывает тускло освещенное помещение, немного поворачивая шею, чтобы не вызвать боли. Пока не понятно, получил ли он серьезных травм, но пока лучше не рисковать. Зрение постепенно фокусируется на темной человеческой фигуре недалеко от Эклза. Он уже видел этот силуэт раньше. Первый раз они с ним нос к носу столкнулись темной безлунной ночью у дверей одного старого кабака, который закрыт вот уже лет пять. Тогда слава Джареда Падалеки еще не облетела весь бассейн Карибского моря, а Дженсен Эклз не носил коммодорских нашивок. После этого они не раз сталкивались и на суше, и в воде, но больше никогда — так близко. Кажется, до Джей Ти можно дотянуться рукой, но Эклз не испытывает ложных надежд. Этот пират, несмотря на расслабленный и нагловатый вид, всегда начеку. — Падалеки, — официальные приветствия на этом корабле теряют всякий смысл. — Ты предоставил мне свою каюту? Очень гостеприимно с твоей стороны. Я ценю. Коммодору хочется, чтобы его голос звучал, как сладкое мурлыканье, но стоит ли говорить, что ничего даже подобного не выходит воспроизвести голосовым связкам, вымоченным в жесткой соленой воде? Эклз давится и сплевывает кровь и морскую соль с языка на деревянные доски каюты «приютившего» его капитана. Горло и грудь все еще жжет от проглоченной горькой воды, а во рту, кажется, не хватает пары зубов. Эклз ощупывает языком десна, но, вроде бы, меньше зубов не стало. Хоть что-то хорошее — перед смертью он успеет ослепить Падалеки улыбкой, изумительно. Руки и ноги затекли от долгого неудобного положения — моряк чувствует, как мелкие невидимые иголочки пронизывают мышцы, когда пробует пошевелиться. Изменить положение конечностей мешают тугие крепкие веревки, плотно стягивающие запястья над головой и не дающие двинуть хотя бы мизинцем. Падалеки, или кто-то из его жалких беспризорников, постарался на славу. — Коммодор Дженсен Эклз, прошу, — Эклз скалит блестящие зубы, исподлобья глядя в глаза врагу. Он знает, что не нуждается в представлении, но все равно тыкает пирата в свое звание. Даже в таком состояние, связанный и обезоруженный, он не собирается опускаться до уровня этих грязных разбойников. Да и кто сказал, что он безоружен? Его руки, ноги и голова все еще на месте, а значит, он может оказать сопротивление — эта мысль греет душу и помогает не впасть в отчаяние. А также не забыть, кем он является на самом деле. — Без корабля и команды я все равно остаюсь для тебя коммодором, грязный бродяга. Язвить в сложившейся ситуации не лучший выход, но Эклзу ничего другого не остается. Он все еще страшно обижен на Падалеки за потопленный корабль, а еще за славных погибших парней из его команды, за жизнь каждого из которых коммодор отдал бы свою жизнь. Но поздно — их уже не вернуть. Так пусть илистое дно станет для них последним пристанищем и упокой господь Бог их души! И пусть этот наглый мальчишка смотрит на Эклза сверху вниз сколько угодно, храбрый моряк еще успеет с ним поквитаться, когда сбежит, и никакие веревки и стальные прутья его не удержат в плену. Если понадобится, он даже океан переплывет, лишь бы вновь заполучить крохотный шанс перегрызть глотку Падалеки. Каждое сказанное слово сопровождается сиплым хрипом. Обычно так бывает, когда пробито легкое — Эклз не раз видел, как умирали его солдаты от торчащих из грудной клетки осколков корабельной древесины. Они тоже так сипели. Вот только Эклз уверен, что с его легкими все в порядке, а голос портит морская вода. Слишком уж много он ее наглотался. Кажется, будто рот забит перемешенным с солью песком, впитавшим всю влагу, и он абсолютно сух, как промежность старой портовой шлюхи. Страшно хочется пить, но Эклз лучше сдохнет от обезвоживания, чем будет умолять Падалеки дать ему воду. А тот будто знает, будто чувствует страдания коммодора: вальяжно расселся в своем кресле и медленно потягивает янтарный напиток из чарки, наслаждаясь вкусом. Ром? Вряд ли пират стал бы пить чай. Эклз никогда не любил ром, отдавая предпочтение крепленому вину. Вкус у рома мерзкий, горький, почти как у морской воды, только при этом еще и вяжет язык спирт. Но жажда так сильно схватила коммодора за горло, что он готов согласиться на все, лишь бы промочить горло. Эклз громко сглатывает, наблюдая за тем, как кадык пирата ходит вверх-вниз под щетинистой шеей, когда он запрокидывает голову, выливая последние капли такой желанной жидкости из стакана на длинный розовый язык. — Судя по качке, мы вышли в открытое море, — хоть корабль и крупногабаритный, и устойчивый, на высоких волнах его все равно заметно подбрасывает вверх. Таких волн у островов не бывает. Эклз пытается отвлечься от жажды, считая секунды между волнами и пытаясь определить узлы скорости, но это настолько же бесполезно, как и пытаться убить Падалеки взглядом. Нужно попробовать его отвлечь, а тогда уж быть может получится хорошенько ударить его по коленям. Хотя какой в этом смысл? Он на корабле, под завязку забитом пиратами: попытайся хоть пальцем тронуть их капитана — они без сожаления протащат тебя под кием. А перспектива утонуть второй раз, как и разобрать спину до внутренних органов, не особенно его привлекает. И все-таки молоть языком — единственная тактика, которая ему сейчас доступна. Но, дьявол возьми, если Эклз все равно в конце (или середине, как уж решит Падалеки) этого путешествия отправится кормить рыб, то какая разница, что он сделает сейчас?! — Это интересно, учитывая, что, независимо от моего желания, я, очевидно, плыву вместе с вами, — между длинными предложениями приходится делать паузу, чтобы не сушить рот еще больше. В эту задержку Эклз пытается двинуть руками, но успехом это не увенчивается — лишь еще одной волной боли. Тогда он глубоко вздыхает, пытаясь подавить стон, и продолжает говорить, уже не жалея сил и дыхания. — И куда мы держим курс, Падалеки? Неужто думаешь получить за мою голову выкуп? Правда говорят, что тебе деньги дороже чести? Чести настоящего морского разбойника, презирающего сделки с властями… Или собираешься продать меня работорговцам? Эклз старается говорить равнодушно, будто интересуется не о своей судьбе, а о цене на свежую рыбу в порту. Жаль, что рыбы, скорее всего, он больше никогда не отведает, зато акулы совсем скоро покормятся его кишками. Эх, как здорово было бы сейчас съесть запеченную под солью форель… Хотя нет, соли точно не надо. Знал бы Эклз, что это, возможно, последний день его жизни, он бы позавтракал плотнее.***
Коллинз трижды заходит в каюту, пока Джей Ти обдумывает свои дальнейшие действия. У него ни единого плана относительно нового пленника. Оставить его до Тортуги, а там отдать остальным пиратам в каком-нибудь кабаке? Это было бы проще всего, сейчас можно было бы связать его совсем, кинуть в трюм и не беспокоиться, но… Но что-то Джей Ти останавливает. Это только его триумф. Пускай, он достался ему достаточно легко, пускай. Но победа все равно за ним, и отдавать ее другим он не намерен. Нужно расквитаться с коммодором за головы собратьев самостоятельно. Только как? Конечно, в средствах он совсем не ограничен. На выбор Джей Ти едва ли не сотня пыток, от которых коммодор может скончаться, а может и нет. Фантазия пирата никогда не закончится, эти пара дней до Тортуги могут быть самыми ужасными в жизни этого мерзавца. Но ведь могут и не быть, потому что Джей Ти все еще не решил, что с ним делать. От сложных и запутанных мыслей его отвлекает тихое покашливание и шорох. Пленник очнулся, надо же. Джей Ти не подает вида, что вообще его замечает, лишь медленно отпивает из кружки и смотрит куда-то в сторону. Они успеют еще поговорить, времени впереди предостаточно. А пока у пирата нет никакого желания общаться с этим человеком, как, наверняка, и у самого коммодора. Жаль только, что он все-таки подает голос, но Джей Ти его не слушает, лишь допивает остатки рома из кружки и отставляет ее в сторону. — Мне наплевать, как тебя зовут, — отзывается Джей Ти, потому что пленник не затыкается. У пирата зудит в голове, и голос коммодора только еще сильнее раздражает. — Но раз уж тебе так хочется по званию, то зови меня капитаном, сука, — он поднимается на ноги, потому что этот человек его действительно бесит. — Ясно? — он присаживается рядом и берет пальцами его за подбородок, заставляя смотреть на себя. Пока у него нет никаких шансов выбраться, как и потом, в общем-то, что Джей Ти невероятно радует. Командовать он любит, а заставлять что-то делать коммодора Королевских войск — это восхитительно. — Без корабля и команды ты никто, коммодор, — пират выделяет последнее слово, немного коверкая, и ехидно улыбается. — А вот у меня корабль есть, и даже команда. Так что рискнешь назвать меня как-нибудь, кроме капитана Джей Ти, я сломаю тебе челюсть, — Джей Ти почти ласково похлопывает мужчину по этой самой челюсти и отходит в сторону, возвращаясь на свой стул. Качка сегодня какая-то слишком уж сильная, по столу туда-обратно катается пробка от бутылки рома, а незажженный фонарь так и грозит свалиться на пол. Но Джей Ти волнует не это. Больше его напрягает то, что он не может ничего решить относительно этого грязного мерзавца. Не может даже банально сказать, оставить его жить до Тортуги или нет. Это пирату нравится меньше всего. Нерешительность для капитана всегда плачевно заканчивается, хорошо, что никто не в курсе того, что он сомневается. Однако отвратительное королевское животное не затыкается, мешая Джей Ти осмысливать его казнь, поэтому приходится прибегнуть к особым мерам. Подниматься на ноги снова не хочется, но мужчина встает, чтобы лениво подойти ближе к униженному и жалкому коммодору и со всей силы вмазать ему по лицу ладонью. Это пока не кулак, тем более не приклад оружия, не нож, ничего такого. Пусть скажет спасибо за то, что еще жив. Хотя Джей Ти надеется, что если он все решит относительно Эклза, то тому придется молить о смерти, лишь бы избавиться от мучений. Но этого он ему тоже не даст. — Судя по качке, — передразнивает пират, — ты зарываешься и слишком много болтаешь. Приказать принести щипцы? Или оторвать язык так, собственными руками? — Джей Ти снова сжимает подбородок мужчины пальцами, потому что так удобнее всего заставлять смотреть себе в глаза и видеть в них опасность. О, да, Джей Ти очень надеется, что именно ее и видит Эклз. — Куда мы держим курс — не твоего ума дело. И голову твою продавать я никому не собираюсь, разве что только оторванную от тела в мешке для навоза, — Джей Ти не отводит взгляда, потому что эта мразь должна почувствовать, что для него все закончится очень плохо. И иного пути нет. — Ты такой мерзкий, — с силой отталкивает голову коммодора от себя и поднимается на ноги. Пленник тяжело дышит, и это не из-за удара. Джей Ти ли не знать, как хочется пить после того, как едва не утонул. Соленая вода разъедает все изнутри, заставляет глотать воздух огромными порциями, но это тоже не помогает. И, кажется, пират знает, как сделать еще хуже. Горький ром вряд ли доставит ему много удовольствия, особенно по изъеденной солью глотке. Поэтому Джей Ти хватает бутылку за горлышко, отпивает сам, а потом некоторое время смотрит в окно, раздумывая, стоит ли тратить драгоценный напиток на то, чтобы подгадить врагу. Стоит, конечно. Когда еще представится такая возможность надрать зад королевскому коммодору? Джей Ти гаденько ухмыляется и подходит ближе, в третий раз опускаясь на колени перед мужчиной. Тот свесил голову, прислонившись к свае, но это ненадолго. Новый сильный удар в висок свалил бы его на пол, если бы не связанные руки. Джей Ти наслаждается тем, как безвольно выглядит его пленник, хватает снова за подбородок и прикладывает горлышко бутылки к губам мужчины. Вот только тот решает поупираться, и ничего не выходит: голова дергается из стороны в стороны, а ценная жидкость просто выплескивается из бутылки прямо на пол. Джей Ти это сильно злит, поэтому он влепляет еще один удар по лицу коммодора, а потом сжимает пальцами щеки мужчины, заставляя приоткрыть губы. Но наглец пытается воспользоваться ногами, и Джей Ти забирается на них верхом, словно седлая и удерживая их на месте. Так коммодор оказывается полностью обездвиженным, и ром наконец беспрепятственно течет ему в глотку. Эклз дергается и хрипит, потому что из-за высокого градуса напиток едва ли не жжет горло огнем. Вот только Джей Ти не останавливается, продолжая вливать жидкость и дальше, а потом зажимает ему рот, чтобы не смел выплевывать. Нет уж, это ром, голубчик, не смей плеваться ценным напитком! — Не нравится? А? Я тебя на рее повешу. Точно так же, как ты вешал наших людей. Только вот перед этим ты нахлебаешься дерьма, словно свинья, — Джей Ти шипит, все так же не слезая с ног мужчины. Пальцы с его щек перебираются на шею и ощутимо сжимаются, перекрывая ток кислорода. — А так нравится? Потренируйся долго не дышать, может, выжмешь себе еще пару минут жизни. Или петля сломает тебе шею, — пират смеется, сдавливая шею сильнее, большими пальцами давя на выступающий кадык. Как только глаза коммодора начинают закатываться, Джей Ти руки убирает и хлопает ладонями по щекам Эклза. — Не спать, собака! В этой каюте сплю только я, ты сидишь смирно и ждешь, когда тебе разрешат, — удары становятся ощутимее, и Джей Ти входит во вкус. — Забавные щечки, на службе у Королевы отрастил? — он уже и вовсе смеется, а потом завершает веселье одним сильным ударом. Голова мужчины болтается из стороны в сторону, а глаза снова закатываются. Ну, может, Джей Ти немного переборщил. Ничего страшного, это не худшее, что ждет коммодора. Пусть привыкает. А пока Джей Ти поднимается на ноги и снова возвращается к столу, брезгливо вытирая горлышко бутылки какой-то рубашкой. Рубашку надо будет выкинуть. А лучше сжечь. Какая же мерзость. Нужно позвать Коллинза для подготовки кое-чего более серьезного для здоровья коммодора. А то становится слишком скучно.***
Эклзу совсем не нравится происходящее. Этот день определенно будет, нет, не самым худшим в его жизни, но определенно одним из тех, о которых не хочется вспоминать. Ром лучшее лекарство от таких дней — это знает каждый моряк, но после такого близкого знакомства с Падалеки, Эклзу ром начнет ненавидеть лишь сильнее. За приличный срок жизни, проведенный коммодором в море, с ним случалось дерьмо пострашнее пиратского плена. Например, когда он был еще совсем зеленым юнгой, они с его тогдашней командой попали в почти двухнедельный штиль посреди океана, а когда сил грести ни у кого не осталось, они с ребятами бросали жребий, по результатом которого решалось, кто умрет первый и отдаст возможность жить всем остальным. Но тогда Эклзу просто безобразно повезло, и не в его руке оказался зажат обугленный конец сломанной лучины. Повезет ли в этот раз или он израсходовал весь запас удачи, когда не канул в морские пучины вместе с «Марией»? Кто знает… Удары Падалеки приходятся прямо по царапинам, полученным во время падения за борт, хотя не попадать по ним, учитывая их количество, было бы труднее. Лицо болит жутко, будто с него кожу сдирают живьем. Но Морской Дьявол его побери, если он не снесет стоически жалкую пощечину от ничтожного пирата, которого презирает всей своей душой, и оставит без ответа не особо остроумные попытки угроз. Пусть угрожает, сколько влезет, коммодор найдет способ отомстить ему позже, когда выберется. Эклз очень сомневается, что у Падалеки хватит сил голыми руками вырвать ему язык, как он обещает, но коммодор об этом своем сомнение решает помолчать. Он презрительно смотрит на пирата, широко разевая рот, и звонка щелкает челюстным суставом. Больше ничего отвечать Падалеки он не намерен — пустые угрозы Эклза сейчас выглядели бы еще ничтожнее, чем сапоги пирата. Не хочет говорить, что задумал, и ладно. Посмотрим, насколько хватит его сурового выражения лица и этих садистских замашек. Говорят, больные и/или склонные к эпатажу люди больше всего бесятся, когда их действия игнорируют. Вот сейчас и проверим, насколько у Падалеки все в порядке с головой. Но на провокацию он не ведется, а лишь отходит на свое место и ничего больше не предпринимает. Переводит дух? Ну и слава Богу, Эклз пока тоже передохнет. Оближет кровь с губ и снова харкнет на пол. Жажда никуда не девается, продолжая точить горло, и он, утомленный избиением и качкой, ненадолго закрывает глаза. Отвлекаться, находясь в одной каюте с кем-то столь опасным и непредсказуемым, как Джаред Падалеки, глупая затея, но даже если пират в следующую минуту решит воткнуть коммодору под ребра нож, Эклз ничего не сможет сделать. Ни-че-го. Веревки слишком крепко стянуты и не распадутся по волшебству. Его жизнь сейчас в грязных, привыкших загребать краденое золото, руках Падалеки, а тот, как назло, тоже решает тянуть время. Ожидание нового удара порой бывает болезненнее самой пытки. Эклз корчится, представляя, что там задумал с ним сделать пират. Сломать ему руки? Ноги? Выколоть глаз? Или два? Забить до смерти? Нет, если бы он собирался убить пленника прямо сейчас, то не стал бы тащить его к себе в каюты и не тратил бы время на разговоры. К чему общаться с мертвецом? Пират тешит свое самолюбие, определенно. Но почему не на палубе перед всей командой, которая с радостью бы поддержала все жестокие начинания своего безумного капитана? Эклз теряется в догадках. От боли отвлекает шутка, сказанная с таким сарказмом, отчего Эклз позволяет себе крошечное движение уголками губ. Все-таки у достойного противника должно быть хорошее чувство юмора — это почти непоколебимое правило любой вражды, если, конечно, у вражды могут быть правила. Но улыбка гаснет, когда деревянные половицы в очередной раз поскрипывают под быстрыми шагами пирата. Эклз машинально поднимает на пирата глаза, в которых проскальзывает тусклая искра страха. Нет, он не боится смерти и не боится быть избитым Падалеки, но что-то во встречном взгляде пирата заставляет мелкие мурашки бегать вдоль позвоночника. Будто Эклз заглядывает в черные, лишенные всяких эмоций, глазницы самому Морскому Дьяволу. От сильного удара в висок все плывет перед глазами, комната кружится, а ухмыляющееся лицо Падалеки двоится. Эклз не хочет себе признаваться, но сейчас он надеется, что вновь сознание покинет его и все быстро закончится. Желать смерти в такой ситуации — трусость, надо держаться до последней капли крови. До последнего вздоха, не опуская голову перед врагом. Буквально силой коммодор заставляет себе держать глаза открытыми, и постепенно два лица Падалеки вновь соединяются в одно, а потом крепкие пальцы вонзаются в подбородок. Коммодор бешено трясет головой, пытаясь скинуть руку пирата или вывернутся, оттягивая момент нового удара, но хватка слишком крепкая и жалкие попытки отделаться от ублюдка пресекаются на корню. Твердое прохладное горлышко бутылке оказывается прижато к губам. Нет, он, коммодор Королевского флота, не будет пить отраву из рук грязного пирата! Не будет! Но пить хочется слишком сильно, жажда причиняет гораздо больше дискомфорта, чем связанные вывернутые запястья, а Падалеки, как назло, умеет быть настойчивым и впихивает в рот то, чего Эклзу так не хватает. Благословенная святая жидкость. Коммодор перешагивает через себя и делает глоток, потому что ничего иного пират ему не оставляет, зажав рот рукой, но тут же приходится жалеть об этом. В горло будто жидкого огня налили, и он облизывает своими раскаленными кровавыми языками каждый миллиметр слизистой, выжигая ее. Эклз сипит, кашляет, брыкает, но стоит сделать один вздох, как немедленно становится еще хуже. Он дергает ногами, барабаня пятками по полу, но только сейчас понимает, что что-то мешает ими двигать: Падалеки сидит сверху, прижимая его к полу своим весом. Эклз мысленно проклинает пирата самыми бранными словами, которые только слышал, но никогда до этого не употреблял. О, он бы продал душу Дейви Джонсу за возможность сплюнуть остатки рома в наглое ухмыляющееся лицо Падалеки, но вместо этого приходится проглотить весь ром, получая еще один нестерпимый ожег. Теперь Эклз официально имеет право ненавидеть ром и считать его худшим напитков во всем мире, ну, а Падалеки — самым гадким человеком из всех ныне живущих. Хотя, разве раньше он так не читал? Раньше это была вражда, в которой не было ничего личного: один чертовски удачливый пират, второй выдающийся охотник на пиратов — одного моря для них двоих было попросту мало, но теперь к этой ненависти прибавились пикантные нотки. Теперь Эклзу хотелось убить Падалеки, потому что после столь близкого знакомства остаться к нему равнодушным было никак невозможно. — Твое здоровье, — если бы у Эклза в руках был стакан и не было раздражающих веревок вокруг запястий, он бы шуточно отсалютовал Джей Ти. Говорить, глотать, да даже дышать ужасно больно, но коммодор все равно выжимает из себя улыбку. Нечего демонстрировать пирату свое истинное состояние, Падалеки ничем не лучше шайки своих оборванцев и то, что он зовет себя их капитаном еще не делает ему чести. Эклз открывает рот и хочет договорить, но пират времени на разговоры не теряет, а предпочитает сразу переходить к решительным действиям. Загрубевшие от тяжелой работы на корабле руки впиваются в мускулистую шею. Эклз чувствует, как короткие ногти рвут кожу. Падалеки давит так, будто от шеи коммодора зависит его жизнь. Эклз из последних сил бьется под противником, пытаясь оказать сопротивление, но, как и во все предыдущие разы, терпит поражение. Сегодня Падалеки в ударе во всех смыслах. И, если верить его угрозам, это далеко не конец. Не сейчас, когда Эклз начинает терять сознания от нехватки кислорода. Он чувствует, как снова тонет, как на тело давят тяжелые пласты воды и не получается сделать даже крохотного вздоха. Но нет, Падалеки мастерски ловит грань, после которой пленник потеряет рассудок, и отпускает руки, вновь даруя ему жизнь. Эклз не может надышаться, жадно глотая воздух, который теперь чуть менее ощутило, но все равно противно дерет горло. Какое же это великое счастье — просто дышать, и какое унижение — так радоваться маленькой милости на глазах мучителя! Однако, еще противнее дышать с этой пиратской мразью одним воздухом. Но ничего не меняется, Падалеки все не отходит, продолжает восседать сверху, будто ноги коммодора — его личный трон, и гадко посмеиваясь. Эклз кривится от омерзения, чувствуя, как дыхание пирата щекочет ухо. Что конкретно он говорит, больная голова разбирать отказывается. Слова комкаются в ушах и налетают друг на друга. Что-то о повешение? О рее? Ну что ж, если он правильно расслышал, то это будет даже достаточно справедливо и не позорно. Эклз чувствует, что смертельно устал и постепенно начинает проваливаться в черноту, и снова приходится призывать себя к борьбе с самим собой. Нельзя сдаваться. Надо продолжать бороться. Ради себя и ради каждого погибшего члена экипажа «Марии». Звонкая пощечина на миг отрезвляет. За ней следует другая, и вот уже целый град ударов осыпается на щеки коммодора, раз за разом выбивая из него дух. Постепенно боль становится привычной и перестает ощущаться так ярко. Нужно просто терпеть, пока пирату не надоест, и он не соизволит слезть, что в конце концов и происходит. После последнего сильного удара голова качнулась вправо и влево, будто ее с телом соединяет не жилистая шея, а тонкая шелковая нить. Наверное и правда целесообразнее обращаться к человеку, от которого зависит твоя жизнь, «на Вы», но хрен там Эклз пойдет на поводу у своего мучителя, пусть тот хоть сапогом ему на лицо наступит. Он не знает, сколько проходит времени перед тем, как он находит в себе сил вновь поднять взгляд на пирата. Эклзу кажется, что он все-таки теряет сознание, но может быть это не так. Каюта шатается из стороны в сторону. Интересно, это из-за волн, рома или слишком частых ударов по голове? — Капитан? — цедит сквозь зубы озлобленный и не утративший остатков чести коммодор, надрывно и показательно хмыкая. — ВЫ хоть по компасу север найти сможете, КАПИТАН? Не задирайте высоко вымпел: то, что вы уничтожили мой корабль — ВЕЗЕНИЕ чистой воды. Но меня вам так просто не сломать, не тратьте сил зря, идите лучше командовать своей шайкой разбойников… Эклз как никто другой осведомлен о познаниях Падалеки в навигации и судоходном деле, возможно, он знает о его навыках даже больше, чем некоторые члены его разбойничий шайки, поэтому говорить о его несостоятельности глупо. Но он не будет звать его капитаном. Никогда. Он не капитан, и даже не моряк, а жалкая сырая плесень. Мох на бочках с ромом. Человек без чести. Вор, грабитель, убийца. Быть может, учитывая его выдающиеся навыки, проиграть Падалеки в честном бою было бы не так жалко, а вот понести поражение от подлой атаки врасплох — унизительно и во много раз больнее, чем терпеть все ссадины, пощечины, издевательства и порезы на теле вместе взятые.***
Коллинз делает вид, что не понимает, о чем идет речь, когда капитан приказывает принести розги. Джей Ти кривит губы и устало отводит взгляд в сторону. Он всегда был слишком лоялен к команде, не позволяя себе очень многого при наказании. Все-таки каждый человек важен, если избивать каждого, то так и работать будет некому. Конечно, хотелось бы, чтобы эти недоноски его боялись, но предосторожности никогда не помешают, а оказаться посреди океана на корабле, который захватил бунт — не самая лучшая перспектива. Поэтому Коллинз немного удивлен, розги не вынимались уже давно, да и команда в общем и целом не заслуживала строгого обращения, работая слаженно и быстро. Джей Ти даже был в какой-то мере удивлен тому, что они были настолько сработанны, что почти не было слышно распрей и ругани. Но в этот важный момент дело вовсе не в команде. Розги не для них, это пират и старается передать Коллинзу в очередном приказе. Почему-то в такой серьезный момент боцман оказывается внезапно туп, как ромовая пробка, и Джей Ти ощущает эту неуемную злость внутри. Катализатором ее, несомненно, является человек, привязанный к свае, но Коллинз очень нарывается. И, видимо видя лицо капитана, он наконец очухивается от своих мыслей, чтобы поспешно выйти из комнаты. И Джей Ти очень надеется, что за тем, что ему нужно, иначе впервые придется быть жестоким с человеком, которому он, вроде как, даже доверяет. Но Миша не разочаровывает, и пока Джей Ти допивает остатки рома из бутылки, он притаскивает все, что мужчине нужно. В деревянном коробе, который приносит боцман, два толстых кнута. Сразу видно, что ими давно не пользовались — они едва ли не вековой пылью покрыты. Но сейчас это именно то, что нужно. Кинув Мише, чтобы поднял пленника на ноги и снял с него холстяную рубашку, Джей Ти берет в руки один кнут и ощупывает пальцами текстуру. Трогать его неприятно, словно сразу же чувствуешь воздействие на себе, а пирату много раз доводилось ощущать «прикосновения» этого орудия пыток в прошлом. В мире, в котором они живут, наказание — высшая мера для всего. И именно им все заканчивается в восьмидесяти процентов случаев. На старой службе Джей Ти его били дважды в неделю — пять плетей за раз на каждую сторону. К концу его извечного караула у него не было живого места на спине и ягодицах. Может, это и стало каким-то переломным моментом, когда он понял, что пора бежать. Бежать без оглядки, ничего не стесняясь и не страшась. Горькая пиратская жизнь слаще вкусной и надежной королевской службы. Так Джей Ти и решил в двадцать три года, да подался на Тортугу запивать горе. А потом понеслось. И он никогда не жалел о том, что это произошло. Вот только от ощущения шероховатой поверхности кнута на пальцах воспоминания решают атаковать, и пират на пару минут просто забывается, не обращая внимания на Коллинза и его вопросы. Когда постепенно образы прошлого и ощущения тяжелого кнута на спине начинают проходить, Джей Ти трясет головой, сбрасывая с себя оцепенение, откладывает на время кнут и оборачивается к пленнику. Миша уже откланялся и вышел из каюты, поэтому он снова одни. Кожа спины у мужчины теплая. Даже горячая. Ох, недостаточно все же, после ударов она будет гореть синим пламенем, гореть изнутри, гореть долго и мучительно. И Джей Ти уж постарается, чтобы воспоминания об этом ни за что не прошли. До самой смерти коммодора. А пока… А пока он ощупывает мышцы спины Эклза и почему-то слегка восторгается тем, как замечательно они перекатываются под пальцами. В жестах нет жестокости и грубости, пока нет. Джей Ти практически удовольствие получает от ощупывания мягкой коммодорской кожи, раздумывая, куда нанести первый удар. Выбор большой — спина у мужчины сильная, массивная, можно бить и бить. Поэтому Джей Ти просто не может отказать себе в том, чтобы отойти назад, поднять один из кнутов и хорошенько замахнуться. Ему даже говорить ничего не хочется, потому что в ответ посыплются очередные едкие комментарии коммодора, до которых пирату просто нет дела. Если б он хотел с ним побеседовать, то мог бы заняться этим и без кнута в руке. А так есть дела куда интереснее. Удар выходит хорошим. Яркая красная полоса тут же вспыхивает на спине мужчины, рассекая ее пополам. Эклз только молча дергается, но Джей Ти этого недостаточно. Ему просто необходимо довести его до исступления. Чтобы он стонал, просил о пощаде. Чтобы кричал и рвался выбраться. Поэтому пират замахивается снова, посылая на спину врага новый сильный удар. И снова коммодор только выгибается от кнута, но не произносит ни звука. Надо же, стойкий какой. Джей Ти усмехается и просто отпускает себя, выдавая один удар за другим. Спина коммодора через пару минут становится практически багровой от выступающей крови, но пират и не думает останавливаться. Ему нужно больше, сильнее, резче. И он делает все, чтобы услышать хоть один чертов стон, срывающийся с губ коммодора. Наконец, он его получает. Эклз снова выгибается, почти бессильно повисая на свае, а потом стонет, прижавшись лбом к дереву. Джей Ти довольно кривит губы и опускает кнут. Пока достаточно. У пирата затекла рука от постоянного движения, нужно немного отдохнуть. Да и коммодор пусть воздуха наберет, чтобы стоналось потом лучше, Джей Ти хочет слышать всю палитру этих звуков. Но после. Может, завтра, а пока пора отдохнуть. И, не обращая особого внимания на пленника, Джей Ти бросает кнут в короб и выходит из каюты, чтобы проветриться и погреться на солнышке.