Дверь в чужую жизнь

«Привет, моя зеленая тетрадка. Пару месяцев назад я поведал тебе свою историю и хотел бы добавить продолжение, но руки дрожат, мозги не работают, и вместо полноценного рассказа только этот крик души. Вселенная дала мне шанс начать все с нуля. Сначала свела нас с Кандой по телефону, потом столкнула в реале. Казалось, живи да радуйся, вот он, рядом. Но человеческая природа такова, что когда мы в кого-то влюбляемся, то начинаем нуждаться во взаимности. Я не верю тем, кто говорит, что от объекта своей любви им ничего не надо. Надо. Но по каким-то причинам они этого не получают, вот и начинают лгать сами себе, пытаясь хоть как-то заглушить боль. Я, к сожалению, лгать себе не умею. Я люблю Канду так сильно и долго, как никого никогда не любил. Когда он напивался в моей квартире и говорил, что лучше бы его мамаша сделала аборт, мне хотелось выть. Потому что ты кретин, Канда. Психолог по образованию, но так и не научился щадить людей, которым действительно дорог. Права была Эмилия — как бы Канда себя ни подавал, на самом деле он несчастный человек. Мне так хотелось стать для него самым важным, но как это сделать, если чужое сердце к тебе равнодушно? Когда протрезвевший Канда ретировался, скомканно попрощавшись, я понял, что все. Конец нашему общению. Удивительно, что он позвонил — видимо, я что-то для него все-таки значил, раз не оставил меня в вечном игноре. Еще во времена Линали поклялся себе, что какими бы сильными не были мои чувства, я никому не позволю себя сломать. Я — не пустая Фейт и не отчаявшийся Неа. У меня богатый внутренний мир, который не сомкнется на одном человеке, и больше всего на свете я хочу ЖИТЬ. Творить, блистать и восставать из пепла, в который меня превратила любовь. Прямо сейчас я схожу прогуляться, приведу в порядок мысли и вернусь готовым к новой жизни. Спасибо тебе, Канда Юу, за то, что ты был. Прости, что не смог остаться равнодушным. Надеюсь, в твоей жизни случится такое чудо, что сможет вытащить тебя из состояния амебы» — Тебе не говорили, что рыться в чужих вещах как минимум некрасиво? Внезапно появившийся Тики Микк сверлил меня укоризненным взглядом, а я был в таком состоянии, что даже не мог ему ответить. Случилось то, на что уже не осталось надежды — ко мне начала возвращаться память. Два с половиной года, за которые я поступил на психфак, обзавелся девушкой, познакомился со Шпенделем, разругался с ним, а через пару дней попал в автокатастрофу, ворвались в сознание разрушительным цунами. Такая вот ирония судьбы: когда сильно чего-то хочешь, фиг ты это получишь, а когда это уже не нужно, оно является к тебе и говорит — ну здравствуй, это я. — Вижу, ты это уже прочитал, — сказал Тики и попытался забрать тетрадку из моих рук, но я вцепился в нее мертвой хваткой. — Не трогай, — должно было звучать угрожающе, но вышло как-то жалко. Тики Микк был умным парнем, поэтому отстал от меня. Собрав вещи Шпенделя с пола, он сложил их в его сумку, а после — сел рядом со мной. Мы сидели достаточно долго, и больница за это время, казалось, опустела. Ни врача, ни пациента, лишь длинный-длинный коридор и нетипичная для подобных мест тишина. А может, все здесь было — и врачи, и пациенты, и шум, и гам. Просто я настолько ушел в себя, что перестал что-либо замечать. — Хочешь, — голос Тики вырвал меня из оцепенения, — его увидеть? Я поговорю с врачом, может быть, тебя к нему ненадолго пустят. Увидеть полумертвого Шпенделя и окончательно слететь с катушек? Или поберечь травмированную психику, которая мне еще пригодится? — Хочу, — без раздумий ответил я. Мне действительно необходимо его увидеть.

***

Жить, вычеркнув два с половиной года, было нелегко, но я справился. Мне даже удалось не вылететь из университета: знания по психологии сохранились в подкорке мозга, их нужно было лишь оттуда достать. Я не помнил, как зовут моих однокурсников, но мог дать определение самым заумным терминам. А на последнем курсе пошел работать по специальности, и даже не знаю, жалеть об этом или нет. Если бы я не работал здесь, то не запустился бы процесс судьбоносных случайностей, благодаря которому ко мне вернулась память. Зато Шпендель не лежал бы сейчас в коме и, возможно, был бы более счастливым. — Ты уверен, что это правильное решение? — Да. Я хочу уволиться. Аманда Джексон, моя сорокалетняя начальница в типичных ботанских очках и с крашеными светлыми волосами, была недовольна этим решением. Я — угрюмый интроверт, не горящий желанием налаживать социальные контакты, но психолог из меня вышел отменный. С учетом того, что за последние полгода уволилось четыре человека, ей тем более не хочется меня отпускать. — Может, все-таки подумаешь? Тяжело совмещать работу с учебой, я понимаю, но зачем так радикально. — Дело не в учебе, миссис Джексон. — А в чем тогда, Канда? Ты же знаешь, в каком положении наша служба. Если уйдешь — мы без тебя загнемся. — Не пытайтесь льстить, со мной это не прокатит, — уголки моих губ приподнялись в усмешке. — Я не льщу, а констатирую факт. Так много, как ты, здесь не работает никто. Назови хоть одну объективную причину, почему я должна тебя отпустить. Я вздохнул, чувствуя себя в тупике. Меня предупреждали, что работа — это работа, и выводить отношения с клиентами за рамки рабочих нельзя. «Ничем хорошим это не закончится» — говорила Аманда и оказалась права. Находиться в этом месте — тошно. Каждая мелочь напоминает о Шпенделе, в каждом клиенте я слышу его, а когда они кладут трубки, перед глазами встает больничная койка с лежащим на ней бездыханным телом. — В общем, так, — Аманда разорвала заявление, достала из ящика стола какой-то лист и протянула его мне. — Это — образец заявления на перенос отпуска. Сейчас ты его напишешь и с завтрашнего дня уйдешь в оплачиваемый отпуск. Надеюсь, двух недель тебе хватит, чтобы как следует все обдумать. Спорить с ней было бесполезно, поэтому я согласился.

***

В последний раз это место снилось мне накануне нашей со Шпенделем встречи, и с тех пор оно не изменилось ни на грамм. Небо такое же кроваво-красное, солнце — то черное, то голубое, дорога вымощена белым кирпичом и кажется бесконечной. Однажды она привела меня к дому, где радостный Алма махал рукой и приглашал войти. Сегодня я вышел к пропасти, на краю которой ждал Шпендель. Его лицо — каменная маска, и на мое появление он никак не отреагировал. Даже тогда, когда я назвал его по имени, Шпендель продолжал безотрывно пялиться в бездну. Казалось, мы так и будем стоять, пока я не проснусь, но после долгого молчания он заговорил. — Как думаешь, души могут быть мертвыми? Такого вопроса я не ждал, поэтому не нашелся, что ответить. — Я когда-то читал, — продолжил Шпендель, — что человек живет, пока его помнят. Получается, если человека забывают, он умирает? По-настоящему умирает, как личность, а не как тело, от которого отделилась душа? — Ты говоришь страшные вещи, — никогда не боялся смерти, и разговоры о ней не вызывали отторжения, но сегодня все было по другому. Я говорил об этом с человеком, которого отчаянно хотел увидеть живым. — А что мне еще остается говорить? Я умираю, Канда. Не хочу этого, но умираю, — каменная маска разлетелась на куски, лицо Шпенделя исказило отчаяние, и он до боли вцепился в мои плечи. — Ты будешь меня вспоминать? Хотя бы иногда, пожалуйста. Я очень хочу жить, хотя бы в твоей памяти. Пожалуйста, Канда, пожалуйста… Я обнял его, пытаясь хоть как-то успокоить. Шпендель несколько раз всхлипнул, а затем обмяк в моих руках. Интересно, это действительно он? Или всего лишь иллюзия этого мира? Да какая разница, если в реальном мире он лежит в коме, и прогнозы врачей неутешительны. — Я люблю тебя, — никогда и никому не говорил таких слов, но сейчас этого хотелось. — Жаль, что все получилось так погано. Реальность начала расплываться, и в следующий миг вместо кроваво-красного неба я созерцал потолок. «Надеюсь, в твоей жизни случится такое чудо, что сможет вытащить тебя из состояния амебы» Я помню отлично — чудес не бывает. Главным чудом для меня сейчас был бы его выход из комы. Но внутренний реалист уныло шептал, что шансы на это ничтожно малы.