Limitless.

Святой отец, я согрешил... Привычный набор слов срывается с языка холодными каплями дождя, осыпающимися за высокими и узкими бойницами церковных окон. Тэён собирает во влажных ладонях тонкую ткань рубашки, вглядываясь в пустеющее пространство молельного зала. - Святой отец, я... - в голове оно звучало лучше, сейчас голос срывается на высоких нотах, осыпаясь стеклянным крошевом по паркетному полу, оставляя на губах кровоподтеки. Впрочем, губы у него горят явно не из-за метафизического вмешательства господня. Священник смотрит на него едва заметно свысока, поправляя высокий воротник рясы (Тэён скользит взглядом по костяшкам на чужих руках, выступающей косточке на запястье, светлой коже контрастом с темной и грубой тканью форменной одежды). - Я тебя слушаю, - полувопросительно, полуутвердительно выдыхает Джехён, протягивая ему ладонь и, поколебавшись, кивая в сторону кабинки для исповеди. Тэён скользит взглядом по темному нутру маленького и узкого шкафа. Застревает и застывает на пограничье осознанного нежелания и неосознанной фобии. И мотает головой, вцепившись пальцами в горячую и сухую ладонь пастора. Гром за окнами церкви вспыхивает в сознании детскими страхами. Тэён нервно и сорванно облизывает губы, лихорадочным взглядом натыкаясь на детали чужого присутствия рядом. Температуры чужой кожи под пальцами, вороту черной рясы, светлых, медовых волос, заправленных за ухо. - Я согрешу, - собственный шепот кажется детской погремушкой, звенит осколочно в пустом помещении, когда он второй ладонью комкает в пальцах ткань чужой одежды где-то между бедром и пахом, ловя взглядом реакции пастора. Джехён смотрит растерянно секунд пять, пока Тэён лихорадочно (почти испуганно) соображает, что он сейчас натворил... Ладонь пастора в его волосах вырывает из прострации не хуже прыжка в прорубь, крещение по новым устоям, где тебя окунают с головой в собственные грехи, заставляют испить их до дна. И заслужить прощение. - Я отпущу тебе этот грех, - Джехён касается губами мочки его уха, сжимая в пальцах пряди его волос. И Тэён захлебывается происходящим такими темпами, что еще немного - и воздуха не останется в принципе. Как и гордости. Чести. Невинности. Что там еще числится в божьих благодетелях? Тэён чувствует под коленями стыки деревянных досок пол и ведет ладонями вверх от колен до чужих бедер, ткань джехёновых брюк мягко мнется под прикосновениями, позволяет почувствовать, насколько горячо там, под ней. Приходится сводить собственные ноги крепче, мучительно выдыхая в район кромки между ремнем брюк и распахнутой белоснежной сорочки. Джехён сжимает в пальцах его волосы до хрипоты в голосовых связках, вынуждая его приоткрыть губы и коснуться кончиком языка головки чужого члена. Тэён соображает плохо, когда помещение высвечивается вспышками молний и ударами грома. И, наверное, соображать и не надо. Можно отдаться на волю божью в лице Чон Джехёна. Трахаться в храме господнем - это грех. Но обхватывать губами член священника - это искупление, одобренное, пожалуй, еще испанской инквизицией. Индульгенция по факту грязных фантазий с участием пастора может быть выкуплена исключительно воплощением этих самых фантазий. Тэён ведет языком вдоль выступающих дорожек вен на чужом члене, комкая в пальцах ткань брюк, потому что трогать святого отца руками - святотатство и богохульство. Джехён толкается членом между губ Тэёна. И тот прикрывает глаза, судорожно сглатывая набежавшую слюну и пытаясь успеть расслабить горло. Потому что справиться с рефлексами почти физически невозможно, из-под ресниц стекают слезы. Дышать нечем, но низ живота сводит болезненным и грязным желанием, возбуждением, от которого ноги отказываются держать, и если бы он уже не был на коленях, то обязательно на них бы оказался. Тэён подчиняется движениям чужой ладони в волосах, чувствуя как губы саднят от того, насколько быстро и глубоко. Насколько влажно и грязно, когда по подбородку бежит слюна и солоноватая смазка, пачкая ворот его рубашки, оставляя бликующие, перламутровые линии на шее до ключиц. Святой отец, я согрешил. Возжелал ближнего своего, отдавшего жизнь услужению Господу Богу. Тэён открывает глаза и смотрит снизу вверх. У Джехёна сомкнуты зубы, кажется, до стертой крошки, в свечном полумраке черными тенями мажет линия его челюсти. Хриплое дыхание пробивается сквозь какофонию звуков куда более компрометирующих. Ловить эти реакции - это как досрочно попасть в рай, не глядя на всего его прегрешения. Терпеть больше нет сил. Тэён судорожно дергает молнию на своих джинсах, болезненно и муторно жмуря глаза, но останавливается, чувствуя, как пальцы в его волосах сжались сильнее. - Не смей. Тэёна кроет почти ломкой от того, как звучит голос священника в пустой церкви, отражаясь слабым и ломким эхом от стен. Тэён почти кончает, гортанно и невнятно выстанывая воздух из грудной клетки. Дальше. Дольше. Глубже. Задыхаться и принимать в себя еще послушнее (покорнее) - становится новой религией Ли Тэёна, когда Джехён прижимает его губы к своему паху и кончает, последними каплями горячего семени окропляя чужие покрасневшие губы и тлеющие от возбуждения скулы. Священник опускается на корточки рядом с ним, сжимая в пальцах его подбородок, разглядывая на неясный свет лицо Тэёна. - Похоть, мой мальчик, не прощается за один раз.