Limitless.

Юта уже не помнит, когда все в этом мире пошло далеко и по наклонной. Наверное, эта информация и не должна быть важной. Наверное, правильно, что он не почти не помнит, как было "до". До того момента, как начался хрестоматийный конец света. Иногда ему снится солнце. И тогда следующий день становится практически невыносимым. Почти разрушенный до основания Токио бьет душным и затхлым воздухом сквозь отверстия в дышащей на ладан кислородной маски. Японские острова тонут. Добраться до Иокогамы кажется чем-то за гранью реальности. Но он добирается. И старается забыть следующие пару суток, когда сквозь шторм, холод и голод они добираются до Кореи. Юта бы сдох (он знает) там же, в порту. Если бы его не нашел слишком добрый для всего этого дерьма мальчишка. Ну... Как мальчишка. Он младше его на пару лет, но когда тебе семнадцать - то, да, мальчишка. В другой стране не легче, даже хуже первые несколько недель, потому что люди здесь умирают тоже. Землетрясения и штормовые волны уносят жизни тысяч. Кому в таких условиях нужны беженцы из других стран? Анархия добивает оставшихся. Люди звереют в попытках выжить, в попытках найти последний кусок хлеба. Юта не понимает только одного, почему Джехён делится с ним последней пачкой лапши быстрого приготовления. Японец давится сухим тестом, судорожно вцепившись пальцами в кружку с проточной водой, в которую они успели залить жалкие остатки марганцовки, чтобы не умереть от заражения. Почему-то в таких условиях жить хочется только больше. - Говорят, в Китае есть убежища с едой и водой... - Джехён говорит это неуверенно и шепотом, уже почти ночью, когда по городу ударяют первые зимние морозы, и они жмутся друг к другу, пытаясь сохранить то тепло, что у них еще осталось. - Ага, и китайцы нас взяли и так добродушно пустили, - Юта устал. Ему холодно. Ему страшно. Ни в каких школах не учили, что делать, если твой мир разваливается на куски в прямом смысле слова. Джехён только дергает плечом и обнимает его крепче. Мелкому, наверняка, еще страшнее, чем ему. Хоть он и держится. Делает вид, что ему все это ни по чем. - Знаешь, у меня во дворе был хён. Он очень любил играть в компьютерные игры. Про выживание. Зомби-апокалипсис, вся херня, - Джехён шепчет это ему на ухо в третьем часу ночи, когда спать от холода уже невозможно, а халупа, в которой они прячутся от обезумевших людей, продувается насквозь всеми ветрами. Юту ведет. От слабости, от банального желания уснуть, от усталости, от боли в полупустом желудке, прилипшем к позвоночнику, - у него были такие же красивые пальцы, как у тебя. Наверное, это от безысходности и отчаяния. Юта оправдывает себя именно этим, когда отвечает на чужой неумелый и лихорадочный поцелуй. Трескающиеся губы саднят от прикосновений, но чем дальше - тем совсем жадно они тянутся друг к другу. Это глупо. Но в голове мелькает тупое - что это тоже неплохой способ согреться. Ногти у Джехёна острые и обломанные (у него такие же) от вечного недопаркура в поисках еды и воды. И это больно, когда он царапает его выступающие ребра под третьим слоем толстовок, все, как одна, рваных и старых, но дающих хоть какое-то тепло. Юта выгибается почти инстинктивно, дергается, скользит пятками по бетонному полу и ломко зарывается пальцами в чужие отвратительно отросшие волосы. Джехён явно делает это первый раз (логично, в пятнадцать лет-то), но кому какое дело, черт подери, когда этот мир может рухнуть через пару мгновений. Юта коротко всхлипывает, когда младший скользит губами по его шее. Слишком нежно и мягко, что от этого то ли плакать хочется, то ли застрелиться. - Зачем это все? - они доживают до рассвета, и Юта укладывает голову на чужое плечо, сжимая в пальцах края его куртки. - Я не любил того хёна, но он погиб у меня на глазах, - Джехён касается губами его виска и дышит так тихо, что кажется, что уже и нет, - а больно было все равно. А тебя... Тебя я люблю.