Выродок

Он умеет делать больно.

Чонгук лежит на льду и скребет указательным пальцем по холодному покрытию. У него отламывается ноготь на пальце. Чон приподнимает брови в удивлении. Боли никакой. Кожица под ногтем мягкая, хоть и замерзшая вроде. Собственный ноготь на ощупь напоминает осколок от чего-то. Чего-то такого тонкого, но не особо хрупкого. Он вертит ноготок в подушечках. Замечает рядом с собой бледного, как и снег неподалеку, как и корка льда под собой, Юнги. Тот всегда был довольно бледен, но сейчас эта бледность скорее не изыск, а болезненность. Чон садится на месте и вздрагивает. Он оказывается абсолютно голым. С одним отсутствующим ногтем на указательном пальце и с подозрением, что похожий ноготь вскоре выпадет с мизинца и на левой руке. — Хен, — произносит Чонгук, поднимая на него взгляд. — Что происходит? Где они? Почему он голый? Вопросов слишком много. — Я, кажется, ошибся солнцем, — вместо ответа говорит ему Юнги. Чон не понимает, а Мин протягивает ему руку. Видимо, хочет помочь подняться на ноги. — Знаешь, видеть себя во сне голым… — недоговаривает, ненадолго замолкает, мешает грусть и холод в глазах воедино, добавляет, — надеюсь, никто не умрет. Куда делось его «рыжее солнце? _ _ _ — Там ведь кто-то был до твоего прихода? — спрашивает Чон у Юнги, едва очнувшись. По обонянию вновь бьет этот запах, от которого ком в горле, и уже заранее понятно, что его непременно, хоть разок да стошнит. — Какой-то парень сидел и глядел на тебя. Может, бродяга какой или этакий «стервятник», решивший чуть подождать, пока ты откинешься, и поживиться на твоих вещах, — делится своими догадками Юнги, нервно трет предплечье и, как замечает Чон, выглядит жутко не выспавшимся. Неужели он сидел возле него всю ночь? «Чимин, наверно, беспокоится», — додумывает Чон. — Хен, думаю, тебе не помешало бы пойти проспаться. Выглядишь неважно. Да и Чимин, скорее всего, беспокоится, — на имени своего соулмейта Юнги вмиг как-то нервно дергается, но ничего более. Встает со стула, оглядывает гипс на пальцах Чона, вздыхает. Правда, ну что за чертовщина с ним происходит? — Ладно, и правда, пойду. Наведаюсь завтра. Смотри не загнись тут до этого, а то тот «стервятник», того и гляди, опять наведается, — старается пошутить хен в конце. Затем легонько хлопает Чона по плечу и выходит из палаты. А у Чона отчего-то дрожат руки, и вроде как шутка в конце речи Юнги совсем не веселит, а… Пугает? Успокоив вслед за Юнги появившихся родителей и заверив, что вновь сломанные кости даже почти не болят. Что, кстати, удивляет. Не столько даже этим пониманием, а тем, что, по словам доктора, они ещё и начали срастаться обратно уже через час после «поломки». — Быстрее, чем на собаке, — ненароком даже выдает удивленный врач, поправляет очки и исчезает за дверью. Оставшись в палате один, долгое время поерзав на койке и пытаясь поиграть в телефоне, Чон сдается и ложится спать. От запаха медикаментов все ещё мутит, и, закрывая глаза, парень скользит по двери туалета. «Может, два пальца в рот, проблеваться и спать уже спокойно?», — думает он. Но засыпает прежде, чем решается. Кажется, словно в щель залетает сильный ветер. И потому звук, стоящий в палате, начинает напоминать волчий вой и тут же свист. Чон приоткрывает один глаз и глядит в сторону рамы. Вокруг стоит полумрак, разбавленный легким светом от фонаря во дворе за окном. А еще, похоже, он выспался, и что делать всю оставшуюся ночь — понятия не имеет. Вздыхает, ещё не включая ночника на тумбе. Яркий свет, что мог бы осветить всю палату, после десяти включать нельзя, он знает. Да и не собирается. Пробует даже снова закрыть глаза и заснуть, но к горлу вдруг подкатывает. Может, у него аллергия на больницу? Аллергия, но с симптомами отправления. Чон садится на кровати и все же включает ночник, полумрак становится более ясным, хотя при таком свете книгу все равно особо не прочитаешь, только зрение посадишь. — Так, значит, это ты, — неожиданно подает некто голос со спины, прячась в полумраке у двери, ведущей в туалет, — будешь по мне страдать. — Чего? — не понимает Чон, развернувшись в сторону голоса. К сожалению, человека, стоящего там, практически не видно, лишь силуэт. Да, слышен голос мужской. Низкий, глубокий. Отчасти вроде даже знакомый. — Ты, — по слогам повторяет незнакомец, — Будешь. Страдать. Чонгуку бы подняться и встряхнуть ненормального как следует, чтобы не нес всякую ересь. Да вот только «поломка» не представляет ему такой возможности. Чон щурит глаза, пытается уловить движения собеседника. Но и тот вроде просто стоит там, в тени, даже не шевелясь. — Это когда-нибудь закончится, — раз не получается его заткнуть, пробует по-другому Чон. — Закончится, — опять непонятно не то соглашается, не то просто повторяет за ним тот человек. И Чона прошибает холодным потом в тот момент. Это же тот самый, что сидел над ним и глядел, по словам Юнги, на то, как он корчился от боли. — Что тебе надо? — тут же интересуется Чон. Он вроде не особо богат и не сказал бы, что у него в рюкзаке есть чем поживиться, раз уж на то пошло. Да и родители, когда навещали, принесли ему разве что фрукты. Зачем оно этому человеку? — Бабочки не могут летать во время землетрясения, ты знал? — вместо ответа выдает вдруг тот, — и ещё, я тебя вырезал, не обижайся на меня, ладно? Что? Воздух застревает где-то в горле. Вырезал? Эта какая-то аббревиатура речи? Или тот человек какой-то ненормальный? Его преследует какой-то псих? Почему того пропустили вообще? Это же больница, и время посещения давно закончено. Как тот сюда попал? Одни вопросы наслаиваются на другие. Слипаются в одно непонятное нечто и разве что только не хрустят на зубах. — Я не понимаю, — признает вслух Чонгук, опустив ноги на пол, но продолжая сидеть, превозмогая резкую боль выстрельнувшую изнутри, как из снаряда. — Мышцы руки, — начинает тем временем незнакомый парень, и Чон видит, как тот немного сдвигается с места, по-прежнему не показываясь в тусклом свете, — многие из них перекинуты более чем через один сустав. Благодаря этому при движении одной мышцы изменяются углы сразу в нескольких суставах. К чему он это? Тот парень врач? — не дают Чону покоя мысли в голове. — Это так просто, — добавляет тот, — я как-то пробовал вытянуть один из этих суставов, чтобы понять, что будет с движением мышц без них. Оказывается, ничего особенного… Ну как ничего особенного, скорее, лишь лишняя грязь. Тем не менее, как думаешь, а что будет теперь? Он даже удивиться Чону как следует не дает. Кожа на тыльной стороне ладони распарывается, словно неправильно сшитые стежки. Чон может наблюдать, как под ней пульсирует венка. Как стекает красный компот. Холодный, словно Чон уже мертвый, и кровь в нем давно остыла, хоть и движется почему-то все ещё по сетке сине-зеленых вен. Чон хочет закричать. Хочет попросить — уйди. Перестань, как бы ты это ни делал. Хочет спросить — кто ты? Хотя последнего, наверно, боится больше всего. Точнее, ответа на тот вопрос боится. Потому что догадывается «кто». — Ты не подумай, я делаю это не ради удовольствия. Мне даже жаль тебя, правда. Но что я могу, ведь сигнал о чувстве боли так и не доходит до моего мозга. Доходит лишь на твой. А это не честно, — Чон нажимает на кнопку над кроватью. И почему он сразу о ней не вспомнил? Рука горит, словно ее жарят на огне как маршмеллоу на палке. — Как? — сквозь зубы шипит Чон, держа одной дрожащей рукой другую. — Так, — тот вытягивает одну руку из тьмы, и Чон глазам своим не верит. Та рука с длинными пальцами раскроена вдоль и поперек, но даже не дрожит, в отличие от его собственной, — ненавижу больницы, — добавляет ненормальный. За дверью слышатся шаги. Сейчас она откроется, и он увидит его лицо, подсознательно надеется Чон. Но та лишь слегка приоткрывается, не пропуская особо света. Кто-то заглядывает, опять же, не видно, кто это был. — Ты опять? — спрашивает еще один незнакомец и, как понимает Чон, уж точно не его, а того человека в тени, — перестань уже, пошли скорее. Сюда идут люди, — так и не зайдя в палату, он прикрывает дверь обратно, и его шаги пропадают где-то в коридоре. Оставшийся же замолкает ненадолго. — Выключи, — видимо, имея в виду ночник, говорит тот. Чон его не слушает. Ни за что. Ну раз так. Управа на него находится незамедлительно. Чон вновь вскрикивает, шипит сквозь зубы, вдоль предплечья расползается длинный порез. Он прикрывает глаза от боли и в тот миг улавливает, как дверью палаты негромко хлопают. Тот человек уходит. Чонгук прокусывает губу до крови. Он совсем уже ничего не понимает. Его соулмейт, получается, еще и его смерть? Он – его погибель? _ _ _ Чимин смотрит разочарованно, устало вздыхает, разворачивается и уходит. Его фигура удаляется все дальше, лед под ним прочный — он не проваливается. По другую сторону, почти рядом с Чоном, стоит и смотрит парню вслед Юнги. Он поднимает было руку, и не поймешь, то ли собирается помахать тому вслед, то ли, наоборот, протянуть ее и окликнуть. В итоге хён просто молчит, его кадык приходит в слабое движение, похоже, он сглатывает. За их спинами в белом пару стоит ещё кто-то. Он в метрах сорока или больше, и его не разглядеть из-за того же белого пара. Но он определенно точно глядит в тот момент на них. Чон слегка дергает хёна за рукав и указывает в сторону того человека. И удивляется ещё больше. Потому что минуту назад, совсем разбитый Юнги теперь улыбается. Говорит что-то, но Чон его слов не слышит. Лишь видит движение его тонких губ. — … это не дефект, — словно включили звук, и Чон улавливает последние слова хена. Хочет было переспросить. Но… — Выродок! — прилетает со стороны незнакомца, которому улыбается Юнги. Хён что, видит его? Чему он улыбается? Но не это сейчас важно. Рядом с тем незнакомцем появляется ещё один силуэт, и именно он повторяет: — Выродок! — и Чон видит, тот скользит чем-то по очертаниям рук. Похоже, ножом. Поверх старых шрамов Чонгука в тот же миг накладываются новые. На поверхности появляются бусинки крови, затем, словно лопнув, они стекает по кистям рук. — От запаха больницы меня ещё с детства тошнит. О чем он? Кто он? — Хён, кому ты улыбаешься? _ _ _ Юнги ушам своим не верит, слушая его. Чонгук же доверяет всю правду о случившемся лишь ему. Ибо, расскажи это ещё родителям, те бы только устроили лишний шум, да и не хочется ему, чтобы они ещё больше переживали. С них и так хватает, постоянно поломанного неведомой силой сына. Чонгук рассказывает Юнги и о сне в том числе, стараясь не упустить ни единой детали. Мин нервно трет предплечье, хмурится и ненадолго задумывается. — Если он твой соулмейт… — слова обрываются. Чон думает, ну конечно, кто же ещё способен на подобное. И эта новость его ни капли не радует, как и прежде. — Как с ним бороться? С этим всем… С этим психом тебе точно вместе быть нельзя. Да, Чонгук уже тоже об этом раз сто думал, после того как понял, что к чему, так сказать. Он его так толком и не увидел. Ярко запомнил лишь голос и руки покромсанные с длинными пальцами и сломанными ногтями. Вроде даже на мизинце у незнакомца и вовсе ногтя не было. Смута в его сознании достигает предела, если честно, ещё и потому он делится всем этим с Юнги. Хотя и понимает, что тому и своих проблем хватает, с его то этим ры… ржавым солнцем. Которое, к слову, в данный момент скрыто за темной рубашкой. — Он меня режет и ломает, словно я какая-то игрушка. Но и сам, я видел, весь покромсан, — рассуждает вслух Чон, — даже если взять в учет, что он псих… — он хмурится. — Нет, я не понимаю, — сдается в итоге парень и слегка потирает порезы через бинты. — Он ушел, — неожиданно заявляет Мин, повернув голову к окну, — думаю, это даже к лучшему, — на темном рукаве его рубашки Чон замечает ржавчину. Похожую на ту, что вылезает на поверхности обоев из-за недостаточной обработки железа, оставшегося под слоями за ними. — Что происходит, хён? — он задает этот вопрос, скорее, просто от безысходности. Ответа на него не ожидает. Откуда Мину знать, что за хрень с ними творится. И кстати, кто же был тот человек за дверью, что зашел за психом, и это его: «Ты опять?». Почему тот человек находится не в специальном учреждении для подобных ему? Ему… Впрочем. Кому это — «ему»? _ _ _ На рукавах его белоснежной рубашки проступает уже знакомая ржавчина. Ничего подобного, в соотношении живой плоти, Чон в жизни до этого не видел. Юнги смотрит на свои предплечья с равнодушием, с каким-то смирением. — Хён, верни Чимина, — просит Чонгук, считая, что проблема того именно в этом. И с этим все решится. — Он… — слишком тихо шепчет Мин. Из его рта, вместе с буквами, выплывает холодный пар. Они сидят на льду. Чон понимает это лишь в тот момент. Он протягивает ладони к плечам Мина и отчего-то хочет притянуть и обнять его. Пусть и знает, что хён всего этого и не любит, предпочитая в подобные моменты держать людей разве что за руку, но не более. «Они замерзли», — вот, что понимает Чон о своих же руках, когда всё же доносит их до чужих плеч. Более того, он еле их чувствует. — Он… — вновь еле слышно повторяет Юнги, — у тебя за спиной. — Кто? — кидает Гук и поворачивает было голову, чтобы глянуть на того, кто позади. Но его крепко обхватывают за затылок. И повернуть голову не получается. Не дают. Глаза Чонгука ошарашенно раскрываются, а Мин напротив него, наоборот, пусть и слабо, но улыбается, глядя на что-то или, скорее уж, даже кого-то, рядом с тем, кто держит его в данный момент за затылок. Того, кто сжимает холодные конечности на его голове. И шепчет вдруг в самое ухо, обжигая ледяным воздухом, разгоняя табун холодных мурашек по всему телу. — Ты же будешь за меня страдать? — Чон улавливает в тех словах насмешку. — Я хочу снять с нас кожу. Ты простишь меня за это? — чуть понизив голос, но уже с явными нотками сожаления, продолжает он. Чон по-прежнему в ужасе глядит на лицо Юнги. Почему же хён молчит? Кто там за его спиной? Ржавчина на чужом теле, вдруг приходит в движение, она как оживленная магистраль подлетает на скорости вверх, огибает локти, поднимает выше по плечам, не оставляя в покое и ключицы. Рубашка ржавеет на глазах. Линиями, крестами. Переплетениями. Добирается до шеи и, боже, скользит по подбородку. Чон переводит взгляд на свои руки. Ржавчина и их не оставляет без внимания. Заражает, словно грибок. Чон испуганно дергается. Затылок держат крепко. Но свои руки с чужих плеч он все же убирает. Ржавчина, кажется, поглощает его хёна. — Он тут, — говорит Мин, все также глядя на кого-то, — моё рыжее солнце. Ржавчина исчезает в светлых волосах, и они тоже становятся рыжими. Нет, ржавыми, отливают чуть красноватым оттенком. Юнги поднимает руку и протягивает ее, кому-то неведанному. Кому-то там, за его, чонгуковой, спиной. — Возьми меня за руку. Позади лишь тишина и холод. Ледяной холод от пальцев, сжимающих голову. Рука хёна так и висит в воздухе, дожидаясь ответа. Над самым ухом усмехаются. — Возьми мою руку, — словно издеваясь, повторяет человек или нечто там за ним, низким голосом, и хватка того на затылке немного ослабевает. Чон готов поклясться, что в тот момент вторую руку незнакомца за ним кто-то как-будто чуть тянет на себя. И Чон понимает в ту секунду, выбирают не Юнги, а того, кто за ним. Как тот вообще имеет право выбирать? — всплывают вопросы в голове Чонгука. Как он может? Соулмейт — это ведь связь навсегда. Разве нет? Хен же тем временем закрывает глаза и опускает свою руку. — Перестаньте, — просит Чон вслух, всё глядя на Мина, — Пожалуйста, перестаньте. — Выродок! — кричит мать, откуда-то впереди, там, из тумана, так, как восклицала это в трубку. — Выродок? — ненароком вслух, произносит сам Чон. Пальцы на его затылке разжимаются и вовсе пропадают. — Выродок, — произносит голос за ним, сквозя льдом по ушной раковине, — выродок, — шепчет и, кажется, удаляется. Чон скорее оборачивается и встречается с белым потолком. Он просыпается. Новый порез у самой шеи просыпается вместе с ним, стрельнув в ту же секунду резкой болью напоминания. Как он может выбирать? — все бьется где-то в задворках сознания. Как он может идти против самой судьбы? Не имеет права. _ _ _ — Он вернулся, — не особо радостно делится с ним Юнги новостью при встрече. Ковыряет вилкой в спагетти, вроде и вовсе летает где-то, даже и не заметив прежде сказанного. «Ну и хорошо» — думает Чон, следя за вилкой в бледных руках. Хорошо же? Теперь то ведь он уж точно не заржавеет, как в том кошмаре? — У Вас все образуется, — говорит вслух и отпивает принесенного официантом кофе. — Чонгук, — звучит как-то глухо и тихо, — ты сам-то в это в это веришь? — тот поднимает свои глаза. Уставшие, как замечает Чон, глаза. Опускает их на его руки, на ткань, что прикрывает бинты. — А вдруг он… — хён осекается, похоже, ему становится плохо. Мин хмурится в сторону спагетти, скорее встает и исчезает по направлению уборной. Позади Чонгука скрипит ножка стула об пол. Кажется, кто-то отодвигает его и садится. Гук делает очередной глоток, надеясь, что у Юнги не отравление, и намереваясь пойти за ним, если тот минут через пять не вернется. — Знаешь, дискомфорт от неудобной позы — это тоже своего рода боль, — доносится за спиной. У Чонгука чуть чашка из рук не выпадает от этого голоса. — Даже не думай обернуться, если не хочешь, чтобы я переломал тебе ноги и чуть глубже надрезал у шеи, — предупреждает тут же незнакомец. Чонгук напряженно застывает, глядя впереди себя. Ножка стула опять чуть скрипит, но уже немного подальше. Похоже, напротив того человека, кто-то садится. — И как? — вопрос обращен уже точно не Чонгуку. — Это он, — каким-то поникшим голосом отвечает его собеседник, и слышно, как отпивает какой-то жидкости. — Надо же, — выдает низкий голос, — нашелся наш сахар. «О чем он?» — размышляет Чонгук, боясь сделать лишнее движение, и вдруг обращает внимание на небольшой зеркальный чайничек, оставленный на столе впереди. Он видит в нем свое небольшое отражение и понимает, что если тот человек за ним встанет, сможет увидеть и его, по крайней мере, хотя бы со спины. — Чонгук, — напоминает о себе его, уже понятно, ненормальный соулмейт, — я не позволю вернуться имени, извини меня, ладно? — интонация в его голосе так и продолжает меняться от насмешливого до раскаивающегося, сожалеющего. Чон молчит. — Только давай без этого, — предупреждает третий голос, и слышно, как поднимается с места. В том небольшом отражении Чону его разглядеть не получается, далековато. — Как скажешь, — соглашаются за спиной Чонгука. — Я без… — было начинает его собеседник, но его перебивают. — Знаю, я выйду через пару минут. Третий, как понимает Чон, удаляется, а вот человек позади, вновь противно скрипнув ножками стула, сдвигается назад и чуть стукается об него деревянной спинкой. От такой непосредственной близости к своему соулмейту, от почти невесомого соприкосновения спинами, разделенного лишь спинками стульев, все былые порезы начинают зудеть, и хочется содрать все бинты и почесать… нет. Расчесать их до крови, до мяса, до самых костей. Чон ощущает чужое дыхание почти у уха. Совсем не ледяное, как то, что ему снится. Чонгук немного дрожит, в чайнике так ничего разглядеть и не получается. Вот если бы его немного повернуть, а так, увы. — Знаешь же, лед тает на солнце, — непонятно говорит парень за спиной, немного кашляет прямо над самым ухом, — а уж под этим солнцем, тем более. Так что… Передай этому своему «холодному сахару», что если не хочет заржаветь и изнутри – буквально – лучше пускай перестанет думать о нем. О солнце. Оно палит, пусть наслаждается тем, что уже было выбрано, — по итогу, его голос опускается почти до такого же скрежета, что и ножки стула об натертый пол. Затем незнакомец встает и тоже уходит, более даже не угрожая. Видимо, не сомневаясь, что Чон уже понял, и, если обернется или выкинет нечто подобное, его придется собирать по составляющим. И без спиц под кожей уже будет не обойтись. Чонгуку становится жутко холодно. Он просто сидит так, каменным изваянием, ещё минут пять, может, больше, пока напротив него не приземляется недовольный, немного растрепанный Юнги. — Ты что, приведение увидел, пока меня не было? — тут же интересуется хён, удивленно приподняв бровь, заглядывая лицо Чонгука, — выглядишь сейчас даже бледнее меня. Я кстати, похоже, отравился немного. Чон его почти и не слышит. Он неотрывно смотрит на чайник за Юнги. На отражение, в котором несколькими минутами ранее, наконец, увидел затылок цвета карамели и стройное, даже чуть худощавое, если то самое небольшое отражение не обманывает, тело. Он видел его при свете, можно сказать, воочию, пусть даже так — через отражение и со спины. «Ну и как ощущения? — вымораживая до костей, спрашивает внутренний голос. — Тебе ведь было любопытно, как оно. Так пожалуйста». Видимо, устав от ожидания, Мин подается вперед и щелкает пальцами перед лицом младшего. Чонгука немного отпускает, и он переводит взгляд на чужие руки. — Ты должен быть с Чимином, хён, — немного размазанно говорит он, еле взяв себя в руки. — Только с ним ты будешь в порядке, — Чон как можно незаметнее сглатывает и решает смолчать о том, что было, пока Юнги отсутствовал. Так будет лучше. Он же не хочет, чтобы тот лед и правда растаял на солнце. Точнее уж тогда, тот сахар. Ведь так тот назвал его хёна? Чон не хочет, чтобы они провалились, ведь под ними, кажется, и так уже ничего нет. Никого нет?