Abel Korzeniowski - Abdication.mp3
Юнги никогда не видел неба. Чистого, высокого, с россыпью звёзд или сияющим солнцем. Затянутого грозовыми тучами и сверкающего молниями, словно где-то там коротнуло проводку. Юнги не знает, как выглядит небо. Только с картинок старых книг или редких старых фото в потрёпанном бабушкином альбоме, который каким-то образом много лет назад оказался у него. Альбом этот ему нравится. Фото, пусть затёртые временем, кажутся ему самым ярким, что только он видел за свою жизнь. Не сказать, что она у него долгая, но двадцать шесть - тоже срок. Даже пусть этот срок кажется скорее тюремным. Юнги всегда считал, что родился не в том месте, не в том времени и не у тех людей. И единственное, за что он в самом деле благодарил жизнь - за бабушку. За человека, который не только не отвернулся от него, но всегда готов был поддержать в любой неудаче и разделить с ним любую радость. Как жаль, что люди не вечны. Юнги вскидывает голову и смотрит вверх. Туда, где должно быть небо. Этот мир не видел его уже больше пятидесяти лет. И, на самом деле, он совсем не уверен, что оно ему надо. Но бывают моменты, когда ты просто хочешь всего нового. Другого вокруг. Хочешь однажды закрыть глаза, а потом открыть и стать человеком с другой судьбой, иной жизнью и людьми вокруг - новыми, а не этими надоевшими, опостылевшими, от которых тошнит уже не просто фигурально, а вполне себе... Юнги хочет хоть раз в жизни почувствовать прикосновение ветра к своему лицу. Почувствовать, как солнце согревает кожу. Вдохнуть чистый, ничем не испорченный воздух и потерять сознание от того, как лёгкие наполняются этим сладким, лёгким, а не той гадостью, которой приходится дышать им. Юнги ненавидит этот мир. Темное, злобное существо, похожее на монстра, пожирающего остатки того, что было когда-то в нём не от рук человека. Природа загибается под его весом, чернеет, гниёт. Смог давит на города сверху, мешая дышать полной грудью. И не только над городами. Будто весь мир укутан плотной непроницаемой завесой, скрывающей его от чего-то, что выше. Юнги не уверен, что ему хочется знать, но... Он толкает дверь в заброшенное здание полицейского участка. Он равнодушным взглядом скользит по стенам, полу, на котором валяются старые ориентировки, пожелтевшие от времени. Некогда оплот порядка в этом районе... теперь просто бетонные стены, пустота помещений, лестничных пролётов. Уровень преступности настолько высок, что они просто не справлялись. На самой окраине города всегда было опасно. В итоге на них просто плюнули. Юнги усмехается, вспоминая, как впервые встретил тут его. Потерянный, немного испуганный, темноволосый мальчишка с пухлыми губами и широко распахнутыми глазами смотрел на него восторженно, пока Юнги пытался выторговать его у офицера. Заплатил штраф умопомрачительный. Зачем? Непонятно теперь. А тогда так хотелось забрать себе. Приютить. Обогреть и дать что-то, что из чужой головы выбьет все мысли о хулиганстве. Тихое: - Меня зовут Чимин. До сих пор теплом раскатывается по телу. Как же давно это было. С тех пор Чимин стал совсем другим. И от одной только мысли о нём Юнги себя из этого мира хочет вырвать с корнем. Стереть в пыль, чтобы не осталось ни малейшего воспоминания. Юнги ненавидит свою слабость перед ним. Юнги заебался терпеть измены и презрительные взгляды. От сосунка, которого когда-то спас. Юнги любит его до смерти просто. И совсем не знает, как быть с тем, что его не любят совсем. Чимин пользуется им умело, как кукловод, дёргающий за верёвочки свою безвольную куклу. Чимин вертит им как хочет. После каждой новой измены, в которой Юнги удаётся его уличить, после каждого скандала и расставаний он приходит к нему и пользуется. Невозможностью старшего оттолкнуть снова, потому что лимит истерики и боли исчерпан. Потому что это как отравленный воздух, которым Юнги дышит с детства. От Чимина нельзя отказаться. От его злых слов, колких взглядов и сладких стонов, когда в моменты примирения Юнги втрахивает его грубо в кровать. Мстя, ненавидя, любя - уже не Чимина, а только какое-то призрачное воспоминание о нём. Юнги это понимает. И от того только хуже. В старом здании пахнет сыростью. Тут немного прохладно, тихо совсем, и Юнги это нравится. Сюда мало кто суётся, только он повадился в последние недели. Сбегать из дома, чтобы не видеть Чимина, не слышать Чимина... не думать пока не получается. И вряд ли вообще получится когда-то. Юнги думает, что он хочет это прекратить, но как избавиться от того, что вросло в тебя и пустило корни? Он не знает. Хотя до отчаянного воя хочется повернуть время вспять, чтобы тогда не влететь так в эти большие честные глаза, в эти губы и тихий немного неуверенный голос. Юнги противно. Противно, что этот блядский мир, похожий на грязную помойку, в котором ничего светлого не осталось, сломал даже его мальчика. Самое любимое существо, которое тоже отвернулось от него, видимо, решив, что такие неудачники не для него. Юнги поднимается на третий этаж. Здесь из разбитых окон дует. Ветер треплет его высветленные волосы, швыряет в лицо пыль и уже привычный тяжелый запах города. Юнги садится на широкий подоконник, свешивает ноги вниз и закуривает. Теплый огонёк сигареты рыжим согревает серость вокруг. Юнги кажется, что курить стоит только ради того, чтобы видеть его. В мире, где есть только оттенки чёрного и серого, иногда так сильно не хватает разнообразия, что ему натурально хочется вздёрнуться. Лёгкие не жалко. От того, чем они все дышат, всё уже слишком дерьмово, чтобы размениваться по мелочам... хуже просто некуда. Юнги закрывает глаза. Он зачем-то думает о том, что дома, наверное, Чимин в очередной раз трахается с каким-то левым чуваком. Где он только их всех берёт. И что нет никакого желания прийти туда, застукать их. Услышать любимый голос, выстанывающий чужое имя с таким восторгом, словно лучше Чимину ни с кем не было... Юнги знает, что это не так. Просто его мальчик - блядь. Шлюха, которая готова дать всем и каждому. Его Чимин... не его вовсе. Юнги чувствует, как внутри закипают злость и истерика одновременно. Он так безумно хочет, чтобы Чимин был другим. Чтобы всё сложилось иначе. Чтобы над городом лазурью сияло небо, а Чимин любил только его. Только его прикосновения, поцелуи... Он затягивается резко и глубоко, давится дымом и до слёз кашляет, чувствуя, как горло сжимает противными спазмами чуть ли не до рвоты. Его сгибает, и в какой-то момент Юнги смотрит вниз, на небольшую площадь перед главным входом. Это как взгляд в бездну, которая смотрит в ответ. Улыбается мягко, почти ласково Чеширским котом, сверкает глазами и зовёт к себе тихим шёпотом. И эта бездна вдруг становится Чимином. Не тем, в которого Юнги упал и разбился на мелкие осколки. Не тем, чьими кольями равнодушия и не_любви был проткнут насквозь до незаживающего, гноящегося и кровящего непрерывно. А тем, которого Юнги часто видел во снах. Идиотская, наверное, мечта. Глупая, несбыточная, сводящая с ума. Юнги думает, что хватит. Что достаточно равнодушия. Достаточно этого дерьма, которое по ошибке зовётся жизнью. И если никак иначе нельзя, то пусть не будет ничего совсем. Юнги нечего терять, потому что все, кого он любил, ушли от него. Каждый по-своему. Кто-то не хотел, просто время взяло своё. Кому-то интересно не было, как он это воспримет. Кому-то просто изначально, вероятно, оказалось плевать. Юнги один. Он не то чтобы очень страдает. Хотя, наверное, глупо обманывать себя самого. Ему плохо. Да, он как бы вроде сильный. Но разве сильным не нужна любовь? Разве они отказываются от чужого тепла и возможности подарить своё? Разве сила эта в том, чтобы жрать своё одиночество со стойким видом и не давиться слезами, когда уже нет сил терпеть? Юнги надрывно и тихо смеётся. Что дала ему его сила? Только то, что он лишь сейчас подумал о возможности просто закончить этот фарс. Ему надоело. Юнги поднимает глаза на город. Укутанный серой пеленой смога, он сереет под опустившимися на него небесами. Чудовище, ломающее жизни людей. Здесь просто совершенно точно нельзя быть счастливым. Не важно, кто ты. Не важно, сколько у тебя денег. Ты просто ничтожная букашка, которую он раздавит, не оставив даже мокрого места. Юнги ладонями упирается в подоконник и глубоко вдыхает. К такому нельзя быть готовым, но, наверное, он всё же уверен. По нему никто не заплачет. Тем проще. Юнги коротко и скупо улыбается, сплёвывает сигарету. Отталкивается легко, почти играючи и с судорожным вздохом ныряет вниз, словно в воду. Светлые волосы расчерчивают темнеющий воздух словно белой вспышкой. Руками приходится взмахнуть невольно, будто в попытке удержаться за воздух. Юнги глаза не закрывает. Он смотрит на приближающуюся площадь и ждёт. Ему хочется не быть всё сильнее.Fabrizio Paterlini – Déjà Vu.mp3
Удар оказывается мягким. А Юнги перед ним всё же зажмуривается, потому что ни черта не понимает. Он руками скользит по этому мягкому, и у него внутри всё обрывается, потому что он у з н а ё т. Это воспоминание ещё из детства, где можно было найти что-то подобное далеко за городом. Юнги чувствует, как к горлу подкатывает комок из слёз, которые он держал так долго. Неверяще тычется носом и глубоко вдыхает. Распахивает глаза. Слепнет. Задыхается. Этого просто не может быть. Совсем не может. Юнги часто представлял себе это, но... откуда? Что за ловушка подсознания? Сюда попадают после смерти? Это очень похоже на рай. - Это не рай, - говорят ему откуда-то со стороны. Юнги дёргается, барахтается и переворачивается на спину, широко распахивает глаза, врезаясь в небо взглядом. Чистое, голубое, как будто кто-то не пожалел краски. Небо, залитое солнцем. Обрамлённое пушистыми кронами деревьев. А в воздухе, чистом, сладком, таком вкусном, пахнущим чем-то родным... так пахло у бабушки дома - вспоминает Юнги, - кружатся бабочки. Разноцветные, легкие, красивые до слёз. - Ты в порядке, эй? Юнги плачет. Он не хочет отвечать на такой тупой со всех сторон вопрос. Потому что нет, он не в порядке. Потому что он умер, наверное, в самом деле, но ему кажется, что живее никогда не чувствовал себя. И приходится руками лицо закрыть, чтобы позор такой никто не видел. Ему стыдно. - Ничего страшного... это ведь просто слёзы. Голос ближе. Он над самым ухом. Юнги упорствует, он не хочет, чтобы всякие незнакомцы видели его заплаканную рожу. Ему хочется спрятаться и зализать все свои душевные раны, и уже потом идти на контакт с представителями этого потустороннего мира. - Ну, так его ещё никто не называл, - смеётся незнакомый голос. А потом случается совсем непонятное, и Юнги вдруг словно подхватывает порыв ветра, вскидывает в воздух так легко, будто он опавший лист. Юнги охает и тут же оказывается в чьих-то объятиях. - Тэхён! - возмущается всё тот же голос, который по какой-то совершенно непонятной причине Юнги успокаивал. - Нет, ну а что он... так бы и до конца дня провалялся, а то и больше, - второй голос - глубокий, тоже приятный, но принадлежит кому-то младше, это понятно по озорству и отсутствию такта по отношению к незнакомым людям. Юнги, конечно, тоже не пример для подражания, но такого себе никогда бы не позволил. Такого? Юнги мотает головой и глаза всё же открывает. - Привет, - улыбается ему незнакомец номер раз. На приветствие непослушные губы размыкаются, и голос, совсем не желающий слушаться, выдаёт: - Что за херь?! - Я тоже рад с тобой познакомиться, ... Юнги не понимает, какого тут чёрта происходит, но из чужих объятий он всё ещё не выбрался, хотя строил из себя сейчас скорее недовольного кота. - Юнги, - представляется нехотя. - Сокджин. Можно просто Джин. - Здорово. Но ты всё ещё не ответил на мой вопрос. - Он был не очень точным, - улыбается тот обезоруживающе тепло. Юнги млеет. Потому что рядом с людьми ему обычно хотелось только убивать. Он так отвык от теплого чувства, что рядом кто-то хороший, а не заставляющий его ощетиниваться всеми его иголками, что сейчас это кажется немного нереальным. В общем-то, так оно и есть, наверное. - Это реальность. - А ты читаешь мои мысли, - недовольно констатирует Юнги и всё же отходит. Сокджин улыбается уже только уголками губ и глазами. Такие они у него солнечно-лучистые, почти янтарные на солнце. Солнце. Юнги старается не отвлекаться от возможного разговора. У него, наверняка, будет ещё время, чтобы насладиться этим зрелищем. - Прости, это естественный процесс. Твои мысли сами прыгают мне в голову. - Маг, что ли, дохрена такой, а? - Вроде того. Юнги бровь выгибает. Он не то чтобы не верит... всё же падение с крыши, которое обернулось столь чудным образом, о чём-то да говорит. Но всё же настроен немного скептически. - Он колдун, - тот, кого назвали ранее Тэхёном, появился в поле зрения, вынырнув из-за плеча Сокджина. - Он создал этот мир, покидал в другие миры ловушек, чтобы найти друга, а вместо этого засасывает всякую шелупонь вроде нас. - Сам ты три дня не умывался, - огрызается Юнги. Ему не верится. Проще думать, что он в раю, ей богу. - Вот заладил со своим раем, - ворчит Сокджин, задвигая Тэхёна обратно за свою спину. Тот не особо сопротивляется, удирает сразу же куда-то, а Юнги мысленно обещает ему за тот фокус с воздухом отомстить кроваво и изощрённо. - Идём, - зовёт Сокджин. - Поговорим за чашечкой травяного чая. Ты любишь чай, Юнги? Юнги любит чай. Любит небо и обожает почти Сокджина, потому что. Его история кажется невероятной, способности - сказочным идиотизмом. Собственная доверчивость - дебилизмом. Но Юнги не может не... Ведь не придраться. - Какой у тебя мир? - второй вопрос после стандартного «когда ты почувствовал себя одиноким?», и Юнги вздрагивает только от одной всплывшей перед глазами картинки. - Темный. Грязный. Люди довели его до крайней точки. Человечество на грани самоуничтожения, правда, на ней оно умудряется плясать уже почти целое столетие. - Ты сказал, что никогда не видел неба, - Чонгук - самый младший в их компании, смотрит на него недоверчиво, и маленькому поганцу хочется профилактический подзатыльник за недоверие взрослым прописать, но Юнги лишь фыркает. - Не видел, - отвечает ровно. - Когда я родился, смог уже висел... так плотно и густо, что казалось всегда, будто грозовое небо спустилось слишком низко... а потом стало выцветшим и поистрепавшимся от времени. Дышать там трудно. Ещё несколько лет и придётся изобретать какие-нибудь вентилирующие маски, которые хотя бы как-то очищают воздух... лёгкие там просто перестанут справляться. - Высокая смертность? - Даже слишком. Никакой внезапный бэйби бум не поможет, - Юнги улыбается криво и почти отстранённо, но именно в этом, думается ему, видно всё его не безразличие. - Тебя там совсем ничего не держало? - это уже Хосок. Он Юнги вообще сразу понравился. Чонгук, на его вкус, слишком ребёнок, Тэхён - отбитый на всю голову, кажется, а вот Хосок - как надо. В меру дурашливости, в меру серьёзности. Наверное, если бы Юнги хотел себе лучшего друга, то именно такого. Однако эти трое держались вместе и наталкивали Юнги на неприятную мысль о том, что этот странный союз будет постоянным напоминанием о не сложившемся толком и так сильно его поломавшем. Юнги не хотел думать о Чимине, но тот только и искал повода забраться ему в голову. Он поёжился. - Ты хочешь вернуться или остаться? - спрашивает Сокджин. - А что, есть вариант снова сброситься обратно? - Ну, если я спрашиваю... - Я останусь, - говорит Юнги. - Быть там - то, чего я хочу сейчас меньше всего. И сомневаюсь, что появится хоть одна причина, по которой я захочу вернуться. Нет... - это он произнёс, уже смотря на Хосока. - Ничего такого, что было бы в самом деле страшно бросить. Тот кивает и понимающе смотрит так, что Юнги невольно расслабляется и даже улыбается уголками губ. Ловит ответную улыбку и украдкой вздыхает. Он давно отвык от чужой чуткости. Время до конца дня, как только ему выделили комнату, он проводит там один. Сидит привычно на подоконнике, смотрит на небо. До рези в глазах, до слёз, солёных и крупных, которые даже вытирать не хочется. Юнги впервые плачет от счастья, он не думал даже, что такое вообще бывает. Даже само счастье последний раз он испытывал, ещё когда была жива бабушка. И теперь оно было острее, ярче, словно ему кто-то после пресной и несолёной еды вдруг дал сочный апельсин. Юнги было так хорошо, что немного страшно - вдруг этот апельсин закончится. Что тогда делать? Куда бежать и где искать ещё? От этих внезапных перемен, от этого перемещения в нём просыпается всё самое тонкое, нежное и ранимое, детское и скрываемое долгие годы за кучей масок. Всё то, что больно задевал Чимин своими изменами и равнодушием. Всё то, что отвергли родители, бросив его. Оно рвалось наружу, будто умоляя посмотреть и заметить. Юнги не знает, в чём настоящая человеческая сила. На самом деле, сегодня её он видел в Сокджине. Глубоко несчастном, ждущем, верящем, одиноком. Но несломленном. В Чонгуке, уставшем немного больше, чем очень. Пригревшемся между Тэхёном и Хосоком, доверившемся и открывшемся. В Хосоке с Тэхёном - вообще какая-то нереальная сила. Её не объяснить, её просто видишь, чувствуешь. О с о з н а ё ш ь. Словно можешь потрогать и понять её природу, но на самом деле нет. Юнги не знает, сможет ли быть когда-то таким же сильным, как кто-то из них. Юнги не привык равняться, но ему впервые в жизни хочется у кого-то чему-то научиться. Комната его - темный орех, плотные шторы, тонкий тюль и мягкий ворс ковра. Ему тут уютно, потому что эту комнату словно по его образу и подобию лепил сам дом. Об этом Юнги не слушал толком, потому что безумно устал от новых впечатлений. Он обещает себе, что обязательно расспросит завтра. Обязательно попросит больше объяснений, а пока Юнги падает носом в подушку и закрывает глаза. Ему снится Чимин. Теплый, улыбающийся и смущённо кусающий губы. Его так нестерпимо хочется, так сильно Юнги его надо, что даже сквозь сон он, как в бреду, зовёт его. Не просыпается, когда кровать прогибается под тяжестью чужого веса. Когда ладонь, узкая и прохладная, касается его лба. Юнги расслабляется, дышит спокойнее и кутается в одеяло под тихое, почти шёпотом слетевшее с чужих губ: - Сладких снов.