360 минут

*** Связки уже не слушаются. Кричать не получается. Из сдавленного спазмом горла вырываются только хрипы. И она хрипит, не помня себя от боли. Ей уже даже не стыдно, она не чувствует ни малейшей неловкости от того, что подвешена полностью обнажëнной в каком-то из подвалов этого чëртового комплекса. Ей только больно. Сознание временами заволакивает красный туман, правый глаз не видит почти ничего из-за попавшей в него крови. Левый заплыл. Словно сквозь вату она слышит голоса, задающие ей какие-то вопросы. Ничего важного. Что-то насмешливо-оскорбительное. Они прекрасно знают, что той информации, которая им нужна, у неё нет. Они от неё этого и не добиваются. Они пытают Батю. Такой вот парадокс. Они пытают Батю, пытая её. Он должен смотреть. Его предупредили, что будет, если он отвернется. Что будет с ней. Они знают, что не смогли бы выбить из него то, что им нужно, физической силой. Но если ты не ограничен во времени и моральных принципах — существует масса других вариантов. Багира безвольно, словно кукла, дергается от очередного удара по рёбрам. Больно. Больно. Больно… И в мутном сознании только одна мысль. Не смотреть. Ни в коем случае не смотреть на него. Куда угодно. В пол. В потолок. На двух боевиков, которые медленно прокаляют нож для очередной порции боли. Куда угодно. Только не на него. Потому что видеть его таким это ещё одна пытка, и Рита не уверена, что сможет её выдержать. Смотреть на мужчину, на которого, как ни крути, она привыкла опираться, надеяться. Который, казалось, надёжностью превосходил скалу. Всегда спокойный, собранный, уверенный. Сильный. Видеть его теперь, прикованным к стене, словно пёс, на ошейник — было невыносимо. Но она слышала. Слышала его крик, приглушенный кляпом, слышала лязг цепи и наручников, удерживающих его. И это тоже было больно. Ей намеренно не наносили тяжелых или смертельных ран. Пока не наносили. Её даже не изнасиловали, хотя этого, по правде, стоило ожидать. Спустя шесть часов, проведенных в этом подвале, она даже не походила на кусок мяса. Какое достижение. Какая ирония. Они не дадут ей умереть, пока Батя не сломается. А он не сломается, она знала. И это проклятый замкнутый круг, из которого живыми им не выбраться. От боли мысли путались, обрывались, и каждую секунду казалось, что еще чуть-чуть — и всё. Сознание медленно уплывало, окутывалось плотным туманом, почему-то не принося желанного облегчения в беспамятстве. Ведро ледяной воды обожгло каждый нерв, хотя ей думалось, что они уже давно спалены электричеством. Холод полоснул по коже не хуже кнута, и Рита поперхнулась резким вдохом. Воздух застрял в лёгких, оставляя в них отвратительный, ржавый привкус крови и горелого мяса. От новой порции боли, на этот раз возле груди, она дернулась, заходясь кашлем, и совершила роковую ошибку, которой старалась избежать всё это время. Не смотреть. Не смотреть! Не… Господи… Сколько всего было в его глазах. Он впился в неё взглядом столь пронзительным, что внутри будто что-то свело судорогой. Намотало на ледяной кулак и сжало, не отпуская. Ярость, страх, ненависть и боль, целый океан боли. Её. С трудом разомкнув непослушные губы, проталкивает сквозь сжатую глотку всего одно слово. — Ва… ня… *** Её слабый, надломленный голос, почти шёпот, резанул по сердцу не хуже ножа. Ржавого, тупого, проворачиваемого в ране ножа. Рита… Он был словно прикован к её взгляду, не мог заставить себя отвести глаза, хотя надо бы. Потому что если он выживет — этот взгляд будет сниться ему в самых худших кошмарах. А если и не выживет, и попадет прямиком в ад… Батя был уверен, что не встретит там чертей и кипящих котлов. В аду его будет преследовать лишь её взгляд. Без малейшего упрёка, наполненный лишь страхом и болью. Не за себя. За него. И это было невыносимо. Её тело было истерзано, а она боялась за него. Понимала, что он чувствует, глядя на неё, и одними глазами умоляла его только об одном. Не сдаваться. А потом её тело снова выгнулось дугой от электрического разряда. А потом он сжал зубами грязный тряпичный кляп и глухо завыл.