Это знамение времен

Гарри чувствовал себя кузнечиком, которого переехал грузовик. Его несчастные руки и ноги инстинктивно дергались, а вот голова была отделена от туловища и с хрустом вмята в асфальт. Может, в этом и не было бы ничего плохого, если бы только из нее исчезли все мысли, но они были, существовали, мучили Стайлса, словно черти-истязатели из Ада. Ад, тем временем, раскинулся прямо за его окнами, где мелко лупил дождь. Мелкие круги увеличивались и исчезали, мысли Гарри пухли в голове, но наружу не выходили, сдавливая сознание. Разбитое стекло поменяли, однако это не тешило никого чувством безопасности. Все знали — динозавры вернутся, это лишь вопрос времени. Время для Гарри теперь тянулось медленно, словно он пристально наблюдал за песочными часами, ожидая, когда можно будет вновь перевернуть незамысловатую поделку и снова начать считать. Полгода. Это звучало как «вся жизнь» и даже хуже, потому что жизнь могла окончиться в любой момент, а полгода оставались полугодиями, даже без его участия. Он думал о Найле, как прежде, только сейчас наемник не подкреплял его фантазии своим каждодневным присутствием, бархатистым голосом, небрежными касаниями умелых пальцев. Да и фантазии изменились — ноющее желание притупилось, осталась лишь мысль о его объятиях, самых крепких на свете. О глазах цвета небесной лазури и блуждающих солнечных лучах. Об ухмылке, которую теперь хотелось звать улыбкой. Работа не спорилась, вещи валились из рук, бились, ломались рвались — Гарри делал всё машинально. Грустно тер кондиционер, елозил влажной тряпкой по подоконнику, молча сметал крошки со стола, подолгу драил полы, пока не замечал в них свое печальное отражение. Безжизненный, мертвый взгляд врезался в него с удвоенной силой, Стайлс медленно передвигался по помещению, волосы выбивались из хвоста — он по полчаса мыл руки, неловко собирал отросшие патлы в пучок, безрадостно возвращался к работе. Всё начиналось заново. Один день, второй, третий. Найл мог еще не долететь до места назначения, задерживаясь из-за нелетной погоды, но Гарри уже его не хватало. Он так плотно вплел себя в его жизнь, что Стайлс теперь не мог вырвать наемника из себя, ни кусочка, ни частицы. Здесь он подходил к нему, улыбаясь от уха до уха, тут они целовались, раз двадцать, если не тридцать, там наемник нашептал ему просто ужасающие пошлости, которые Гарри запомнил слово-в-слово, потому что слова Найла всегда западали ему в душу. Их невозможно было забыть, как невозможно было забыть самого Хорана. Уровень воды немного понизился, это назвали поводом для радости, даже устроили небольшой праздник с закусками и музыкой — Гарри хотелось, чтобы эти счастливые лица исчезли со свету навсегда. Он скучал по наемнику, видел его в каждой поверхности, его хрипловатый голос слышался из-за каждого угла, и всё это выматывало. Стайлс был словно разбит вдребезги и сам же блуждал по своим осколкам. Ему лишь хотелось, чтобы злосчастные полгода прошли быстрее, и Найл вернулся к нему, в объятия, и Гарри сказал бы ему... Гарри сказал бы, что любит. Потому что это то, что Найл хотел бы от него услышать. Ему точно хотелось, теперь Гарри знал это наверняка, чтобы они оба мыслили категорией «мы». Чтобы они были неделимы, как свет и день, как звезды и ночь. Не Гарри и Найл, но «они». Стайлс всегда боялся себе это представить. Его сердце было в безопасности, пока существовали Гарри и Найл, два разнополярных человека со схожими потребностями. Но как только появлялись «они», как только из его уст вырвалось бы это самое «мы», он признал бы, что появилось нечто большее. Поставить себя под удар — Гарри еще никогда не был таким уязвимым. Его любовь слишком дорого стоила или же она не стоила ничего? Хороший вопрос, сложный, требующий тщательного подхода. Гарри часто задавал его себе, лежа на диване в своей милой квартирке с бокалом вина. Ответ не приходил к нему, он не мог найти нужные критерии, не мог судить верными категориями. Однако сейчас кое-что начало проясняться. Его любовь дорого стоила, потому что Найл признавал её ценность, сам Хоран стоил того, чтобы испытывать к нему что-то сильное и трепетное. Значит, его любовь обретала ценность, потому что существовал Найл, достойный его любви, сильно любящий его в ответ. Не просто наемник, а вторая половина его души, связующее звено между всем и ничем. Любовь Гарри не существовала, пока не было Найла, и это Хоран первопричина всего. Как же он полюбил его, когда? Гарри был уверен, что не сейчас, раньше. Может, когда Найл показал ему, что даже в этом разбитом на части мире есть что-то цельное, светлое? Когда его улыбка начала светить в темноте, указывая ему дорогу? Это было похоже на правду. Гарри не мог сосредоточиться. Стоило ему закрыть глаза, как недосягаемая небесная лазурь врывалась в его сознание и расплескивалась красками по стене. Стоило ему заняться привычными делами, как толпы наемников начинали сновать туда-сюда, и его глупое сердце молило о том, чтобы Гарри повернулся к ним, начал искать среди них Найла, потому что его не хватало до ужасной боли. Он был нужен ему, сильно нужен, и Стайлс так сильно хотел вложить свои руки в его ладони, почувствовать долгожданное единение, поцеловать те губы, что делали его живым, что его выворачивало наизнанку. Сейчас он умирал, понемногу каждый день, словно его оставили наедине с жестокой сухой пустыней без капли воды в бутылке. Ему было страшно думать, какие ужасы и безумства ждут Найла у залива, какие свирепые особи гуляют в тени тропических деревьев, скаля зубы длиной в его руку. Но он верил в наемника, потому что Хоран, пусть и любил рисковать собой, всё-таки не был глупцом. Он должен был запомнить его наставления, заботиться о своей безопасности, он должен был вернуться к нему, потому что когда есть тот, кто ждет, обязательно надо повернуть назад и воссоединиться. Эта мысль немного обнадеживала. Совсем чуточку, потому что Гарри всё время испытывал нехватку. Ему нужен был Найл, здесь и сейчас, а иначе в его существовании просто не было смысла, как не было смысла и во многих других вещах. У него было лишь несколько напоминаний: его маленький бонсай и загадочная фраза, которую предстояло перевести, однако Гарри уже решил для себя — он признается Найлу в любви, и тогда Хоран скажет это по-английски, раскрыв перед ним завесу тайны. – Наконец, прислали бланк на переаттестацию, – сказал ему Трой во время обеденного перерыва. Гарри бросил на него вялый взгляд — он услышал приятеля даже не с первого раза и теперь не понимал, почему парень решил завести этот разговор. – Сможешь стать помощником повара. Ты разве не рад? – Умираю от радости, – пробурчал Гарри, упираясь лбом в стойку. Он чувствовал себя таким вялым, словно из него выпили все силы. Долгожданное событие стало таким незначительным, как если бы не Стайлс неделями напролет ждал повышения, прикидывая про себя, как можно распорядиться новой должностью. Прежние мечты потихоньку подворовывать масло, прятать крупу за плинтусами, получать лишнюю банку консервированных овощей и наслаждаться ими на досуге казались глупыми; несуразными; абсолютно неважными; практически детскими и очень-очень жалкими. Ему хотелось, чтобы Найл вернулся, чтобы скорее прошли злосчастные полгода, потому что теперь он чувствовал себя еще более мертвым. Хоран дарил ему жизнь. – Скучаешь по нему? – спросил Трой сочувственно. – Сильнее, чем ты можешь себе представить, – не понимая головы, ответил Гарри. – Он в моей голове всё время, с утра до ночи и с ночи до утра. Это невыносимо. Я никогда так себя не чувствовал. Его сильно жгло внутри, как будто он проглотил свечу. Найл был прав: Гарри никогда не любил по настоящему. Пожалуй, он и себя не любил, лишь находил утешение в вещах, которые казались ему значимыми. У него были цветы, и Стайлс чувствовал себя таким же цветком. Его не заботило чужое тепло — хватало солнечного цвета, влаги, красивой композиции рядом, чтобы выглядеть хорошо на её фоне. Его опыляли случайные бабочки, особенные создания, которых он считал достойными своего нектара. Он старался не замечать пчел. Их крылья не были так прекрасны, жужжащий полет не впечатлял настолько, чтобы подпускать их к своим лепесткам. Гарри не позволял себе присмотреться, но если бы он только попытался, то увидел бы, насколько завораживающими могут быть их танцы. Теперь, закрывая глаза, Стайлс видел именно танец пчел, они кружили, сигналили друг другу — поразительные, прекрасные, золотисто-черные. Упоительные существа, к которым тянулись все его лепестки. Прошла чертова неделя, и Гарри не знал, как вынести еще двадцать три таких же. Он мог думать лишь о том, как Найл ведет свою команду через джунгли, как он сражается с безжалостными ящерами, осторожно подбирается к кромке воды, чтобы набрать немного жидкости во флягу. Стайлс мог представить своего наемника так ярко, словно он был рядом и видел всё воочию, наблюдал за Хораном в деле. Суровая реальность трепала его, Гарри не мог больше стоять у окна. Ему хотелось вырваться наружу, побежать по лужам, падая в холодную воду по колено. Сидеть здесь и ждать было невыносимо. Гарри поставил себе мысленную зарубку. Одна неделя из двадцати четырех, словно сутки, где часы измеряются днями. Он увидит Найла через двадцать три таких ужасных «часа». Они справятся: Найл будет сражаться, Гарри будет в него верить. У каждого свои роли. Но потом всё поменяется. Может, повышение даже поможет Гарри поселиться на побережье Мексиканского залива, на той самой базе, которую построит его наемник. Он будет встречать его каждый вечер, прижимать к своему сердцу, и у них будет самое уютное молчание на свете и самый громкий секс в мире. Работать с этой мыслью было легче. Просто ждать и верить, ждать и верить, ждать и верить — это всё, что Стайлс мог сделать для наемника, что разжег в нем пламя. Двери распахнулись, и Гарри машинально обернулся. Его сердце невольно замерло в преддверии учащенного резвого пульса — он увидел отряд особого назначения. Зейна, Дина, Финна, Эндрю, Дэниэла и некоторых других, следующих друг за другом. Они выглядели уставшими и чуточку промокшими, но, главное, вернулись целыми и невредимыми. Вероятно, что-то пошло не так — вертолеты заглохли по пути, и пришлось спешно вернуться назад, или они забыли провизию, или случилось еще что-то, что спровоцировало такое скорое возвращение. Что ж, это давало им время. Разлука уже отколола от Стайлса несколько крупных кусков, и Найл был нужен ему, чтобы вернуть их на место. Надежда забрезжила лунным светом, и он с надеждой осмотрел вошедших наемников. – Вернулись уже, – с облегчением фыркнул он, чувствуя, что к нему вновь вернулась способность нормально говорить. Зейн, не поднимая головы направился прямо к нему, и Стайлс деловито приосанился, решив сперва отчехвостить лучшего друга своего наемника, раз уж он позволил себе задержаться. – Кто бы сомневался. Не так-то просто, знаете, строить что-то с нуля в логове динозавров. – Гарри, послушай... – начал Зейн, но как-то очень сбивчиво, и Гарри понял, что наемники на этот раз крупно опозорились. Тогда всё вставало на свои места, как если бы Стайлс решил привести в порядок фигуры на шахматной доске. Найл хотел показать себя таким бравым героем, что теперь ему было неловко признать, как сильно они облажались. Теперь Стайлс был почти уверен, что дело в провизии или спальных мешках. Он посмеется над ним. Они посмеются друг над другом, а потом Гарри скажет ему: «Я всё равно тебя люблю», и наемник очень удивится. – А этот где? – поинтересовался он насмешливо, хотя его голос уже дрожал от нетерпения. Ему очень хотелось обнять Найла и почувствовать, наконец, этот родной запах, всё больше отдающий дождем. – Неужто съели? Так ему и... – Гарри, его больше нет. С минуту Гарри пытался понять, что он только что услышал, но мозг отказывался это воспринимать. Зейн нес какой-то бред, несмешной и очень глупый. Зейн сказал ему, с таким серьезным лицом сказал, что его наемник... Гарри замер с открытым ртом, слова застряли в горле. Он попытался вдохнуть, но почувствовал лишь, что его может стошнить в любую минуту. Боль пронзила желудок и легкие, сжалась у пищевода. Его грудь сдавило тяжелой плитой. – Что ты сейчас... – Прости, Гарри, – Зейн поднял свое лицо, и Гарри увидел, что глаза у наемника красные, по щекам пролегли непросыхающие дорожки слез. – Там был большой тираннозавр, он растоптал отряд «D» и отряд «E», мне очень жаль. Стекло разбилось. Гарри был знаком этот треск, но на этот раз сломалось внутри него. Он почувствовал, что ноги подгибаются сами собой и схватился за крышку стола, пытаясь сохранить равновесие. Глаза начало щипать, но здравый смысл всё еще брезжил на краю его сознания, и он покачал головой, пытаясь вышвырнуть из нее этот бред. – Нет, он не мог умереть, – проговорил Стайлс, вновь взглянув на Малика. Слезы жалко текли по его лицу, и Гарри подумал, что этот тупой розыгрыш зашел слишком далеко. – Нет-нет-нет, это же Найл, он не мог, конечно, он не мог, – пробормотал Гарри, и в его голове сам собой возник наемник, чья улыбка была ярче глупого солнца. Только не Найл. Кто угодно, но только не он. – Мне очень жаль, – повторил Зейн просевшим до хрипотцы голосом. – ОН НЕ МОГ, – Гарри схватился за голову, волосы проскользнули между пальцами, и он отступил назад, не видя ничего от подступивших слез. Он пытался вдохнуть, а воздух упорно свистел мимо легких. Он пытался сморгнуть слезы, а они текли и текли, и он никак не мог от них избавиться. Боль показалась невыносимой, Стайлс был готов вопить не горлом — всем телом. – Нет. Нет-нет-нет, как же так, он же обещал мне. Как же так? – исступленно спросил Гарри, но Зейн не смог сказать даже слова. – Нет, он не мог, ОН НЕ МОГ УМЕРЕТЬ. К Гарри медленно подошел Дин, чья рыжина обычно была предметом добрых насмешек, и Стайлс бросился к этому большому и рослому наемнику, как к спасательному кругу. Вот на чьей стороне всегда здравый смысл, вот, кто прост, как деревянная ложка. Он положит конец этим глупым шуточкам, впустит Найла в столовую, и Гарри просто в порошок сотрет этих глупых шутников. – Он ведь умом тронулся, правда? – спросил Стайлс, требовательно схватив наемника за куртку. Дин не поднимал головы, словно не мог посмотреть на Гарри. – Найл же сейчас придет, этот кретин никогда не умел шутить. Пожалуйста, Дино, пожалуйста, не говори мне этого, не говори... – Прости меня, – тихо сказал Дин, и звон стекла стал совсем невыносимым. Стайлс отшатнулся от него, ошеломленно глядя на свои ладони. – Он умер из-за меня. Он сказал мне бежать и другим ребятам тоже, – шумно шмыгнув носом, проговорил наемник. – И я побежал, чтобы привести подмогу, но было слишком поздно. Гарри закрыл лицо руками, его тело жалко сотряслось от рыданий, с носа нещадно закапало. Стайлс почти заскулил, всё в нем свернулось от боли, а потом рвануло наружу острыми иглами, разрывающими кожу. Он не чувствовал себя и вместе с тем не мог понять, почему так тяжело, от чего так тянет вниз, к полу. Хотелось выть, хотелось бить мебель, расцарапывать свою жалкую кожу. Найл был перед глазами, и Гарри не мог поверить, что эти наемники говорят правду. Его Найл, самое целое, что было в его жизни, самое настоящее чувство. Его «мы», его бесконечность, ночь без начала и конца. Он словно еще миг назад чувствовал его, а теперь эти наемники говорили, что Хоран сгинул где-то в лесу. Он словно еще миг назад мог сказать ему всё, что так теплилось в душе, а теперь эти люди сообщили, что Найла больше нет на этом свете. Нет ясных, безоблачных глаз, нет улыбки, что светится и греет, даже когда мир снаружи рушится, тонет и захлебывается. Нет рук, что теплее солнца, трусливо скрывшегося за облаками. Нет голоса, что мог любую фразу превратить в нечто согревающе-светлое и жидким бархатом влиться в уши. Гарри стало так холодно, словно его вышвырнули без одежды на льдину, вдавили в нее нутром. Ледяные иглы впились в кожу, крючками подхватили внутренние органы и потащили на поверхность. Он был брошенной, выпотрошенной рыбой, оставленной на произвол судьбы. Без Найла он был пустым, ничтожным, раскрошенным, размокшим, еще более жалким, чем раньше, и от боли Гарри подавился ничтожным хрипом. – Он обещал мне вернуться, – давясь слезами, проговорил Гарри. – Это от него не зависело, – вновь подал голос Зейн. – Он сделал всё, что мог, но это была очень крупная особь, и... – Он обещал мне, – помотал головой Гарри, слезы всё текли и текли, нос хлюпал, со рта тоже капало. Стайлс покачнулся, чувствуя, как внутри всё болезненно сжалось. – О, боже, Найл. Я ведь... – Гарри почти захлебнулся, боль ударила по каждой косточке. Он схватил себя близко к сердцу, но оно словно больше не билось. – Найл, я ведь так и не сказал тебе, не сказал тебе... – всхлипнул Стайлс, а потом вдруг бросился из столовой, расталкивая наемников во все стороны, как кегли для боулинга. Он бежал по коридору, не видя ничего от слез, застилающих лицо, и ноги сами привели его к комнате с электронным замком. Стайлс невидяще ткнул по кнопкам, дверь отворилась, и он ввалился внутрь, чувствуя одуряющих запах свежести и холода, так знакомый ему, потому что они с Хораном проводили здесь почти всё время. Он не был в этой комнате с их последней ночи, не зная, как ему находиться в этом месте без Найла, а теперь отчаянно нуждался хоть в чем-то, что имело бы к нему отношение. Спотыкаясь о свои ноги, Гарри болезненно упал перед комодом, вытягивая нижний ящик, где лежали футболки Найла. Одна из них, цвета хаки, еще нестираная, хранящая запах наемника оказалась на самом верху. Гарри спрятал в ней рыдающее лицо, и она мгновенно промокла, пропитываясь его горем. Запах не утешил его, боль всё еще жгла тело, но на миг, на единственную секунду длиной в вечность, ему показалось, что Найл здесь, шепчет ему на ухо: «Я рядом». Как же он мог вот так погибнуть, если судьба столько раз позволяла ускользнуть от ящеров в пределах города? Как Найл мог оставить его, если не услышал самого главного, о чем так просил его в их последний вечер. Словно он... чувствовал, что возможности больше не будет. Потому так цеплялся за него в ту ночь, даря последние капли нежности, потому они смотрели друг другу в глаза, не говоря ни слова, чтобы Найл хоть так мог узнать то, что Гарри не решился произнести. – Пожалуйста, – прошептал Стайлс, отпуская футболку и прижимаясь лбом к острому углу комода. – Пожалуйста, Найл. Я знаю, что ты просто хреновый шутник, и тебе кажется это ужасно забавным. Это смешно, я смеюсь, видишь? Шутка удалась, я тебя поздравляю, ты меня подловил, – рыдая, проговорил он. Ему казалось, вот сейчас этот дурак зайдет, обнимет его, и у Гарри будет так много времени, чтобы поплакать на его коленях, но Найла всё не было и не было. – Пожалуйста, я же не сказал тебе, как сильно люблю тебя, – прошептал он высыхающим голосом. – Не делай так. Мое сердце никогда больше не будет целым, я не смогу без тебя, я не смогу, не бросай меня. Я люблю тебя, я тебя люблю. Тело стянула ужасная судорога, Стайлс упал на спину, вновь прижав к лицу футболку наемника. Этот запах, что обычно успокаивал, теперь причинял больше боли, но Стайлс не мог отнять ткань от лица. Найл бы не допустил его мучений. Его бы не обрадовали его страдания. Он никогда бы не пошутил подобным образом, но лучше бы наемник был крайне хреновым шутником. Крайне хреновым живым шутником, Гарри даже не стал бы кричать на такой страшный розыгрыш. Лучше бы Найл считал это забавным. Лучше бы они поссорились на этой почве. Лучше бы Найл, черт возьми, сказал, что Гарри ему наскучил, смеялся бы ему в лицо и при этом был живым, целым, дышащим. – Я так просил тебя быть осторожным, – всхлипнул Гарри, сворачиваясь в жалкий, скулящий клубок на холодном полу. – Неужели это то, чего я заслуживаю? Неужели лучше быть мертвым, чем быть со мной? – спросил он отчаянно. Горло саднило, царапало, и это было не самое болезненное. Стайлс ударил кулаком по полу. Дважды, трижды, и это всё еще было не так больно, как его потеря. – Я люблю тебя, Найл. Почему я не сказал это, когда ты был рядом, почему ты... – Гарри всхлипнул, громко подвывая. – Почему... ты ведь... Ох, Найл, Найл, Найл... Почему? Это не могло быть правдой. Только не его наемник. Найл, который всегда выходил из воды сухим (в буквальном, черт возьми, смысле). Найл, который всегда дарил ему надежду, даже когда Гарри этого не осознавал. Найл, который умел любить так ярко, что собственная любовь на его фоне казалась тусклым лучом. Найл мог всё на свете, но почему-то не смог вернуться живым, хотя обещал Стайлсу возвратиться невредимым. Как будто он... не хотел? Как будто наемник не чувствовал, что Гарри его ждет, потому предпочел погибнуть. «Он умер из-за меня. Он сказал мне бежать и другим ребятам тоже. И я побежал, чтобы привести подмогу, но было слишком поздно», – всплыли в голове Гарри слова Дина, и Стайлс вновь схватил себя за голову, сжимая свой череп в тиски. Голова уже так сильно болела, словно её кувалдой раздробили на части, ему хотелось настучать себе по черепной коробке еще сильнее, чтобы искры из глаз, чтобы кости посыпались, как скорлупа грецкого ореха, потому что ничего уже не имело смысла. Была только боль, адская, тупая, ноющая — целый спектр. Боль, которую он заслужил, потому что Найла больше не было на свете. Конечно, Найл поступил бы так. Он никогда не бросил бы товарищей, не позволил бы гигантской твари поживиться своей командой. Хоран сделал бы всё, чтобы хоть кто-то смог спастись, рискнув собой. Конечно, он бросился на зубы свирепой особи, чтобы хоть один из его товарищей смог сбежать. Потому что это был Найл, умеющий любить, ценящий жизнь, как что-то невероятное. Найл, который так и не открыл Гарри тайны своего прошлого, а теперь и не мог этого сделать. – Какой же ты дурак, – еле-еле выговорил Гарри, скатываясь на спину. Теплые слезы жгли кожу, затекали в уши, хлюпали внутри — неприятно и мокро. – Ты нужен мне. Как же ты мог, ты же обещал, что вернешься, – прошептал Стайлс. Руки сжались в кулаки, ногти впились в мякоть ладоней. – Как же так, как же ты мог, Найл? Ему казалось, что Найл может ответить в любую минуту, но, конечно, наемник не мог. Он умер далеко, у залива, а эти дураки даже не смогли отскрести с земли то, что от него осталось. Гарри чувствовал, что у него свернуло внутренности, как мокрое полотенце. Это было слишком очевидно, Найл умер, потому что не чувствовал себя нужным ему. Найл умер, потому что он, жалкий неудачник, не умел произносить вслух то, что миллионы людей говорили друг другу по всему миру каждый день. Жжение в голове не хотело утихать, спазмы, скрутившие желудок, тоже не сдавались, причиняя всё большие муки, но это было не такое уж страшное наказание. Он потерял лучшего человека в своей жизни, и это ощущение пустоты нельзя было сравнить с чем-то физическим. Из него выкачали вселенную, такой была его потеря. Он потерял того, кто знал о нем всё, хотя Гарри не трудился рассказывать. Он потерял Найла Хорана, наемника, капитана отряда особого назначения, но, что было ужаснее всего, Гарри потерял единственного человека, которого любил. Любил так сильно, что не мог думать о чем-то, кроме его взгляда, прикосновений. Не мог думать о чем-то, кроме того, что у него был смысл жизни, самый настоящий, а теперь он исчез в бездонной пасти тираннозавра. – Дурак, дурак, дурак, дурак, – ударяя кулаками по полу, завыл Гарри. Слезы в нем будто не кончались, а ребра так и продолжали трещать от боли. – Ты убил его, только ты один. Из-за тебя он умер в лесу, из-за тебя он бросился в пасть какой-то паршивой твари. Потому что если бы он знал, что нужен тебе, если бы он чувствовал, что ты его ждешь, он не стал бы рисковать собой. Ты убил единственного человека, которого по настоящему любил, ты убил единственного, кто любил настоящего тебя. Что ты за ничтожество, Гарри... Что ты за убожество?