Limitless.

Донхёк молится всем богам и парочке демонов, когда понимает, что старшей сестры нет дома, а значит никто не узнает про то, что они с Минхёном даже не добрались до комнаты. И это какой-то чертов треш, адреналин шпарит вдоль вен кипятком, разжигая вулканический взрывы на коже, в тех местах, где остаются прикосновения старшего. Сумасшествие. И чужие губы, выдыхающие это блядкое "разнообразие", срывают остатки здравого смысла. Остатки рассудка, орущего благим матом, что это все может плохо закончится. А без Минхёна... А без Минхёна - он даже не заканчивает мысль. Нет в этом смысла, пытаться предугадать, куда покатится его жизнь, если все его действия приведут к катастрофе. Донхёк будет жалеть, если не выгорит, но сдерживаться дальше нет сил. Он вспоминает теплые губы старшего, шепчущего ему на ухо, что - не получится играть чужую роль слишком долго, даже ради человека, которого ты любишь. Рано или поздно демоны полезут наружу. И ему проще винить долбанутого Ёнхо, который так не вовремя устроил весь этот пиздец, что он просто не мог оставить это без внимания. И сейчас... сейчас у него рвет тормоза. Минхён всегда охуенно целовался. Но сейчас. Сейчас он сам не замечает, как забирает у него право на лидерство. Господи, как прекрасно, что диван в гостиной ближе, чем дверь собственной комнаты. Донхёк укладывает старшего на лопатки и нависает сверху. И это совершенно не так, как обычно с ним. Когда именно он смотрит на Минхёна снизу вверх, заламывая брови. Боже, зачем такой красивый. Донхёк ловит краш, ловит вереницу новых фетишей - просто с реакции Ли Минхёна. У него непонимающе прищурены глаза и закушенная нижняя губа так, что хочет выть в голос, лишь бы остановить это безумие. Но оно не останавливается. И его хочется больше и больше. Разобрать, чего именно, уже нет никакой возможности, потому что на первый план выходит Минхён. Минхён у которого дырки в джинсах на коленях, что он видит острые выступающие косточки. Блятьблятьблять. Донхёк отпускает себя с концами. И зарывается пальцами в волосы старшего, дергает, заставляя выгнуться в спине, запрокидывая голову, и прижимается губами к его губам, поцелуем выпивая все дыхание, все рвущиеся стоны, все попытки сопротивляться. Жалкие и бесполезные. Потому что - бесконечно наигранные. Сознательно ли, подсознательно. Из Донхёка максимально хуевый психолог в данный момент. Из груди рвется рычание, когда он кусает минхёнову шею, оставляя следы от засосов и зубов, словно так и должно быть. Задумано божьим промыслом. Если бы Донхёк был верующим, его религией были бы стоны Ли Минхёна. Он скользит ладонью по чужим бедрам, выше, резко дергая молнию на джинсах и забираясь пальцами под белье. У Минхёна стоит. И тот выдыхает так сорвано и жалобно, что у Донхёка тянет внизу живота горящим нетерпением. И хочется бросить все и сорваться еще сильнее. Пусть в голове воет красным система безопасности. Какая уже к черту разница? - Хён, а, хён, - у него срывается дыхание от того, как реагирует Минхён на прикосновения, как пытается сдерживать стоны и незаметно сам для себя пытается сжать коленки. Еще один краш. Господи, за что так много. - Хён, мне ведь тоже можно. Не тебе одному, - Донхёк обжигает шепотом чужое ухо, сжимая пальцы кольцом на основании его члена, что старший беспомощно вскидывает бедра. - Блять, Донхёк, что за... - Тебе понравится, - он перебивает его, вылизывая языком чужие губы, снова прижимаясь к ним и целуя, отвлекая, заставляя думать о том, как их языки переплетаются, режутся о кромки зубов. Донхёк переворачивает его резко, прижимаясь грудью к его спине, сжимая в пальцах свободной руки его запястья, вынуждая Минхёна прогнуться в спине, укладываясь щекой на жесткую обивку дивана. Стянуть джинсы до конца с чужих тощих бедер не хватает терпения, слишком долго, слишком сильно, слишком невозможно. Слишком. П о ж а л у й с т а. Донхёк благодарит богов еще раз, когда видит забытый сестрой тюбик с кремом для рук, потому что смазка в его комнате, а оторваться от Минхёна - пытке подобно. Он задирает его футболку выше и ведет кончиком языка вдоль позвоночника, слыша учащенное дыхание. Измазанные кремом пальцы скользят внутри старшего медленно и тягуче, доводя до исступления их обоих. Ломает по больному. Донхёк стонет в изгиб чужой шей, собирая языком и губам выступившие капельки пота вдоль выступающих позвонков. - Хён, у тебя так стоит, - он вынимает пальцы из него и оглаживает разведенные бедра, ловя чужую дрожь и измазав кожу на внутренней стороне в остатках крема, прежде чем провести несколько раз ладонью вдоль его плоти, слушая то ли стоны, то ли скулеж. И кто знал, что Ли Минхён так может? Так, что с ума сводит всем этим? Донхёк убирает ладонь с его уже покрасневших запястий и тянет старшего за волосы, заставляя запрокинуть голову. Он целует его, запуская язык между его губ, и медленно входит через растянутые стеночки мышц. Сколько крашей он сорвал за этот один раз? Донхёк сбился со счета, проглатывая чужой голос, кусая его губы почти до крови, заставляя его двигать бедрами в том же ритме. Быстрее. Быстрее. Минхён не сопротивляется. Минхёну нравится. Это осознание ломает что-то внутри Донхёка с треском. В тот момент, когда старший царапает ногтями обивку дивана, поворачивая голову и искоса глядя на него снизу вверх, облизывая припухшие от поцелуев губы. - Блять... я сейчас... И кончает. Донхёк срывается следом за ним.