Дань пиратству

      Возвышаясь над супругой, Тернер кивнул. Поставив ногу на скамью, он оперся рукой о колено и всматривался во мрак, покуда матросы гребли по темным волнам. Пристальный взгляд не отрывался от нагромождения скал, чьи силуэты нежданно вспарывали острые обломки мачт затонувших когда-то давно кораблей. Плеск воды от весел был единственным, что, кроме дыхания, нарушал тишину, и кто-то из членов команды едва слышно шипел «Тише!» — даже на бывалых Исла дэ Муэрто нагонял жути.       Но капитан не собирался давать команду поворачивать вспять, и шлюпки, одна за другой, следовали за главной.       До тех пор, пока громада острова не нависла над ними, высоким черным провалом открывая путь в бухту, где люди выбрались на берег. Один за другим в том же полном молчании, в давящей тишине команда «Летучего голландца» двинулась за Уиллом и Элизабет, руки которой мужчина не отпускал.       Просторная пещера, залитая лунным светом, открылась перед ними. Груды золота, кубков, драгоценных каменьев, оружия и платьев, тяжелых доспехов и диковин со всего света по-прежнему служили подушкой и постаментом для огромного каменного сундука, стоявшего закрытым, словно так и стоял с тех пор, как Тернер-младший опустил его крышку, когда Воробей вернул последнюю монету. Однако после этого часть бывшей команды Воробья брала и в итоге вернула монеты, так что сундук все-таки открывали.       Ждущее своего часа проклятие снова заманчиво сияло обещанием вечной жизни под серебряными потоками лунного света, спрятавшись в каменном чреве.       Проклятым ли?       Элизабет испытала странные чувства, стоило шлюпкам замереть у берегов пещеры, в которую они вплыли. За столько лет громада не изменилась — также молчаливо встречала, протягиваясь берегами и островкам суши, предлагая всем присутствующим проникнуть в глубины. Женщина чувствовала, что хочет покинуть это место. Не из-за страха — она не боялась, но из-за воспоминаний событий, что случились здесь. Это были разные чувства, ведь именно тут она впервые начала преображаться в ту, кем является сейчас, и именно тогда Уилл спас ее здесь уже дважды.       С обрывками этих воспоминаний она крепче сжала ладонь мужа, когда они вступили в залитую лунным светом пещеру, усыпанную покрывалом золота. В тишине, нарушаемой лишь капельками воды откуда-то со стен, все замерли, устремляя взгляд на самое ценное, что было здесь — массивный сундук, молчаливо ждавший тех храбрецов, что решатся к нему подойти. Команда «Летучего голландца» замерла позади Тернеров, в опаске оглядываясь, успевая отметить, что золота здесь столько же, сколько и тьмы.       — И все проклято, — добавил кто-то тихо. Элизабет кинула короткий взгляд на Уилла и, еще сильнее сжав его руку, также негромко проговорила:       — Мы только пересчитаем, ты помнишь?       Тот качнул головой, что можно было счесть за кивок, потянулся и вытащил из ближайшей кучи конец шелковой ткани, грязноватой и местами потертой от времени и воды, но все еще крепкой. Кинув конец команде, он подошел к сундуку и встал за ним — как когда-то пришлось ему и Элизабет, правда, самому Уиллу тогда хотели выпустить всю кровь до последней капли.       Как только ткань оказалась расстелена, Тернер толкнул ногой тяжелый сундук и повалил. Золотые бляшки с громким звуком и стуком посыпались на шелк. Пара матросов поставила сундук обратно.       — Пересчитаем внимательно трижды. Их должно быть ровно 882.       Люди принялись за подсчет, слаженно озвучивая друг за другом новую цифру. Потом сундук опрокинули снова, и уже только старший помощник вел пересчет. Когда опустошили в третий раз, считал уже Уилл. И каждый раз числа сходились.       — Их 882, Элизабет, — бросив последнюю монету в сундук, поднял за жену глаза Тернер и спокойно закончил: — Это значит, что мы можем проверить, действует ли проклятие.       — Но пока мы считали, ничего не менялось, кэп, — возразил кто-то из матросов. Лунный свет падал на всех, и было видно, что люди, как есть, остаются собой, а не превращаются в жуткие живые скелеты.       Она смотрела на рассыпанное золото, как на нечто ужасное и притягательное одновременно, стоя в стороне, наблюдая за блеском каждой монеты. Каждый член команды дотронулся до этих чертовых монет, но каждый, как бы там ни было, не превратился в кошмарных скелетов. Элизабет дернулась от слов мужа, поднимая на него растерянный взгляд: он стоял на своем. Один из матросов тут же возразил капитану, как бы намекая на то, что проклятие не действует, и Суонн, быстро сообразив, подхватила идею члена команды.       — Не действует, — заключила она, прямо глядя на мужа, и в глазах ее можно было заметить знакомую сталь — она была тверда. — Уилл, оно не действует, — для убедительности повторила она, делая шаг к мужу. — Когда Джек взял монету, проклятие тут же впилось в него мертвой хваткой. При первом же отблеске света луны он превратился в скелет, — говорила она убедительно, чтобы у Тернера не возникло лишних причин опровергнуть эти слова.       Испытующий взгляд темных до черноты карих глаз давал понять Элизабет, что ее доводы оказались недостаточно убедительными.       — Бывало и раньше, что проклятие не трогало тех, кто к золоту прикасался, — так же спокойно возразил Уилл, отвечая тем самым и на невысказанный вопрос команды. — Ты носила одну из монет годы, ту самую, которую отец отдал мне. Ни ты, ни я не превратились в мертвецов, Элизабет. Проклятие действует лишь на тех, кто ему… соответствует. Разница всего в одной малости. В той самой, почему оно сейчас все еще спит: мы ведь только пересчитали золото.       — Но не взяли его для себя… — добавил за него кто-то, и моряки пересеклись взглядами с Биллом Тернером, который это сказал.       Ее слабая попытка переубедить мужа рухнула слишком быстро. Поспорить с Уиллом было сложно — монета хранилась у нее восемь лет и не принесла никакого вреда, но почему?.. Ответ на ее молчаливый вопрос нашел Билл, что, кажется, ответил на все вопросы, возникшие здесь. Если только захотеть приобрести монету как свою собственную, наживиться на ней, то она потребует свою ужасную цену.       Суонн за секунду побледнела — под светом луны ее светлая кожа не изменилась, но кровь похолодела от осознания того, что Уилл не отступится.       — Алчность? — спросила она тем же твердым голосом, что, на удивление, сохранился, несмотря на внутренние переживания. — Тогда пусть проверит кто-то из команды, — заявила она, кинув взгляд на моряков: те запереглядывались, явно не ожидая услышать подобное. Элизабет же вновь перевела внимание на мужа. — Проклятие же легко снять? — осторожно спросила она будто невзначай, при этом всеми возможностями стараясь оградить Тернера от его упрямого желания, которое, возможно, не приведет не к чему хорошему.       — Достаточно окропить своей кровью и вернуть на место, — в третий раз кивнул тот, начиная задумчиво сыпать монеты в сундук, слушая размеренный звон. — Кровь должна непременно принадлежать тому, кто взял золото — или его потомку. Но проклятие возвращается: монеты можно присвоить себе снова. Взять — и вернуть, окропив кровью вора, взять — и вернуть… — Уилл протянул жене одну из монет на ладони, она могла заметить блеснувшую в свете луны тонкую цепочку, к которой монета крепилась. Багровое пятно на одном из краев почти стерлось. — Правда, если по монете возьмут несколько представителей одного рода, понадобится еще один родственник, чтобы освободить их, если они сами не смогут. В нашем случае это будет именно Генри.       Вслушиваясь внимательно в слова мужа, Элизабет опустила взгляд на протянутую ладонь, на которой лежала одна из монет, ставшая в последствии медальоном. Именно ее она хранила восемь лет в тайне от всех в желании уберечь Уилла от обвинений в пиратстве, еще будучи совсем ребенком. Именно эта была окроплена когда-то ее кровью. И именно эта монета сейчас готова вновь вернуться к тому, кому она принадлежала.       Команда молчала, готовая принять приказ своего капитана, хотя прикасаться к проклятому золоту охоты не было ни у кого.       Монета на ладони Тернера никак не меняла его самого.       Ладонь сжала монету.       Приказа не последовало.       Уилл смотрел на Элизабет долгим взглядом, немигавшим, пронзительно-острым. Его лицо, закаленное в морях, приобрело резкие черты, брови неуловимо сдвинулись, хмурясь решительно, как бывает у человека, который в полной мере знает и осознает, чего хочет.       — Чтобы проклятие проснулось, нужно взалкать сокровище как ничто другое на свете. Барбосса проявил жадность, которая в итоге аукнулась ему и его людям. Они жаждали этого золота больше самой жизни — и стали теми, кому жизнь не нужна. Потому что золото заменило им жизнь.       Он продолжал говорить, смотря только на супругу, и никто не смел нарушить мертвую тишину, в которой звучал только голос капитана, ни одним шорохом. Можно было почувствовать, как в груди колотится сердце. Для Уилла звуки казались почти громогласными, и кровь билась в нем по всему телу, резонируя.       — Сокровище — это не только золото да серебро, Элизабет, — теперь голос Уилла звучал почти шепотом, повторяя слова, некогда сказанные Джеком. Темные глаза горели, отражая блеск золотых бляшек. Руки Тернера взяли концы тонкой цепочки и застегнули на шее, позволяя получившемуся медальону коснуться груди под распахнутой рубашкой — как раз там, где слева виднелся длинный уродливый шрам. — Я больше не потеряю тебя ни на минуту. Мое сокровище, которое я всегда буду жаждать — это ты, Элизабет.       Элизабет замерла, не смея произнести и слова. Взгляд карих глаз метнулся вверх — в глаза мужа, смотря на него долго и умоляя не делать того, что он задумал. Одно проклятие было снято не так давно, и брать еще одно на душу она была не готова. Она качнула головой в отрицании, как в последней надежде отговорить его, но по слишком любимому лицу было видно, что он уже все решил, вопреки всему.       В давящем молчании, что настало сразу после последнего слова его смолкнувшего голоса, все звуки умерли. Уилл не сводил глаз с любимой.       Она замерла, кажется, не дыша. Сердце также быстро забилось, как и у всех вокруг — слишком волнующий и напряженный момент. Внутри Элизабет поднялись горечь и отчаяние, и она, сильней покачав головой, слабо протянула:       — Уилл… — с мольбой, просьбой послушаться, прислушаться, но слова растворились в гробовой тишине.       И падающие лучи лунного света наконец преобразили его.       Сердце Элизабет пропустило удар. Теперь перед ней стоял не тот Уилл, которого она всегда знала, а тот, которого она боялась бы узнать. Ее муж сейчас воплощал самого настоящего живого мертвеца. Оборванная одежда его покрывала скелет, видневшийся в лунном свете, а лицо вдруг стало подобно кошмару, который, будь реальным, она бы не пережила. Суонн шумно вздохнула, когда по команде прокатилась волна затаенного шепота; не отводя глаз от возлюбленного, неуверенно шагнула к нему, понимая, что такой облик явен лишь при ночном свете, протягивая к нему руку — тогда как когда-то давно она бежала бы прочь. Пальцы коснулись щеки, что сейчас выглядела лишь впадинкой на черепе и, осторожно дернув пальцами, она все-таки прижала ладонь.       — Кровь Генри не понадобится, — спокойно и тихо проговорила она, смотря в глаза мужа. — Моя кровь окропит. Уилл, это проклятие не нужно нам. Ни тебе, ни мне. Я всегда буду рядом с тобой, — все еще пытаясь сопротивляться его выбору, более настойчиво проговаривает она, пытаясь принять его новый облик под оглушающие удары сердца. — Я не хочу, чтобы что-то пачкало наши души. Не хочу, чтобы твоей души касалось, — она подхватила одну из монет из сундука. — Это не спасет нас, а лишь обречет на страдания.       — Это временная мера, Элизабет, — несмотря на преображение, голос живого мертвеца не изменился ни капли, но полон был ужаснейшей мукой, которую она редко слышала в нем: муж обыкновенно скрывал переживания, хотя оставался человеком эмоциональным. Долгие годы вынужденного самоизгнания изменили и закалили его, не оставив ни следа от наивного паренька, что считал пиратов дурной, но романтичной сказкой, в которой видел себя одним из героев. — Твоя кровь не сгодится, потому что узы связывают нас, но не кровные узы, — Уилл шагнул к Элизабет, выходя в тень, где луна не достигала его, и снова стал человеком. Он стремился к ней всей душой, крепко взял за плечи, впрочем, не сдавливая, и мертвенный холод расходился по телу, но то не было холодом рока.       Отчаяние и страх потерять самое дорогое овладели Уильямом, который все еще старался сдержаться и почти что не был в силах. Обняв жену так крепко, как мог, он горячо, и торопливо, и лихорадочно зашептал ей на ухо, точно боясь не успеть:       — Пожалуйста, будь на моей стороне, — повторил он сказанное ранее на «Голландце». — Я должен защитить нашу семью, но против Салазара обычному смертному не выстоять. В прошлый раз мы тоже так думали, идя против Джонса — и что же? Нас спасала только удача — и ты сама видела, насколько она переменчива: тогда, когда я уже проиграл. Джонс играючи убивает, Салазар — тоже. На нас открыта охота. Я бы и Генри сюда притащил, если бы заранее знал. Один раз нас уже разделила разлука. Еще одну вечность без вас я не вынесу.       — Временная? — переспросила она так, будто слышала подобное впервые. — Что, если кто-то сворует одну из монет? Что, если это случится, Уилл? — упрямство не позволяло ей так просто сдаться, тем не менее, его объятия, его вернувшийся облик отчасти подействовали на нее — нет ничего лучше, чем ощущать его тепло и хватку. Она на мгновение прикрыла глаза, пытаясь принять предложение мужа, мирясь с ним как с каким-то неизбежным обстоятельством, на которое он их обрекает. В ней поднялась буря, которую она пыталась укротить и не дать выйти наружу — весомых доводов у нее оставалось все меньше, а кровь, способная снять проклятие, находилась действительно далеко.       Среди безмолвно застывших моряков в поле зрения попало какое-то движение, и к сундуку вышел Уильям Тернер-старший. Уставившись на супругов, он долго глядел, о чем-то думая, а потом решительно взял монету, сказав:       — Ни одна вечность не стоит разлуки с семьей. Большего сокровища на свете найти невозможно, — Билл Тернер поднял глаза к отверстию в потолке, откуда лился холодный свет, и глубоко, тяжко вздохнул, когда лунный свет преобразил и его.       Элизабет выдохнула, устремляя взгляд на Билла, что так же, как его сын, отрезал путь к отступлению.       Женщина вдруг отшатнулась от мужа резко и порывисто, словно птица вырвалась из рук. Взглянула на него сначала растерянно, будто в ужасе, но темные глаза постепенно приобрели в выражении твердость и упрек. Губы сжалась в тонкую полоску, и, как бы ей не хотелось злиться на мужа, негодование переполняло.       — Нас отличало от всех то, что мы живые. Мы смертные. И своей жизнью, своей кровью добились всего того, что сейчас у нас есть. Своим биением сердца мы пугали всех морских дьяволов, — громко, чтобы слышали все, и твердо произнесла она. Ее глаза сверкнули бунтарским пламенем, хотя Элизабет стараясь держать себя в руках и не ворошить прошлое — знала, на что способна — не в силах долго злиться на Уилла. Переведя дух, она разжала ладонь и опустила взгляд на монету. — Я не позволю сыну приблизиться сюда даже на милю, — заключила она, понимая, что оставлять Тернера в таком облике одного она не посмеет. Она сделала несколько шагов к сундуку, проходя мимо мужа и, замедлив движение, нерешительно вытянула из пояса небольшой нож, единственное, что у нее осталось из оружия. Преодолевая сомнения, она сжала лезвие в руке вместе с монетой и резко полоснула ладонь. Ладонь обожгло, когда из раны выступила кровь. Элизабет разжала руку, и окропленная монета упала с характерным звоном к остальным, мелькнув ярким бликом при лунном свете, а замершая над сундуком рука наконец преобразилась.       Впору было бы утонуть от отчаяния, нахлынувшего с неистовой силой — когда Элизабет вырвалась из объятий, внутри Уилла словно все оборвалось. Неужели он теряет ее — из единственного стремления защитить своих близких? Слушая свое сердце — ошибся?       Еще большее неистовство охватило его, когда он осознал, на какую жертву пошла его любимая, каких усилий ей стоило переступить через себя, поступить так, как заставил поступить он.       Он не сдвинулся с места, не сводя глаз с иссохшей руки Элизабет, покрытую лохмотьями рукава, сквозь которую — через голые гости — проглядывало золото сундука.       Билл Тернер последовал ее примеру, перед этим одобрительно оскалившись в ее адрес. Золотая монета, которую взял он, легко стукнула, вернувшись в сундук, обагренная его кровью, пущенная ножом, но старый пират так и остался скелетом. Все верно: одна из трех взятых монет осталась невыкупленной кровавой данью, и проклятие не было снято.       Уилл приблизился к жене, все еще скрытый тенью, как и она, протянул вмиг преобразившуюся ладонь и взял костлявую руку Элизабет, которую прижал к своему сердцу, сейчас неотличимой от плоти живого человека. Обе руки вновь стали нормальными, и кожа миссис Тернер почувствовала нагретое теплом золото медальона.       — Одну монету сложней потерять, чем три и больше трех. Все будет зависеть лишь от одной. Ты придумала замечательно, — прошептал Уилл, не сводя с любимой глаз, от напряжения говорил он хрипло. — Я обещаю тебе, что мы вернемся сюда, как только защитим нашу семью, и выплатим кровавую дань, чтобы оставить все темное колдовство позади, — помедлив, без тени улыбки добавил: — Простите, Ваше Величество, похоже, один ваш подданный так и не слушается вас.       По ту сторону сундука сборище пришло в движение. Элизабет могла заметить, что команда «Летучего голландца» образовала очередь, и понять, что Уилл намеревался таким образом «защитить» всех своих людей.       Но он не решал за них так, как решил за нее.       Люди принимали решение сами. Одни колебались, другие брали монеты без всяких сомнений, третьи медлили до последнего.       Но в итоге каждый из них взял по монете и вернул обратно, испачкав в крови, сразу уплатив свою кровавую дань — потому что жажда, что разгорелась в них, превосходила алчность, рожденную к любому золоту мира.       Каждый из них думал о том, боялся потерять и чего жаждал больше всего на свете.       Саму жизнь и благополучие своих близких. А те, у кого не было никого, решили, что просто последуют за своим капитаном и помогут ему достичь цели, потому что пока существуют такие, как Салазар, их собственная жизнь никогда не будет по-настоящему в безопасности, а ведь это то, чего любой желает для себя в первую очередь.       Так любовь и самопожертвование породили темную силу и превратились в алчность, при этом не изменив своей сути.       Взгляд Элизабет в легком любопытстве скользил по ее собственной руке. Она впервые могла наблюдать, как сама изменилась, приняв бремя, не желая оставлять мужа. Вынужденно и ради него, не иначе. И хоть внутри нее вспыхнула обида, сейчас она не думала об этом, только пыталась понять, что чувствует. Но, кроме внешности, в ней не поменялось решительно ничего.       Уилл отвлек ее почти внезапно, так, что Элизабет немного озадаченно устремила взгляд на любимого, в то время как ее рука легла ему на грудь над самым сердцем. Там, под ладошкой, висел медальон. Единственный, который остался в руках семьи Тернеров, и принадлежал он Уиллу. Она легко сжала вещицу пальцами, проводя подушечкой большого по узорчатому черепу, и медленно, словно не хотела этого делать, подняла глаза на лицо мужа. В его темных глазах она до сих пор видела целый мир, а сердце переполнялось любовью к нему, но горделивый характер и то, что заставил ее сделать любимый, вынудили отвести взгляд.       Она замешкалась на несколько мгновений, наблюдая, как вся команда «Голландца» превращается в живых мертвецов.       Уилл достиг своей цели вопреки всем протестам.       Повернув голову к Тернеру, Элизабет в жесте отчаяния и безысходности потянулась к нему, словно попытавшись найти утешение в его губах, но замерла приоткрытыми устами в нескольких миллиметрах, успев поймать его горячее дыхание, что сейчас показалось сладко желанным. Она скользнула руками от его груди вверх, к плечам и сжала их в своей внутренней дилемме, вместо губ мужа прикасаясь лбом к его лбу и жмурясь сильно, так, чтобы не дать негодованию завладеть собой. Пальцы на крепких плечах сжались и впились в кожу даже через ткань его черной рубахи.       — Мы уходим, — наконец прошептала она, так и не коснувшись губами губ мужа, и слишком быстро развернулась, делая несколько шагов в сторону выхода. Ей нужно было выбраться отсюда. Подальше. Возможно, сейчас Уилл получил то, что желал, только никому неизвестно, чем это закончится, и Суонн отчаянно пыталась держать себя в руках, переполненная любовью к мужу не меньше, чем гневом. Внутри бушевало целое пламя, хорошо скрываемое выдержкой.       — Господа, — она ловко запрыгнула на один из валунов, расправив плечи и окинув команду Тернера взглядом. — Мы идем в Бухту Погибших Кораблей.       — Поздравляю нас всех. Теперь мы точно пираты, — прошептал Уильям, следя за каждым движением жены, и обвел взглядом команду. Преображенные люди обратили внимание на него, и Тернер, подойдя к валуну, не стал забираться следом. С другой стороны валуна возник Тернер-старший, завершив таким образом своеобразный жутко выглядящий треугольник, озаренный мертвенным светом луны, с Элизабет во главе. Тернер-младший указал на жену своим людям:       — Перед вами король пиратов Элизабет Тернер. Ее слово значит для каждого не меньше, чем капитанское слово.       Услышав это, каждый член команды, а в пещере находилось больше трех сотен человек, опустились на колено перед своим королем, признавая ее титул, свидетелем получения которого по воле судьбы являлись некоторые из них в свое время. Присоединившись к остальным, преклонился и Билл Тернер.       Остался стоять один только Уилл. Он, заметив обращенные на себя взгляды, отошел от валуна, развернулся и опустился на колено перед Элизабет, в отличие от прочих, не подумав опустить голову, оставив поднятой, чтобы смотреть жене прямо в глаза.       В подобном признании как королевы Элизабет не была готова увидеть собственного мужа, что опустился на колено, как и остальные члены команды. Из всех трех сотен народа в глаза смотрела она лишь ему — прямо, глубоко и пронзая до самого сердца. Он остался, казалось бы, тем же Уильямом Тернером, которого она любила, но поступки его выходили самые что не есть пиратскими, как бы он от этого ни отрекался. И именно это в нем ее привлекло — отвага чистого сердца, перемешанная с кровью пирата. Но порой его упрямство слишком сильно сталкивается с ее, создавая самый настоящий шторм.       Выпрямился он тоже первым и, обратившись к команде, скомандовал, следуя своей прямой обязанности:       — Идем к Бухте Погибших Кораблей!       — Есть, капитан! — прорвал тишину хор голосов, и люди, в тенях вновь становившиеся собой, двинулись к шлюпкам. Пропустив остальных, пещеру покинул Билл Тернер, долгим взглядом задержавшись на сыне и своей невестке. Что он при этом подумал, предпочел оставить при себе.       Супруги остались вдвоем.       — Если ты хочешь знать, меня терзает чувство вины. Чем скорее разберемся со всем, тем скорее сможем все позабыть как дурной сон, — помедлив мгновение, Уильям вздохнул, скользя взглядом по разбросанным сокровищам и не видя ничего из богатства. — Я знаю, что не должен был решать за тебя, настаивать на своем решении. Надеюсь, ты простишь меня со временем, когда все закончится.       Суонн, окинув себя взглядом в новом обличье, спрыгнула с валуна, чувствуя легкую толику облечения оттого, что сейчас курс намечен туда, куда желала она, но какова же цена? Она перевела взгляд на Уилла, задержавшись на медальоне, что все еще был видел в разрезе его рубашки.       — Я боюсь, как бы дурной сон не остался реальностью. Ты завел меня в ловушку, — сухо сказал она. — Завел в тупик путем убеждений, — в голосе не было слышно упрека, тем не менее, это было правдой. Она смотрела на него чуть нахмуренно, напряженно, словно пытаясь поверить в то, что сейчас здесь случилось. — Уильям Тернер, — проговорила она более громко и официально, чуть вздернув подбородок. — Ты пират, — акцентируя внимание на втором слове, Элизабет могла бы улыбнуться, но губы ее остались в напряжении. — И как пират постарайся слушаться короля, — процедила она сквозь зубы, моментально изменившись в лице, и ловко сделала пару шагов в сторону шлюпок, не оборачиваясь на мужа, намереваясь догнать команду. Женщина быстро добралась до ближайшей шлюпки, запрыгнув в неё, тут же отдала команду: — На «Голландец», — сидевшие моряки помедлили, переглянувшись друг с другом и оборачиваясь на Уилла, дожидаясь и его. — Вперед! — резче повторила она и мужчины схватились за весла, унося Элизабет вперед к кораблю быстрее всех остальных лодок.       Что ж, это было справедливо с ее стороны — выразить неодобрение холодностью и нежеланием сказать что-то еще за пределами официоза. Уилл подавил тяжкий вздох и двинулся последним к выходу из пещеры. Он допускал, что она может сердиться из-за того, что он дважды не оставил ей выбора. В первый раз — уговорив принять проклятие на себя, второй — оставив последнее слово перед командой за собой, не за ней. Слово Элизабет как короля действительно будет считаться равным капитанскому — но Уилл не сказал о том, что оно будет выше, чем его собственное, а для любого матроса, что пирата, что нет, в корабельной иерархии нет персоны выше, чем его капитан.       Так что, если Элизабет хочет, чтобы команда выполнила ее приказ, ей придется сперва договориться с Уиллом, даже если она не желает с ним говорить.       Пираты же всегда блюдут собственные интересы в первую очередь? Вот и Уилл позаботился о сохранении своих авторитета и власти на «Летучем голландце» на случай, если Элизабет решит пойти на что-нибудь сумасбродное. Если на то пошло, это его обязанность как мужа и любящего человека — оберегать тех, кто ему дорог.       Беречь свое сокровище, что желанно ему больше всего на всем свете. Больше жизни — ведь Уилл не раз говорил, что готов отдать за нее жизнь, если потребуется, и полагал так и сейчас. Всегда полагал.       Когда все вернулись на корабль, показалось, будто луна почти не двинулась с места. Тернер-младший вновь встал у штурвала, не спеша выводя «Голландец» из бухты навстречу солнцу, чьи первые лучи скоро смогут разогнать ночной мрак и скрыть тайну проклятых до следующей ночи.