Сны и реальность

— Это мой рояль, Мака. Он старается говорить спокойно и ровно дышать, но она перегибает палку, пересекает границу, и он буквально чувствует, как его душу сжимают ледяные пальцы. Когда он пришёл в свою чёрно-красную комнату, она уже была здесь. На этот раз он оказался гостем. На этот раз она застала его врасплох. Когда он зашёл, она уже сидела за роялем, с интересом его рассматривая. — Отойди. Но она поднимает взгляд — пустой и до ужаса пронзительный — и улыбается. — Мы напарники, Соул. Наши души должны быть открыты друг другу. Она поднимает правую руку и с интересом смотрит на клавиши. К горлу подкатывает ком. Становится дурно. — Не делай этого. Не надо. Но Мака на него больше не смотрит, только на клавиши. Снова улыбается и опускает палец. «Ре» разрывает его изнутри, рвёт на части, и Соул едва остаётся на ногах. Она не должна была трогать его рояль, ровно как и он не должен был трогать её. Но его руки уже смыкаются на её глотке, а надсадный звук продолжает звенеть в пустоте. — Соул. Он душит, душит и душит, но она смотрит на него стеклянными глазами и так же спокойно продолжает говорить. — Эй, Соул. Соул. Она поднимает свою руку и медленно подносит к его лицу. Соул старается сдерживать дыхание и сомкнуть руки как можно крепче, но она всё тянется и тянется. И — осторожно касается указательным и средним пальцем его лба. И это касание в тысячи раз отчётливее и сильнее, чем его хватка. И тогда он открывает глаза. Душная летняя ночь ничем не лучше его душной чёрно-красной комнаты: он будто попал из одного кошмара в другой. Но он переводит дыхание с облегчением. У него есть время передохнуть, прежде чем начнётся безумие. Мака сидит на его кровати и смотрит на него — со спокойным и холодным лицом. Она чуть улыбается, когда ему удаётся отойти от кошмара и понять, что происходит, и только тогда убирает пальцы от его лба. В Городе Смерти никого больше не пугают кошмары. Они теперь у всех. Общие, но личные. С одной темой, но до чертиков разные. — Не можешь уснуть? — Соул кашляет — этот вопрос он едва просипел. Такое чувство, будто во сне душили его, а не он. В первый раз смотреть на Маку после такого кошмара было неловко, но теперь он привык. Они оба привыкли. — У тебя дела явно не лучше. Что снилось? Никто при встрече больше не спрашивает, как дела. Все спрашивают: «что снилось?» Учитывая, какие сны нынче в теме, вопрос по праву может считаться ублюдским. Но, как показала практика, обмен своими личными и стрёмными кошмарами помогает не сойти с ума и почувствовать себя в обществе таких же больных и страдающих. Это помогает, да. Если тут вообще уместно слово «помощь». — В этот раз я тебя душил. Мака начинает смеяться — тихо и, чёрт возьми, искренне. Соул улыбается и трёт шею. В таком аврале начинаешь находить что-то забавное в подобном дерьме. Он рад, что Мака смеётся; он рад, что она не ломается, и у неё всё ещё есть силы на иронию. Он рад, но ему, блядь, не по себе. Ему дурно от этих снов, а Мака смеётся. Этот как итог и суть всех его кошмаров. Они тонкой ниткой просачиваются в реальность, и Соул видит их следы наяву. В этом и был весь ужас этих кошмаров: ты, в конце концов, проснёшься, только вот ничего не изменится. — И как в этот раз? Вышло? — Мака щурится, и улыбка не сходит с её лица. Соул прерывисто выдыхает, и его губы нервозно растягиваются в нелепой улыбке: — Ты же знаешь, Мака. Никогда не выходит. Соул проводит пятерней по волосам и отворачивается. Это даже нелепо. Кто бы мог подумать: в веренице безумия и ужасов, что они пережили, в куче ведьм и кишинов, которые подбрасывали того еще дерьма, Соул найдёт своего главного врага в Маке. Он переживает за неё с первой их встречи. Она слишком отчаянная и смелая, и он боится, что когда-нибудь она себя погубит. Но теперь, после череды этих сраных кошмаров, Соул понимает: это не всё. Он боится Маку. Не умереть из-за неё в опасном задании, не пострадать, защищая её, нет, это нервирует и даже бесит порой, но, в конечном счёте, в раскладе, который они переживают сейчас, даже успокаивает: это делает Маку слабой в его глазах, не всесильной, ошибающейся. Это делает Маку человеком. Соул боится, что она залезет слишком глубоко в его мир. Сотрёт границы, как стёрла их в душе Хроны. Узнает его страхи и заставит пройтись по ним. Она — прирождённый лидер, и он боится идти за ней. Боится, куда она его приведёт: Мака сделает всё, что угодно, ради своих целей. Она может перейти грань, если ей покажется это правильным. И Соулу страшно, потому что в конечном счете, ему не останется ничего, кроме как пойти за ней. И каждый раз ему снится, что она заходит в его комнату и разрушает всё, во что он верит. Мака — сильная, неумолимая и бесстрашная. Её душа сильнее, чем его, она сильнее него; Мака как таран, уверенно и быстро сносит все на своём пути, подстраивает под железные рамки и не терпит слабость. Он ничего не может с этим делать. А она — делает то, что он и представить не может. И это тянет его на дно. Соул морщится, трёт глаза и лоб, чтобы прийти в себя, и меняет тему сходу, даже не подумав: — А ты чего? И жалеет тут же. Он ведь знает ответ. Мака улыбается — вымученно, и он видит, как дрожат её губы. — Она кричит, Соул. Она всегда кричит. Соул погряз в своих нелепых проблемах и страхах. Но даже он слышит, всё время, где-то далеко, почти не осознаваемо, но слышит. Для Маки же — это главный сюжет. — Она умерла как герой, Мака. Его голос надорван, и он сам не верит в то, что говорит. Мака закрывает ладонями лицо и смеётся. — Знаешь, Соул. Я так… так переживала, что она умерла. Так страдала и плакала. Но сейчас… Мака отводит руки от лица и смотрит ему прямо в глаза. Он хорошо узнает этот взгляд. — Она не мертва, Соул. И я молюсь всем богам, чтобы она умерла. Потому что… потому что… — Она кричит. Мака издаёт нервный смешок, как будто кашель, как будто что-то застряло в глотке, как будто она хотела заплакать, но ей не хватило сил. Хрона кричит в чужих снах. Она есть в каждом; но о ней стараются не говорить. Потому что Хроне больно, и чёрная кровь делает так, чтобы это чувствовали и понимали все. Хрона кричит. Хрона плачет. Хрона молит о пощаде, ищет выход, зовет маму, зовёт Маку, иногда вспоминает чужие имена, и если она вспомнит того, кому принадлежит имя, вспомнит его душу, то этот человек на следующий день будет бледнее всех. Хрона потерялась, заблудилась, она не понимает, где она, что происходит и почему её все бросили. Ей страшно. Она одна. Она — щит, который сдерживает необъятное рвущееся наружу безумие… Лучше бы она умерла. — Знаешь что? Это наша вина, — говорит Мака железно, и Соул снова слышит, как в голове назойливо гудит это мерзкое «ре» на расстроенном огромном рояле, он не знает почему, не знает откуда, но этот звук есть, и он реален. И ему больно. — Моя. — Мака… нет. — Почему? Мы могли быть сильнее. Мы все могли быть сильнее. Шинигами погиб!.. В прошлый раз он сумел запечатать кишина и остаться в живых, а теперь… — голос Маки срывается, но когда она начинает говорить снова, она шепчет, и шёпот её словно раскалённое железо, которое заливают прямо в уши. — Мы… мы с тобой уже справлялись с чёрной кровью однажды. На Луне нас было много. С нами были ведьмы! Но мы все равно не смогли победить одного жалкого бракованного кишина… Это неправильно. Мы где-то ошиблись. Накосячили. Мы не могли просто так проебаться, мы должны были… — Хватит! Мака вздрагивает и в ужасе смотрит на него. Соул сглатывает. Его окрик ещё звучит в его голове, и он чувствует физическую тошноту. Это было слишком громко. Слишком неправильно. Слишком опасно. — Мака… мне хватает кошмаров, пока я сплю. Не надо меня ещё сверху пилить. И себя не надо. Мы пережили кусок дерьма, а не отрезок жизни. И сейчас… стало все только хуже. Да, может мы и накосячили, но чёрт… давай просто переживём это. На позитиве. На автомате. Как угодно. Просто переживём. Выкинем из головы, Мака… потому что если ты будешь бередить это сейчас, ты сойдёшь с ума. Я уже схожу с ума. Давай просто… оставим это на потом. Ладно? Мака кривит губы. — Как мы можем оставить это на потом, если это все возвращается каждую ночь сейчас? У Соула холодеет всё внутри. Он хочет сбежать. Прямо сейчас — взять байк и катить километр за километром — куда угодно. Сны будут сниться такие же. Только пока рядом не будет Маки, ему будет в тысячу раз легче. Он не будет видеть отражение этих снов в реальности. Если он сбежит от неё, он сможет отдышаться и прийти в себя. Только вот Маке от Хроны никуда не сбежать. Маке не сбежать от себя. От своего чувства вины. От ответственности за весь мир. Он знает: если он уедет, она не останется тут одна. И даже если бы осталась, то пережила бы: Мака сильная. И, конечно, она его отпустит. Только вот он — нет. Он не сможет просто её бросить. Он ненавидит разговоры с ней по ночам, но знает, что они помогают ей. Чувствует. И — подставляется опять. — Мака? Девушка поднимает голову и прожигает его взглядом. Она не намеренно. Просто у неё нечаянно так выходит. Всегда. — Мы… сделали, что смогли, и мы спасли множество жизней. Хрона спасла. Это был её выбор, ты же понимаешь?.. — Её выбор? — Мака опускает взгляд и запускает руку в волосы. Соул слышит её тяжелое дыхание и сам старается не дышать. — Что такое этот выбор? Был ли он у неё вообще? Она поломанный ребёнок, Соул. Ей было… как будто бы пять лет. Иногда она говорила вещи, которые приводили меня в ужас, которые были умнее и точнее, чем рассуждения самой зрелой личности… но чёрт, Соул… её воспитывали, как орудие убийства. Дружить, мечтать, чувствовать — для неё это было неизведанной пустыней, и весь этот опыт… превратился… в пыль из-за этой суки… Мака сжала зубы, и Соул услышал, как они скрипят. — И если брать всё это в расчёт, то что такое её выбор? Момент взрослого секундного просветления, ответственность за которое придётся нести и так измученному ребёнку? Или ярая хватка за возможность сделать наконец-то что-то хорошее и доброе? Или… единственный конец, который она для себя видела? Потому что… она потерялась, Соул. Ты знаешь? Она сама убила Медузу. Она хотела поглотить кишина. Она… она дошла до точки невозврата. Пересекла границу, из-за которой не возвращаются. Она испробовала в этом мире всё, что могла, но так и не нашла облегчения. Она думала, что найдет его в самопожертвовании… но… она и сейчас страдает. Как будто страдание — вся её жизнь. Тебе никогда не хотелось воскресить человека, чтобы лично разорвать ему глотку своими руками? Соул вздрагивает — это было слишком резко, неожиданно и по-другому. Интонация, темп, тон — всё сменилось за секунду из тоскливого шёпота в грозное рычание. Только позже до Соула доходит смысл сказанного, и он в ужасе поднимает голову. — Эта дрянь родила ребёнка и испортила ему всю жизнь, даже после своей смерти она… — Мака сжимает кулаки в бессилии. Ну конечно, она о Медузе. Соулу становится плохо от того, что он подумал о Хроне. Это из-за неудачного перескока темы; нельзя говорить об одном человеке, а потом так резко перескакивать на другого, не называя имён… — У меня тоже порой возникает такое желание. Мака смотрит на него с уважением и почти с благодарностью. Мака не знает, что Соул говорит о Хроне. Он бы подумал про неё и без резких перескоков. Потому что где-то в глубине души, он действительно хочет этого. О да. Он бы лично вернул Хрону, чтобы разорвать ей горло ногтями. Чтобы она больше не страдала. И за то, что так неистово мучает других. У всего есть свой предел. Он бы провел черту после её предательства, но его личный предел наступил, когда она располосовала его, чуть не убив Маку. То, что случилось с Хроной, — ужасно. Но она сторицей передала эту боль миру своими поступками, и даже после своего отчаянного искупления продолжает трясти их. Когда Мака протянула ей руку и обняла, Соулу было в действительности дурно, потому что он уже чувствовал, как много проблем будет с ней и как много проблем будет у него. Но он доверился Маке — как всегда. Мака слишком сильная, Мака выдержит, она своим светом выжжет любое зло. Но когда это зло сливается со страданием и безумием и десятикратно увеличивается, чтобы доставать тебя каждую ночь даже с Луны, — тут ломаются самые сильные. И Соул знает, почему её крики так слабы в его снах, почему её влияние так мало: она чует враждебность. Потому что Соул ненавидит Медузу, Соул до ужаса сочувствует бедной Хроне, но если бы она ему попалась, он бы ни минуты не колебался, он бы использовал любые средства — лезвие, дыхание души, ногти — чтоб их — но он бы убил, чтобы — чёрт возьми — порвать этот бесконечный круг страданий. Только вот Соул упустил свой шанс. Чьи-то души слишком искалечены, чтобы их лечить; жаль, что он понял это слишком поздно — поверил Маке, в Маку, в её непробиваемую уверенность и обрёк их всех на эти убогие душные ночи. Знала бы Мака, о чём он думает, они бы знатно поссорились. В его снах она знает. И убивает его за это, медленно и мучительно, как Хрона сейчас убивает её. Соул делает глубокий вдох, потому что чувствует, что начинает задыхаться, делает глубокий вдох и пытается не заплакать, потому что чувствует, что если он сорвётся — это будет конец, падение, последний рубеж. Но он видит посеревшее лицо Маки и понимает, что ему не удалось. Мака закусывает губу и закрывает глаза — по щекам катятся крупные капли — чёрные, как кровь; это игра света, прихоти ночи, но всё в этом мире как будто сговорилось, чтобы бесконечно им напоминать. Куда ни бросишь взгляд — одно сплошное напоминание. Неважно, считать это выбором или ошибкой, страдать по человеку или хотеть его убить, — это одинаково больно и одинаково невыносимо. Пока что всё можно свалить на недосыпание, нервотрёпку по ночам и безумие, импульсами исходящее от Луны, но глубоко в душе ты понимаешь, что дело не только в этом, и как только всё устаканится, придёт в норму, всё это останется, только теперь будет исходить изнутри. Тогда Соул осторожно берёт Макин затылок и наклоняет её голову вперед; Мака не сопротивляется, она мягкая и беззащитная, не то что во снах. Соул наклоняется сам и они соприкасаются лбами — оба неровно дышащие, запуганные и до чёртиков больные. Он слышит её сбивчивое дыхание и то, как она отчаянно сглатывает, пытаясь удержать это всё в себе, не сорваться и не сдохнуть под напором всего дерьма. Соул это очень хорошо чувствует и понимает. Слишком. — Твою мать, Мака. Я так за тебя переживаю. Мака смеётся, и этот смех больше похож на плач. — Я знаю, Соул. Я знаю. И я тебя не подведу, слышишь? Ты мне веришь? Я обещаю, я больше никого не подставлю. Особенно тебя. — Я верю, верю. Верю. Он правда верит. Отстраняется от неё и, не смотря даже в Макину сторону, двигается и приподнимает одеяло. Мака смеётся и шепчет: «нам как будто по десять лет», но ложится с ним рядом и хватает его руку с таким остервенением и отчаянием, как схватилась за неё тогда — давно-давно, как будто сотню лет назад, когда они в первый раз столкнулись с кишином. Соул старается сжать её так же крепко и говорит Маке на ухо: — Давай постараемся ещё поспать. Мака нервно выдыхает и шепчет — себе под нос, так тихо, для себя, наверное, но Соул слышит: — Вот бы нам с тобой обменяться снами… Вот бы. Мака не боится (за) себя, а Соула не грызет ответственность за Хрону. Только никто не выбирает свои сны и страхи. Можно выбрать только человека, которого будешь держать за руку. И Соул держит и знает: им снова будут сниться кошмары. Неконтролируемые, неподвластные, невыносимые. Они с этим ничего не могут сделать, но всё равно закрывают глаза и пытаются уснуть. Потому что какой бы невыносимый кошмар ни приснился кому-либо в этот раз, реальность всё равно будет хуже.