Дверь в чужую жизнь

Я слишком реалист, чтобы верить в такое, и всегда считал, что подобное случается только в фильмах, но, кажется, мои взгляды слегка устарели. — Привет, БаКанда, Аллен Уолкер на связи, и только попробуй назвать меня Шпенделем! — есть вещи, которые не меняются никогда, и бывший Инкогнито, звонящий мне на работу, как раз относится к ним. — Как скажешь, тот-кого-нельзя-называть-Шпенделем, — согласился я. — Не нравится Шпендель — будешь Стручком. Новопровозглашенный Стручок протестующе забурчал, а я вновь подумал о том, как интересно порой все складывается. Один случайный звонок — и случилось самое странное знакомство в моей жизни. Один внезапный порыв — и задушевные разговоры плавно перетекли в реал. Всю жизнь сторонился людей, и после гибели Алмы, единственного, кому когда-то открыл свою душу, это только усугубилось. Но разве судьба, решив свести двух человек, станет спрашивать у них разрешения? — Она, скорее, столкнет особо недовольных лбами и устроится с попкорном наблюдать за событиями, — сказал Стручок в нашу вторую личную встречу. Первая закончилась слишком быстро: я застыл в немом изумлении, поражаясь тому, что из всего многообразия хлюпиков Сан-Франциско умудрился спасти своего Инкогнито, а Шпендель торопливо ретировался, обещав позвонить. Позвонил. Выслушал мое негодование по поводу его скорейшего исчезновения, а когда я высказал все, что накопилось на душе, пригласил прогуляться по парку. — Размечтался, — огрызнулся я, и, конечно же, приперся в этот гребаный парк. Так наша не-дружба-но-общение перешла на новый уровень, и сейчас это чудо белобрысое выносило мне мозг по поводу прозвищ. Когда Шпенделю Стручковому это надоело, он спросил: — Ты свободен сегодня вечером? — Звучит так, будто ты меня на свидание приглашаешь, — подколол его я и с довольной физиономией слушал, как Шпендель подавился воздухом. Небось пунцовый весь от смущения. — Зачем нам эти свидания, милый БаКанда? Сразу в ЗАГС давай, чего мелочиться! — парировал он. Теперь воздухом давился уже я. — Ты наденешь белое платье с фатой до пола и станешь Юу Уолкером. А потом мы отправимся в свадебное путешествие… — Шпендель, — прорычал я. — Еще одно слово, и я тебя покараю. — Как? Как ты собираешься меня покарать, если мы говорим по телефону? — Словесно покараю. Моя бабушка, между прочим, была ведьмой, и у нее в бардачке завалялась книга проклятий. Вот нашлю на тебя проклятие поноса, сразу выделываться перестанешь! Любой другой после таких слов улетел бы в космос на горящей от возмущения заднице, ну или обиженно свалил в закат, но только не Шпендель! Сначала он довольнехонько заржал, а потом переспросил, свободен ли я вечером. Мой ответ однозначный — свободен.

***

Много лет назад жил на свете Граф, которого прозвали Тысячелетним. Был он умен, красив и невообразимо богат, имел роскошный дворец, трех жен-красавиц и внучку-проказницу, но также обладал отвратительным по сути своей пороком — жадностью. Что бы он не получил, какими бы несметными не были его богатства, Графу всего и всегда было мало. Однажды во владения Тысячелетнего забрел рыжий пьяница — жуткий бабник и известный на всю страну раздолбай, скрывающийся от злостных коллекторов. Но был этот лис, Марианом Кроссом именуемый, не так прост, как казалось на первый взгляд. Был он самым настоящим волшебником, и сказал ему Тысячелетний: — Спрячу тебя от преследователей, если поведаешь мне, как богатства мои увеличить. И ответил ему Мариан: — Помогу, отчего не помочь, раз уж такие дела. Но сначала — впусти меня в свои владения, накорми сытным ужином и дай запить элитным вином, а потом позволь разделить любовное ложе с одной из твоих служанок, тогда и раскрою тебе секрет вечных богатств. Поворчал Тысячелетний, одарил Мариана отборной аристократической руганью, да впустил во владения свои. А Кросс, как ни странно, не обманул. Вдоволь насладившись графским гостеприимством, он прихватил напоследок пару бутылок винца и оставил на графском столе кувшин с запиской.

«Я называю эту штуку Сосудом Отчаяния. Паршивая вещица, способная превратить воду в золото, но сделает она это только в том случае, если причинишь страдания другому человеку. Чем ближе он тебе будет, тем больше золота получится из воды. Пользуйся Сосудом с умом, Тысячелетний, и помни, что счастье не только в деньгах. Пойми это до того, как станет слишком поздно. Мариан Кросс».

И наполнил Граф Сосуд до самых краев, и совершил необходимое злодеяние — на глазах у всех унизил Лулу Белл, свою самую любимую и преданную жену. Вскоре вода превратилась в золото, а Граф залился безумным хохотом, с иронией вспоминая придурка Кросса, отказавшегося от такой красоты. А ведь ему с его долгами этот Сосуд был бы ой как полезен! Дни и недели сменяли друг друга, становился Тысячелетний все богаче, да ничего, кроме золота своего, не видел. Не замечал, как жены, чью боль Сосуд поглощал чаще всего, затаили в душе тихую злобу. Не замечал, как друзья, приезжавшие раньше чуть ли не каждый день, заглядывают все реже и реже. Только тогда, когда внучка-проказница Роад сбежала с неким мужиком, чья одежда насквозь пропиталась табачным дымом, Граф соизволил очнуться. «Лучше скитаться по миру с добродушным бродягой, чем жить с таким извергом, как ты!» — от слов внучки в горле до сих пор стоял ком. Тысячелетнего колотило от ярости, но возвращать ее домой было поздно — слишком далеко они с этим проходимцем успели унестись. А Граф не мог понять, как до такого вообще дошло. У Роад были самые красивые платья, самые необычные игрушки, каждая ее прихоть исполнялась немедля, и золото из Сосуда очень этому способствовало… «Пользуйся Сосудом с умом, Тысячелетний, и помни, что счастье не только в деньгах. Пойми это до того, как станет слишком поздно».

***

— Если бы Граф в тот момент это понял и признал свои ошибки, может, он смог бы что-нибудь изменить, — предположил Шпендель, помешивая ложечкой чай. — Но он был слишком жадным, чтобы отказаться от халявного золота, и… Канда? Что с тобой такое? Странно я, наверное, сейчас выгляжу. Сижу такой за столиком в любимой кафешке, напротив меня — Стручок, обложившийся тарелками с пирожными, круассанами и тортами (как он еще не лопнул от такого количества еды?!), который таращится на меня, как баран на новые ворота, и с беспокойством спрашивает: — Канда, что случилось? Я что-то не то сказал? Почему тебя так перекосило? Как ни крути, а Шпенделю я доверял — больше, чем того хотелось бы, — но делиться этим я не готов. Слишком мое, слишком личное и слишком взрывающее мозг. Не так давно мне вновь приснился Алма, и во сне он рассказывал все то же самое. — Паршивая сказочка, да? — Шпендель выглядел расстроенно и, дабы поднять себе настроение, отправил в рот одно из многочисленных пирожных. — Я ее придумал пару лет назад и отложил на дальнюю полку, а недавно вспомнил, проникся и решил поделиться с тобой. Не думал, что все так… плохо. — И ничего оно не плохо, — возразил я. — Мы знакомы три недели, уж за это время можно было понять, что мое настроение меняется по пять раз на дню. Сечешь, Шпендель? — Я Аллен, БаКанда, — отчеканил он, недовольно насупившись. — Вот свалю сейчас к ядрене фене, и останешься ты с моим неоплаченным счетом! Может, хоть после этого обзываться перестанешь. — Ты не настолько подлый, чтобы создавать мне проблемы из-за такой мелочи. — Откуда такая уверенность? — фыркнул Шпендель. — Вдруг я на самом деле психопат, который спит и видит, как будет тебя убивать? — Ты? — осклабился я. — Ну давай, попробуй. Только ничего у тебя не выйдет, Шпендель, потому что я с тринадцати лет увлекаюсь кэндо, и за право меня убить нужно будет о-о-очень постараться. Стручок внезапно переменился в лице и, недовольно сдвинув брови, уставился на что-то позади меня. — Какого черта она так на нас смотрит? — пробормотал он. Я хотел взглянуть на барышню, что нарушила его самообладание, но знакомый (и не самый желанный) голос отбил всякое желание поворачиваться. — Канда? Не ожидала тебя здесь увидеть…