Дань пиратству

      Воробья еще предстояло найти: неугомонный пират успел удрать достаточно далеко, чтобы его потеряли из виду. Пришлось порядочно поплутать, прежде чем Джек был замечен на одной из крыш — такую фигуру сложно пропустить, как бы та ни старалась мелькнуть незаметно: на фоне камня грязно-белая рубаха и длинные вихры порядочно выделялись.       К несчастью, в тот самый момент, когда беглец был обнаружен, он сам заметил Элизабет и резво помчался по крышам близко стоявших домов. Расстояние между ними позволяло прыгать почти без разбега, не опасаясь не долететь и сломать себе шею. Правда, когда улица закончилась, Джек заметил натянутую пустую веревку и сиганул прямо к ней, надеясь использовать в качестве переправы.       Элизабет же, дождавшись момента, когда Джек схватится за натянутую веревку, быстро вскочила на несколько стоявших ввысь ящиков, достала саблю и успела дотянуться до веревки ровно в тот момент, когда пират уже решился на переправу, и рубанула веревку. Беглец полетел на землю.       — Джек! — женщина разочарованно окинула его взглядом. — Куда ты собрался бежать в городе мертвых?       — Что? Ты в своем уме?! Куда-нибудь подальше от тебя и твоей чокнутой семейки! — возмущению пирата не было предела. Он продолжил возмущаться и тогда, когда ему удалось встать. — Если б Тиа сюда не закинула, черта с два я бы дал вам приблизиться! — воскликнул он, пошатываясь от переизбытка эмоций, после чего развернулся, намереваясь продолжить бегство неизвестно куда.       — Ты сам давал сигналы кораблю, — скептически прокомментировала женщина, но вдруг изменилась в лице, поняв, кого он имеет в виду. — Тиа? — она резко схватила мужчину за локоть, а затем оттолкнула к стене. — Зачем она сделала это? — Элизабет сжимала рубаху на его груди крепко, только потом осознавая, что, возможно, перегнула. — Почему ты сразу об этом не сказал?       — Вы с Тернером унеслись как угорелые и слова не дали сказать, — с видом чрезвычайно оскорбленного достоинства Джек отряхнул грязный рукав и демонстративно смерил Элизабет, как ему показалось, негодующим взглядом. — И если помнишь, я сказал, что нас с Кариной сюда принес водоворот. Водоворотами у нас увлекается Тиа, смекаешь? Она хочет передать вам несколько слов, но считает, что вы куда охотнее выслушаете… доверенное лицо, — наконец отряхнув с себя пыль, Джек задрал нос и двинулся по первой попавшейся улице так, словно ничего не случилось. Правда, на втором же шаге обернулся: — Ну ты идешь?       — Ты хоть знаешь, как ее слова и поступки двуличны?! — гнев в ней забурлил еще больше. Она, сделав шаг к Джеку, развернула его в сторону пристани, и только тогда махнула рукой, приглашая идти. — Мне в голову не могло прийти, что она воспользуется тобой. Что она хочет передать через того, кому нельзя доверять? — она кинула хмурый взгляд на пирата.       — Эй, я хоть раз дал повод усомниться в себе? Почему это мне нельзя доверять? — теперь возмущение пирата выглядело не наигранным, а вполне настоящим. Он даже заметался на пару шагов туда-сюда, активно жестикулируя, потом остановился и постарался сказать как можно спокойней: — Назови хоть один случай, когда я не оправдал доверия. Наверное, ты что-то путаешь, дорогуша, потому как это ты, а не я, позволь напомнить, попрала само понятие доверия. Никак забыла?       — Напомнить тебе благодаря кому? — в тон ему ответила Элизабет, остановившись напротив него и вскинув брови. — У меня был прекрасный учитель, Джек, — она кривовато усмехнулась. — Не ты ли окрестил меня пираткой? А пиратам, как известно, нельзя доверять. Именно поэтому ты завел эту интригу с Беккетом, обещав меня ему, да? — но как ни странно, в словах не было иронии или злости, вспоминая прошлое, она говорила вполне серьезно. — Джек. Что хочет Калипсо?       — Я ничего ему не обещал, Элизабет, ты что, головой повредилась? — он даже от нее отшатнулся. — Как тебе вообще такое пришло в голову! Стал бы я обещать чужую невесту проходимцу — ты же сущее наказание, милая! Как Уильям с тобой управляется? — затем посерьезнел, успокоился и взял женщину под локоток. — Элизабет. Ты слышала что-нибудь о самоисполняющихся пророчествах?       — Вроде тех, которым никто не может помешать — они все равно будут исполняться? — спросила она.       — Вроде тех, о которых знаешь, делаешь все, чтобы им помешать, но в итоге получается именно так, что ты делаешь все, чтобы они исполнились, — объяснил Джек, давая себя увести, как будто никакой погони за ним не случилось. — Тиа как-то узнала, что, оказывается, растеряет всю свою божественность, — таинственно произнес Джек. — Понятное дело, что это ее расстроило, и она перепробовала все, чтобы злую участь предотвратить. Но чем больше она старалась, тем бесполезнее оказывались ее усилия, и тогда она нашла меня, чтобы я вам об этом сказал, — Воробей улыбнулся. — Очень удачно, правда?       — Растеряет божественность? И что значит «старалась», не хочешь же ли ты сказать… — Элизабет вдруг осенило, а внутри похолодело. Она взглянула на Джека совсем уж обеспокоенно. — То есть, отрезая куски от сердца Уилла, пытаясь поссорить нас, насылая мороки, она что? Пыталась предотвратить какое-то пророчество? Причем здесь моя семья, Джек?       — Отрезая куски от сердца? — удивился пират. — Видишь ли, Лиззи, — Воробей дружески положил руку на плечо женщины, доверительно к ней наклоняясь. От него, как всегда, несло ромом и какими-то пряностями — не считая другие естественные запахи, свойственных всем людям. — Тие привиделось, будто ты и Уильям спихнете ее с пьедестала самого сладкого кошмара морей, что нашу общую знакомую, естественно, не устраивает. Поскольку привиделись вы ей оба, она решила, что если вас разделить, то вы не сможете посягнуть на ее власть. Она сказала, что другой причины желать вашего расставания у нее нет, потому что Уильям, — он на мгновение задумался, — согласен переводить души умерших, — и нахмурился, взглянув на Элизабет. — Что, правда?       — Да, — без какой-либо радости ответила она, потому что желала бы, чтобы это не было так. — Значит, привиделись ей теми, кто сместит ее с пьедестала… — пробуя подобный слова на вкус, Элизабет остро взглянула на Воробья, прищурившись. — Ты всерьез решил, что я поверю в подобную байку? — теперь она свела брови. — Как ты-то в это поверил, Джек? Вероятно, она предложила тебе что-то, от чего ты не можешь отказаться. Это касается «Жемчужины», не так ли? — она смирила его скептическим взглядом. — Как только прибудем в живые моря, можешь передать ей, что я не верю. Тут что-то еще. Как и у тебя, Джек.       Усы самого бедового капитана Семи Морей грустно опустились, из-за чего на Джека стало просто жалко смотреть. Он горестно вздохнул и остановился посреди улицы и сел на ближайшую скамейку.       — Я-то передам, Лиззи. Только вот она очень настоятельно попросила убедить вас, а особенно тебя, отказаться от ваших возможных… притязаний, — он неопределенно махнул рукой. — Сказала, что вы тоже получили такое пророчество и поэтому должны понимать, о чем речь. Если вы оставите Тию в покое и тихо-мирно вернетесь жить, как вы там… жили, — снова жест в воздухе, почти раздраженный, — то она обещала… вернуть со дна мою «Жемчужину», — на последних словах, произнесенных очень тихо, Воробей нахохлился. — Но зная вашу семейку, я догадывался, что дело не выгорит. Она тоже — стала бы предлагать такую награду из-за пустяка.       — Отказаться от возможных притязаний? — для Элизабет все это было злой шуткой. — Мне кажется, она хотела отобрать у меня Уилла, заявляя на него свои права, а сейчас говорит о том, что мы знаем тоже о каком-то пророчестве и должны оставить ее в покое?! Это она должна оставить нас в покое! — Суонн явно злилась, а потому теперь смотрела на севшего на скамью Воробья с гневом в глазах. — Вставай, Джек. Времени нет. Нужно отплывать. Расскажешь эту историю, в которую мы должны поверить, Уиллу.       — Отобрать Уилла? Да не вопрос, расскажу, только я-то причем? Меня вообще не заботят эти ваши бабские разборки, вы мне только мою «Жемчужину» верните! — если в начале очередной своей пламенной речи пират удивленно складывал брови домиком, то к концу активно размахивал руками, как заправская птица, демонстрируя свое полное возмущение и негодование. — Тернеры! Зачем я только снова связался с Тернерами! — но со скамьи поднялся и упер руки в бока, выразительно глядя на Элизабет.       — Мне не верится хотя бы в единое слово, что ты передал. Не из-за тебя, а из-за богини, — Элизабет задумалась, опуская взгляд. — Если она хочет, чтобы все кончилось, пусть сама исчезнет.       — Ах, спасибо, что ты хотя бы в меня не утратила веры! — картинно раскланялся пират и зашагал было в сторону пристани, но опять остановился, развернулся на сто восемьдесят градусов и отправился обратно. — Извини, цыпа, ничего не выйдет. Я лучше останусь тут и дождусь следующего корабля. Возвращайтесь, когда на борту у вас не будет… этого, — он вновь развернулся и демонстративно изобразил щупальца. — Я лучше построю лодку сам и переверну ее известным тебе способом, чем проведу хоть минуту в компании типа, который хочет меня убить. Что вообще за абсурд? Мы и так находимся в мире мертвых! Какой в этом смысл?!       Как только Воробей развернулся в другую сторону от пристани, Элизабет преградила ему дорогу, выдержав всплески эмоций Воробья, а затем раздраженно проговаривая:       — Он тебя не тронет! Ты будешь под защитой, — она поджала губы. — Ты отсюда не выберешься без «Голландца», Джек. А в мире мертвых живым не место.       — Ты что, надеешься воззвать к моей совести? Нет-нет-нет, Лиззи, мы это уже проходили! — на всякий случай не давая женщине заступить дорогу, пират пошел вокруг нее по широкой дуге, намереваясь обойти. — Стоит тебя послушать — и проблем не оберешься! И почему ты уверена, что Уильям сможет справиться с каракатицей и не дать меня прикончить? — от нелепости предположения он замахал руками, как будто надеялся прогнать ее прочь. — Я в Тайник не вернусь! Там сухо и совсем нет моря, ни капли! Даже не уговаривай! Решено: пойду строить лодку! Все равно ты мне не веришь!       Но стоило ему попытаться ее обойти, как мужчина почувствовал, что прохладная рука мертвой хваткой вдруг вцепилась в его рубаху прямо на грудине. Пальцы еще сильнее стянули ткань, а Элизабет вдруг приблизилась к Джеку так близко, что можно было бы сказать, что расстояние опасное, вот только взгляд далеко недобрый, а глаза — уж совсем темные, и были бы холодные, да только слишком пламенная у нее душа.       — Ты нас задерживаешь, Джек, — весьма внятно и четко проговорила она, глядя в черные глаза напротив. — Куда ты будешь грести, к Беккету, что остался в море? Что ж, вперед, — и, теперь обходя его, сама направилась в сторону пристани.       — Подожди-ка, — резвой прытью пират сам обогнул ее и занял все поле зрения. — Беккет не здесь? Он в море? Стал призраком, что ли? Не скажу, что я вдруг передумал, но мне все-таки интересно, как вы, бедовое семейство, докатилось до того, чтоб привечать у себя на корабле это осьминожее страховидло?! — последние два слова Воробей выплюнул с плохо скрываемыми паническими нотами, но догнал Элизабет и примирительно поднял руки: — Послушай, Лиззи, я серьезно. Что там за история с сердцем Уильяма — это правда? И какого морского черта Джонс до сих пор торчит на «Голландце»?       На ее губах мелькнула довольная улыбка, когда Воробей вдруг оказался рядом.       — Присутствие Джонса не радует и меня, — сказала Суонн. — Я так же, как и ты, не хочу видеть его на корабле. Мне противна одна лишь мысль, что он там, а ты успел намекнуть об этом как минимум несколько раз, — она бросила на него короткий колкий взгляд, но не сбавила и шагу, продолжая идти к пристани. — Но это решение Уилла. В последнее время переубедить мне его в чем-то очень сложно. История с сердцем правда, Джек. И Калипсо отрезала от него куски, а после натравила Салазара и тот уничтожил сердце окончательно. Это. Ты уже знаешь. И поэтому можешь передать ей вот еще что, — она вдруг замерла и повернулась к нему. — Приблизится еще раз к нам, попробует разлучить — и я воплощу пророчество так рьяно, что падать с пьедестала будет больно.       Она так резко развернулась, что Джек неудобно замер с лицом человека, которого застигли врасплох чуть ли не на месте преступления, однако сориентировался быстро.       — Даже не сомневаюсь, цыпа. Ты безусловно права — а Уильям не прав. Два морских дьявола на одном корабле — это явный перебор. Прости, что намекаю об этом в — какой там?.. — очередной раз, но как насчет того, чтобы одного из дьяволов — нет-нет, конечно, не твоего мужа, — он тряхнул лохматой головой, — устранить с корабля? Корабль же не может иметь двух капитанов, — на этом месте Джеку вспомнился светлой памяти Гектор Барбосса, с которым он никогда не мог поделить «Жемчужину», и украдкой вздохнул. — Нет, никак не может. Нужно твоего мужа от Джонса отвадить. Вы-то сами уверены, что его тоже не подослала Калипсо? Я-то об этом сразу честно сказал.       — Сначала подослать Салазара, чтобы он уничтожил сердце Уилла, а потом подослать Джонса, чтобы тот вырезал новое? Либо у нее хороший план, либо все гораздо проще, — она так и не останавливалась, уводя Джека все ближе и ближе к пристани. Среди мертвых они выглядели как два ярких пятна. Правда, Суонн была бледнее Воробья. Возможно, из-за того, что ей еще было холодно. — Не знаю, Джек. Я бы хотела сделать как ты говоришь, но пока я не могу ничего. Я жду момента, когда мой муж это поймет, — с этими словами она подошла к кораблю, и, кинув взгляд на «Голландец», криво улыбнулась. — Там есть ром. И на борту вполне весело теперь. Играет порой музыка, можешь представить? — она украдкой кинула на Джека взгляд.       — Удивительно, что там есть ром, учитывая, что на борту есть и ты, — дернулся один ус в полуусмешке, которая вышла довольно-таки напряженной. — И старый морской черт, который очень сильно обижен на меня, — многозначительно изменив голос, добавил он, остановившись на расстоянии в десяток метров до сходен. — Послушай, Лиззи, — он подошел к женщине и как будто бы невзначай приобнял за плечо, разворачивая в сторону города. — Ты умная дама, а все же не видишь, к чему дело идет. Сначала Салазар убивает одно сердце Уильяма, а потом по слову Джонса вырезают второе. Кстати, где оно? Надеюсь, ты не оставила его без присмотра? — по всклокоченному виду Воробья было трудно сказать, всерьез он говорит или подкалывает ее. — Допустим, у Калипсо нет цели убить Уильяма совсем, чтобы ее пророчество не исполнилось. Ты же тогда наоборот сделаешь все, чтоб оно сбылось — проблем не оберешься. Но что, если она послала Джонса, чтобы вас разлучить? Джонс способствует вырезанию сердца, вы ссоритесь из-за его присутствия на корабле и дурного влияния на твоего мужа, Уилл к тебе охладевает — и вуаля — некому сбрасывать богиню с ее мокрого пьедестала. Смекаешь?       — Джек, — она задумалась, но намека хотя бы на то, что она восприняла его слова серьезно, не показала. Наоборот, на губах снова заиграла завлекающая улыбка. — С чего бы Уиллу ко мне охладевать? — Элизабет многозначительно, но не без какой-то странного подтекста иронии, приподняла бровь, глядя на лицо мужчины, затем приблизилась к пирату, заговорчески приговаривая: — Пока не охладела я, все у всех будет в порядке, Джек.       — Проклятие Кортеса, дорогуша. Тиа упоминала о нем, — странно полуулыбаясь, сказал Джек, наблюдая за каждым жестом женщины. — Стоит вам начать выяснять отношения — и команда забывает из-за вас всякий сон. Буквально забывает. Что вы там еще потеряли в своих милых семейных скандалах? Экономия припасов, конечно, существенная, не спорю, — он делано закивал. — Но что вы будете делать, когда потеряете самое ценное — любовь? — он многозначительно поднял палец. — Вот и объяснение. Так что если хотим вывести Джонса на чистую воду и спасти беднягу Уильяма, действовать нам лучше с тобой сообща.       — Предлагаешь снять проклятье? — она выдавила какой-то странный смешок. — Действуя за спиной моего мужа? — теперь на лице отобразилось явное недоверие. — Что странно, Джек, ты говоришь словами Калипсо. Поэтому, извини, но я правда разберусь со всем сама, — резко оборвала нить разговора Суонн, развернувшись в сторону сходней.       Он, кажется, даже не обиделся, помрачнел и как будто вскользь заметил:       — Тебе же хуже. Спасибо, что все-таки утратила в меня веру. Не я предложил снять проклятие, заметь. Я всего лишь предупредил, чем может закончиться разлад между тобой и твоим мужем — и ты сама знаешь, что я в этом прав. Так что обвинять меня в том, что я даже не предлагал, довольно обидно и несправедливо, цыпа, — махнув рукой, двинулся по сходням, слегка покачиваясь. — Зачем мне вообще встревать в ваши семейные драмы? Я свое дело здесь закончил: передал, чтобы вы прекратили действовать Тии на нервы, а там как знаете. Не маленькие дети, решите. Меня волнует только «Жемчужина» и более ничего! Я даже не собираюсь скрывать!       — В первом же порту ты отправишься на поиски своей «Жемчужины», — она шагнула за ним следом. — Да ты и планировал это сделать, не так ли? Натворить дел и уйти, как всегда думая лишь о себе? О, и не причитай, что ты мараешь руки, твои руки замараны больше, чем у кого-либо, Джек, и если бы ты хотел помочь, ты бы помог, а не устраивал концерты по поводу бездушной твари в трюме этого корабля. Которая, помнится, я пообещала тебе, что тебя не тронет.       — Да, а бездушная тварь тебя непременно послушает, — саркастически заметил пират. — А скоро их будет две, если все пустишь на самотек. Один раз помог — теперь всю жизнь попрекать будешь? С удовольствием сойду в ближайшем порту, особенно если там будет полно рома. Тортуга вполне подойдет, — с этими словами он, покачиваясь, направился с глаз долой, держась при этом подальше от трюма.       — Мама? — послышался голос Генри. Сын заметил мать и подошел к ней, держа под руку Карину, с которой не расставался ни на минуту. — Мама, Джек поплывет с нами?       — Можешь передать отцу, что Воробей на борту и можем отплывать, — она слабо, почти вынужденно улыбнулась, направляясь в сторону кают.       Юноша и девушка проводили ее недоуменными взглядами, а потом отправились искать капитана.       Спустя недолгое время «Летучий голландец» отчалил от пристани и оставил позади чернокаменный город. Матросы сновали туда-сюда в повседневных заботах, поставив все паруса. Билл Тернер вывел корабль в открытое море и сейчас лишь придерживал штурвал, почти на него не опираясь, и о чем-то негромко беседовал с сыном.       Уилл стоял рядом мрачнее прежнего и выглядел жутко уставшим. То и дело косился на нос корабля, где демонстративно устроился Джек, что-то бормотал себе под нос и возвращался к разговору с отцом. Наконец, сообщив, какой курс держать, он спустился с квартердека и направился туда же, в каюту, где несколькими минутами ранее на постели на отдых устроилась Элизабет.       Переступив порог, не замечая жены, он привалился спиной к стене и молча съехал по ней вниз, подгибая колени, но в этот раз женщина знала, что с ним ничего дурного не случилось. Доносились обрывки спрятанных переживаний, окрашенных привычным уже раздражением и досадой, а так же какой-то глухой безнадегой, мелькнувшей вдруг ярко, но исчезнувшей моментально.       Вставать с пола и куда-либо идти совершенно не хотелось, поэтому Уилл так и сидел там, возле двери, бездумно уставившись в потолок и мучительно думая, что ему делать. Он чувствовал недовольство супруги и понимал, в чем причина, но в очередной раз вступать в спор не имел никакого желания.       — Что случилось? — Элизабет безмятежно следила за Уиллом, не двигаясь. Под одеялом было хоть более-менее теплее. Но холод еще пронизывал ее.       Он же холод чувствовал почти постоянно, но, учитывая количество свалившихся на них проблем, постепенно переставал замечать — в отличие от глухой злости, что рокотала где-то внутри тоже практически все время.       — Что-то произошло, пока меня не было? — все же спросила она, не желая влезать в его сознание до момента, пока совсем не будет понимать того, что происходит. Да и то, получится ли у нее?       — Давай я лучше тебе все расскажу, — вздохнул он, не вставая с места, закрыл глаза и начал рассказывать.

***

      …Первым, что Уилл мог услышать, войдя в трюм, это музыку. Звонкая, но в то же время нежная мелодия. Не громкая. Она лилась из одинокой металлической шкатулки в форме сердца, что лежала на ящике.       Но прежде, чем капитан успел подойти достаточно близко, из тени рядом с ящиками вытянулась рука, что из ладони переходила в щупальце, и закрыла шкатулку, хватая ее и унося к себе. Дэйви Джонс запрятал шкатулку в свой камзол, точно туда, где у обычных людей слышно стук сердца. Джонс любил музыку. Он любил играть, любил слушать, а эта конкретная мелодия придавала ему спокойствия.       Столь нужного спокойствия после того, как он встретил Джека Воробья. Живого Джека Воробья на борту «Летучего голландца», вставшего на пристани в мире мертвых. От Воробья еще несло теплом живых, и Джонс готов был уже умертвить его на месте, но, к сожалению, чертов пират бегал быстрее морского дьявола. Он должен был угомониться. Должен был мыслить ясно перед разговором, что предстоял между ним и Тернером сейчас.       — Ты собрался взять Джека Воробья на борт. Не так ли? — голос Джонса был на удивление спокойным, если он и выдавал негодование, то лишь едва-едва. Он был смертельно спокоен.       — Его прислала Калипсо, как и Карину. Я хочу знать, для чего, — так же спокойно отозвался Уильям, выходя на тусклый свет одинокой закрытой лампы, болтавшейся на крюке в основании мачты. Вместе с ним в трюм пришел холод, который распространялся по всему, мимо чего проходил капитан… в его восприятии. Холод вытянутой из девушки смерти обрел новое пристанище в человеке, который умереть и не может.       Добравшись до самого дальнего угла нижнего трюма, из которого недавно откачали всю воду, Уилл остановился возле темного угла, заставленного ящиками, граничащего с приснопамятной клеткой, в которой стык стен покрыл твердый безобразный нарост:       — Она защитила Джека, чтобы его не истощили здешние обитатели и он точно дождался «Голландца». Уже этого достаточно для понимания, что она постаралась доставить его в целостности и сохранности.       Джонс не спешил хоть что-то говорить, пока не показался всем ликом на свет, выходя из тени. На Тернера он смотрел презрительно, ничего здесь не поменялось. Но теперь Джонс был разочарован еще больше.       — И уже то, что их послала Калипсо, тебя, значит, не смущает? — холодно вопросил Дэйви, но где-то под конец фразы его голос снова сорвался на раздражение. — Мне напомнить тебе о первичной цели плаванья? Ты все равно что соглашаешься на то, чтоб тебе подложили свинью, балда. Мой тебе совет, парень: оставь Воробья гнить здесь и подействуй тем самым Калипсо на нервы лишний раз. Но ты, похоже, не ценишь моих советов. Ведь миссис Тернер вышла сухой из воды, не так ли? — он наверняка знал, что это так. Он ухмыльнулся, поддельно изображая довольство. — Если ты так хочешь научиться тому, что могу я, тебе пора перестать быть слабаком. Принимать жесткие решения. Вместо того ты превращаешь это гордое судно в вашу жалкую семейную посудину. Через пару столетий с таким успехом вам не понадобится команда. И тебя это устраивает?       В этот раз справиться с раздражением, возникающем всякий раз, как Джонс начинал выворачивать все наизнанку да так, что оставалось лишь руками развести, удалось гораздо быстрее — может, попросту помог внутренний холод, на который неожиданно удобно и легко оказалось отвлечься.       — Миссис Тернер не входила в состав команды на момент совершения своего поступка, поэтому наказывать ее поводов у меня нет. Но важно не это, а то, почему она это сделала. И я понимаю почему: отказав Уотерсу в посмертии, я стал на шаг ближе к тому, чтоб разница между мной и тобой постепенно стерлась. День, когда это произойдет, будет днем поражения, потому что ознаменует собой победу Калипсо, ведь она хочет сделать из меня еще одну бессердечную тварь, — говоря это, Уилл смотрел на оппонента без неприязни, но и сочувствовать судьбе морского чудовища не чувствовал никакого желания. — Я не дурак и знаю, что Джеку нельзя доверять. Она и Карину могла отправить сюда, чтобы усыпить нашу бдительность. Но я не предатель и терпеть не стану, когда моих близких используют в грязных целях. Называй сколько хочешь любовь отравой и недостатком, но правда такова, что она мешает Калипсо достичь желаемого, — он понизил голос и произнес с хорошо различимой просыпающейся злостью: — Она сломала тебя, Джонс. Подстроила так, что ты возненавидел все живое и поскорей избавился от единственного, над чем у нее власти нет. Ты бы оба мира, и живой, и мертвый, утопил бы в своей боли, если ли бы мог, потому что тебе она невыносима, хотя давно стала привычной. И стремясь убедить меня в том, что мне пора отказаться от семьи и бросить друга, ты делаешь ее работу и облегчаешь жизнь ей. Тебя это устраивает?       Будь Джонс еще хоть чуть-чуть больше зол, он не удержался бы и выдал Тернеру-старшему хорошую пощечину. В его глазах преемник падал все больше и больше, не было этому конца и края. Во всяком случае, если бы в руках Уильяма сейчас была чашка, Джонс выбил бы ее прочь без промедления.       — Вместо того, чтоб показать свою силу, ты находишь оправдания. Не только для других, для себя в том числе. Ты никогда не станешь мне достойной заменой, если будешь продолжать в том же духе, парень.       Джонс смотрел в глаза Тернеру пристально. Один морской дьявол — другому, они все равно что испытывали друг друга. И в уже не первом повторении своих же фраз Джонс видел только жалкие попытки подражания.       — Может быть, ты еще не понял, но именно это от тебя и требуется. Ты должен стереть грань, стать капитаном «Голландца», а не вылизывать пятки всякому встречному и близкому. Эта должность несовместима с семейной жизнью, — он повернулся к Тернеру спиной, шагнул в тень, наполовину в ней утонув, и застыл. Он думал над словами преемника не так и долго. — Ха… Ха-ха… — раздался из темноты его привычный отрывчатый смех, — Все еще хуже, чем я думал, если ты называешь Джека Воробья своим другом. Ты готов был отказать мистеру Уотерсу в посмертии из менее обоснованной ревности, но ты готов взять эту птаху на борт, даже зная, что он уже однажды почти увел твою женщину. Ты же знаешь?.. — Джонс повернулся обратно, но теперь осьминожье лицо выражало одно лишь злорадство. — Раз ты все еще не «смекнул», к чему все идет, то я объясню: твоими чувствами не так и трудно играть, пока ты от них не откажешься. А «Летучий голландец» не был создан для того, чтоб стать семейной лодочкой.       На последних словах Джонс просто не удержался и в коротком проявлении ярости пнул крабьей ногой ближайший ящик, не задумываясь о его содержимом.       — Не стану лукавить — да, меня устраивает чужая агония, чужое горе. Истина любого человека раскрывается только тогда, когда он страдает. И если ты думаешь, что Калипсо станет легче тобой завладеть без этой змеи под боком — ты еще более глуп, чем я думал, — Дэйви хмыкнул в отвращении, выпрямляясь в свой полный рост. Всего на одно короткое мгновение его взгляд стал мягче, не таким тяжелым и мрачным. На одно мимолетное мгновение. Или это просто игра света? — Не нужно бояться смерти. Бойся любви, — сказал Джонс куда тише обычного, и даже злобы в его голосе будто не было. Но маска безмятежности исчезла так же быстро как и появилась, и щупальца Дэйви затрепетали от раздражения. — Иди обратно, оставь меня в покое. И помни о моем совете: не бери Джека Воробья на борт и оставь там, откуда я его в свое время незаслуженно вытащил — на дне. Может быть, ты не думал об этом тогда, но ты соврал ему, говоря, что на «Голландце» он будет в безопасности. Уж это я гарантирую.       — Я помню свои обязательства, не нужно о них напоминать, — голос Уилла прозвучал негромко, но злости в нем становилось больше с каждым сказанным словом. Сдерживаемой злости, пока еще подконтрольной. — Ты чересчур рьяно печешься о том, чтобы «Голландец» не стал «семейной лодочкой» — это не твое дело и отношения к цели нашего путешествия оно не имеет. Ты слишком высокого о себе мнения думать, что стремление что-то тебе доказать является хоть сколько-нибудь моей целью. Но вот занятная мысль: интересно, не после ли того, как Калипсо тебя бросила, ты выдумал, что семья несовместима с этой работой? Если бы она пришла к тебе в ваш единственный день, стал бы «Голландец» вашей «семейной лодочкой»? Так легко высмеивать то, чего был лишен сам, да и вообще — насмешка отлично скрывает уязвленную гордыню, не так ли? Но Калипсо был нужен влюбленный дурак, которому можно играючи разбить сердце, приманивать его обещаниями и терзать его душу — не правда ли, как удобно? Как она сказала? Нет лучшего капитана «Голландцу», чем тот, в чьем сердце надежда мертва? А то мертвые, знаешь ли, не упокоятся и обратно попросятся, увидев чужое счастье!       Злость таки прорвалась, хотя Тернер удержался от резких движений и только крепко прижался затылком к основании мачты. Разговоры с предшественником давались ему тяжело.       — Я давно знаю, что Элизабет тянуло к Джеку и что компас в ее руках указывал на него. Тогда-то Калипсо меня и заприметила, стала делать туманные намеки на «перст судьбы». Она тогда уже знала. Но в конце концов, Элизабет сделала выбор, и ее мимолетное увлечение пиратом перестало что-либо значить: ведь в браке она была верной. Не пытайся уязвить меня сильнее, чем это уже сделала ревность.       Он вздохнул, не позволяя себе сорваться и внутренне удивляясь, как тому удается легко выводить из себя.       Кажется, Джонс больше не настроен был говорить. Он сделал еще один шаг во тьму, полностью в ней растворяясь, хотя, судя по всему, не исчез окончательно. Всего через пару секунд из тени послышался шум зажженного огня и по воздуху разошелся запах табачного дыма.       — Ты сам попросил учить тебя, — послышался голос из тьмы. — Теперь мирись с последствиями. Потому что пока ты сопротивляешься, ничего у тебя не выйдет, — Джонс не удосужился показаться обратно на свет, он только закурил свою трубку еще и продолжил: — Ты, видимо, забыл, что Калипсо — языческая богиня, а не какая-то простая женщина. Неукротимая, непостоянная, она не будет сидеть на одном месте, не может и не хочет. Я понял это… Еще в первый день, — голос Дэйви дрогнул едва заметно, когда он вспоминал те события, но Джонс быстро взял себя в руки обратно. — Это ты себя ограничиваешь понятиями «семья», «друзья» и «дом». А я свободен. Надолго. А Воробей все еще должен мне либо свою душу, либо сотню взамен. Я уж сам решу, что мне делать с ним.       — Ограничивать себя понятиями «боль, отчаяние, страдание, одиночество» тоже не слишком разумно, — качнул головой Уилл. — По-твоему, это означает свободу? Не пытайся настроить меня против семьи. Элизабет принадлежит мне, и я совершенно точно знаю, что она мне верна. Сидишь на морском дне, разводишь кракенов и бесишься оттого, что нечем заполнить в груди пустоту. Но не в этом суть. И не в том, что долги перед тобой были отменены в тот момент, когда на «Голландце» сменился капитан — с Джеком решай сам, но на моем корабле ты его не убьешь. Я не жестокости просил научить — а тому, что ты умеешь, — сделав пару шагов, он прошел сквозь решетку клетки и затем вышел обратно. — Кстати, о кракенах. Это ведь значит, что ты морских гадов себе подчинять можешь, я прав?       Джонс ответил не сразу. Ему разговор уже определенно надоел, но отвечать еще было на что. Он подался немного вперед, чтобы было видно хоть немного очертаний его лица, извивавшего щупальцами медленно и лениво.       — Я могу подчинить себе любую тварь из глубин, мистер Тернер. В этом загвоздка. Потому что ты пока еще слишком мягок для того, чтоб управиться с ними. Будь готов ко всему, когда мы вернемся в мир живых. Я устрою тебе испытание. И даже не думай о том, что я забыл про орган.       Один лишь издевательский смешок последовал под конец. И в мгновение ока тьма опустела, свободная от присутствия Джонса. Он ушел так же быстро, как умел появляться.

***

      Уилл замолчал. Он вполне отдавал себе отчет в том, что Элизабет сейчас разразится негодованием и, хуже того, дело обернется ссорой, из-за которой они потеряют… Сколько у них осталось человеческих качеств? Не страшно потерять их — страшно лишиться самого важного из чувств, что выльется в катастрофу и ознаменует собой окончательную победу Калипсо.       Она слушала внимательно, пытаясь вникнуть в каждое слово, представить все это, а самое главное, продумать дальнейшие возможные ходы. И болезненно осознавала, что Джек был прав. Чертов пират был прав. Ее муж совершенно ослеп, в то время как сам любовник богини делает все, чтобы разрушить личность Тернера и превратить в бесчувственную тварь также, как когда-то Калипсо превратила и его. А самое главное — рассорить их.       — И какой ты вывод сделал из всего этого, Уилл? — спокойным тоном, без капли злости и раздражения, поинтересовалась она, переворачиваясь на спину — она так и не смотрела на Тернера, глядя в потолок. Ей было интересно, что он сам обо всем этом думает в то время, как она уже знала, чего хочет — и отныне добьется этого чего бы то ни стоило.       — Ты хочешь услышать признание в том, я не прав, не так ли? Что чудовище надо гнать с корабля, не слушать его и не вести с ним переговоры. Что я подверг Джека опасности, позволяя находиться здесь тому, кто жаждет стереть его в порошок и горсточкой ссыпать на дно. Хочешь, чтобы я пришел к этим выводам сам и им бы последовал, — он ответил очень устало, как и она, смотря куда-то вверх, и вздохнул. — Я все знаю это, Элизабет. Это не Грейтцер, которому выгодно иметь с нами доброжелательные отношения, основанные на его «конструктивном подходе». Это враг, с которым совпала одна-единственная цель. Который использует себе на потребу все, до чего доберется, который без малейших сомнений ударит в спину. Чьи действия несут скрытый мотив, а помыслы неизвестны, но не сулят ничего хорошего, потому что этот враг ненавидит всех без исключения, включая себя. Это, в конце концов, убийца, которого взбесила чужая любовь. И ты спрашиваешь, почему, зная это, я не прогоню его прочь, — последнее тоже не было вопросом, но утверждением. — Я сам ломаю над этим голову.       — Может быть, ты так жаждешь обладать своими новыми способностями, что готов идти на жертвы, — заметила она, все также глядя в потолок. — Только жертвами буду я. Генри. Билл. Надеюсь, ты это понимаешь, оставляя свой выбор при себе и не зная, что с ним делать, Уилл. Потому что чем дальше, чем дольше он на корабле, тем будет хуже. Но ты же это понимаешь… и у меня создается впечатление, что цепляясь за любую попытку пойти против Калипсо, ты сам не замечаешь, что становишься на тот путь, который не предвещает ничего хорошего, — она прикрыла глаза. — Я не хочу, чтобы ты становился им, но общаясь с ним каждый раз, ты шагаешь от меня прочь.       — Пойдешь ли ты за мной, чтобы уменьшить разрыв? — спросил он прежде, чем подумал о том, о чем именно спрашивает. — Ты ведь знаешь, что я пойду на что угодно ради вашего блага, Элизабет. Мне не важна цена, которую спросят с меня ради вашей защиты. Способности… Возможно, Калипсо прислала Джонса, чтобы он рассорил нас, или же он пришел действительно по своей инициативе — мы не знаем их настоящих помыслов, действуют ли они заодно или нет. Как не можем быть уверены и в Джеке. И только от них можем узнать, — он посмотрел на нее, хотя она созерцала потолок. — Я все время приношу жертвы, Элизабет. Все время вынужден нести бремя, потому что по-другому никак.       — У тебя вырезали сердце, Уилл. Ты стал уязвимее, чем был, и в то же время стал сильнее, чем есть. Потому что я тебя вытащу, куда бы ты не упал. Но, Уилл, — она посмотрела на него прямым взглядом, полным тревоги. — Ты говоришь пойти за тобой, но не хочешь просто остаться со мной. Так что ты хочешь больше?       — Я не знаю, — чувствуя, что в итоге окончательно запутался, да еще хлеще, чем в тот раз, когда они вели схожий разговор (разве что чуть менее неприятный), Уилл откинулся головой на дверь и тяжко вздохнул. — Все, что я пытаюсь сделать, это защитить вас и избавить нашу семью от угроз. Но у меня ничего не выходит. Ты говоришь, что стал сильнее? В чем сильнее, Элизабет? Я ощущаю только бессилие. И не понимаю причины, почему Джонс не убил нас тогда, когда пришел к нам домой. И почему сейчас пришел на помощь. Чтобы втереться в доверие? Элизабет, я не прислушиваюсь к его речам о вреде семьи и осаждаю попытки сказать против тебя хоть одно злое слово. Я не доверяю ему и тем более уж другом себе не считаю. Но он нас не тронул — и именно это вселяет надежду в меня о том, что он честен в желании избавиться от Калипсо.       — Ты позволяешь Джонсу ссорить нас. Позволяешь манипулировать собой, — теперь она начинала злиться. Пальцы сильнее сжали одеяло на груди, и она с трудом перевела дух, чтобы не повышать голос. — Ты пришел к нему поговорить, а ушел морально убитый, — она отвела взгляд от мужчины в сторону, стискивая зубы, контролируя эмоции. У нее весьма получалось. Голос зазвучал спокойней, но мрачнее. — Этого он и добивается. Он хочет сделать из тебя тварь, каким является сам, а ты и не против, потому что он может дать знания. Удобный подход. Особенно удобно находить оправдания.       — Уже одно его присутствие на «Голландце» делает за Калипсо всю грязную работу, как я погляжу. Только не пойму, почему ты тоже считаешь меня доверчивым идиотом. И кто еще, интересно, считает так же, — сказано это было без явной злости, почти спокойно.       — Я не считаю тебя доверчивым идиотом, — чуть тише возразила жена. — Он убил тебя, если ты забыл! Только вот я этого не забыла. Но что бы я ни сказала, Уилл, ты не воспринимаешь мои слова всерьез, — теперь последовали тяжелый вздох и небольшая тишина. Она выдержала эту необходимую паузу, прежде чем сказать: — Джек послан сюда Калипсо. Она хочет, чтобы мы остановились, потому что она узнала о том, что мы ее сместим с пьедестала.       — Какое еще самоисполняющееся пророчество, Элизабет? Не припомню такого.       — Ей привиделось, будто мы лишим ее власти морей. Но для меня это лишь попытка усыпить бдительность, не более, — она отвернулась, чтобы окончательно не выйти из себя и, подогнув колени, прижалась затылком к изголовью кровати, не желая более говорить что-либо, видя и чувствуя, что все бесполезно.       Муж тоже ничего более не сказал, закрывшись в эмоциях наглухо, но и с места не уходил, так что надумай Элизабет покинуть каюту, ей бы пришлось либо заставить его оттуда уйти, либо выбраться через балкон, рискуя упасть в воду. Закрыв глаза, он просто сидел, то ли впав в дрему, то ли просто уйдя куда-то в себя глубоко. Пробили склянки, по соседству в коридоре за дверью послышались чьи-то шаги и голос Шаркмана, который что-то кому-то сказал, хлопнула дверь, затем все стихло. С палубы изредка, и то если прислушиваться, долетали голоса вахтенных, занятых привычным делом, потом «Голландец» сбавил ход и неожиданно встал на якорь. Суета с палубы стала заметнее, но моряки не выказывали никакого беспокойства — продолжали заниматься делом.       Заметив остановку, Элизабет приподнялась, кинув взгляд в сторону двери, где по-прежнему сидел Уилл, и, откинув одеяло, ступила босыми ногами на прохладный пол, особо холода-то и не чувствуя, даже будучи в одной рубашке.       — Мы же еще в мертвых морях? — спросила она, обняв себя за плечи — выходить на палубу ей не хотелось.       — Да, мы еще там. Скоро тронемся вновь, — отозвался Тернер, не открывая глаз, хотя слышал, как жена заходила. — Чтобы вернуться, нужно нырнуть на самое дно точно так же, как делали ранее. Всплывем где-то в Атлантике. Учитывая, что Генри и Карина на борту, можно сразу отправиться на поиски по совету капитана Тига. А потом — еще дальше, как и планировали.       — Сразу и отправимся, — отозвалась она, босыми ногами, совершенно бесшумно, пройдя в сторону окна и заглядывая за стекло на бесконечную темноту. Где-то внутри она побоялась того, что холод останется с ней и в живом мире, но до того, чтобы узнать это, понадобится время. — Ты так и будешь сидеть там, не желая меня слушать? — бросила она будто невзначай, зацепившись взглядом за блики воды на воде от корабля, что виднелись за чуть мутным стеклом.       — Я тебя слышу. И как видишь, продолжаю сидеть и слушать, — на слове «слышу» в голосе прозвучала мимолетная вибрация недовольства, но на поверхность так и не вышла.       Что-либо добавлять Тернер не стал, хотя отчетливо подумал о том, что все кругом почему-то стремятся навязать свое мнение и совершенно не желают посмотреть на все с его точки зрения. Но говорить вслух он счел лишним, а потому просто сидел, даже не двинувшись ни разу, и слушал возню на корабле — от двери слышимость была чуть лучше, чем от окна и балкона, к тому же ветер, если бы существовал в мертвых морях, все равно гнал бы все звуки от кормы до самого носа — никак не наоборот.       — Как вы не понимаете, что мы уже почти все потеряли по собственной глупости из желания доказать свою правоту, — тихое ворчание капитана донеслось совсем едва слышно. — Нет, мы отдаляемся не из-за Джонса, Грейтцера или кого-то еще. Мы попросту не научились договариваться между собой, мы воюем друг с другом, не воспринимая друг друга в штыки и не обвиняя друг друга. Этим Калипсо и пользуется.       — Делай, как знаешь, — отрезала Элизабет, устав твердить одно и то же. — Но не мешай мне тоже заботиться о нашей семье. Я с тобой. Не. Воюю.       Если бы она посмотрела на него, то увидела бы, как он обмер. Неуловимые изменения в позе, в лице, казалось, не только атмосфера, но самый воздух в каюте переменился.       А затем на нее обрушился шквал всех прежде запертых переживаний.       …Они и впрямь походили на шторм, на тайфуны и ураганы, взятые вместе. Если б поднялся подобный ветер, он бы не просто что-то сломал — смел бы все без остатка. Если б так яростно вздыбилось море, оно бы отправило на дно каждый клочок суши во всем целом свете. Если б все, что только существует в мир, вдруг вспыхнуло и занялось всепожирающим пожаром, этот пожар и вполовину бы не получился столь разрушительным. Если б дно всех морей и вся суша могли расколоться, то разрушение охватило бы всю вселенную.       …Потому что раздирала боль, такая до тошноты знакомая, невыносимая и проклятая. Никакая рана смертной плоти не способна перемалывать душу в подобной агонии, ведь не существует муки сильнее душевных страданий. Даже страх оказался посрамлен и задвинут в самые дальние закоулки — голос ужаса в сравнении с этим неслышным криком звучал едва ли не шепотом.       Одна прозвучавшая фраза прорвала эту плотину.       …Ее же оглушило настолько, что заложило уши. Всеми теми переживаниями, что вылились в невероятную боль, исходящую из сознания Уилла, но так легко передающаяся и ей, когда он открылся. Какое-то время Элизабет не слышала ничего, пока не поняла, что ей стало тяжело дышать, ноги подкосились и слишком быстро понадобилась опора рядом. Стена и правда помогла, не давая упасть. Опираясь на дерево плечом, женщина взглянула на мужа, прибегая ко всей своей внутренней силе, чтобы оттолкнуть все то, что причиняло столько горя.       — Уилл, — позвала она обессиленным голосом, отходя от стены и глубоко вдыхая. Ее силы позволяли ей бороться с душевными страданиями мужа, и она боролась. — Я здесь, — голос, полный веры, уверенности, надежды. Она сделала еще шаг и опустилась напротив мужчины, глядя в его лицо. Холодные руки коснулись его скул, а голос, и мысленно, и наяву, позвал его. — Вернись ко мне.       Черные глаза, в которые она смотрела, в свою очередь, ни на миг не отпускали ее и, кажется, не моргали. Внешне абсолютное спокойствие не сочеталось с истиной, которую Элизабет довелось только что испытать на себе. Воцарился штиль — если так можно назвать исчезновение безумного эмоционального шквала, который смело с такой же легкостью, с какой задувают свечу. Мысли, слова, переживания — все это исчезло, оставив после себя пустоту.       Черные глаза просто смотрели и продолжали смотреть. Не отрываясь. Как будто бы единственной связующей нитью был взгляд в карие глаза напротив, как будто порвется она — и все пропало.       Женский голос стал мостом, что протянулся под нитью, подхватил ее, укрепил и не дал порваться.       Черные глаза приобретали осмысленность.       — Да, — смотря в эти черные глаза, ответила Элизабет то ли себе, то ли мужу, хоть он не задавал вопросов. — Я с тобой, — добавила она, ведя пальцами по его скулам. Не стала более медлить — потянулась к нему и обняла, крепко, тяжело сжимая в своих руках и касаясь губами уха. — А ты со мной. Мы вместе. И не воюем, — и если ранее эта фраза вызвала в ней гнев, то сейчас она смогла произнести ее. Он мог догадаться, что ее это задело. — Ты не потеряешь меня. Я люблю тебя. И я обещала спасти тебя.       Тишина стояла такая, что слышно было, как скрипит дерево и плещутся волны. Далекие благодаря толщине обшивки голоса матросов нарушали ее диссонансом, звучали чересчур громко для привычных разговоров. Кто-то что-то кому-то кричал, где-то что-то упало, а потом послышался треск, не то галеон во что-то врезался (во что можно врезаться там, где ничего нет, кроме воды, а берега далеко?), не то начал разваливаться на части сам по себе. Впрочем, внешне ничего не менялось.       Элизабет не могла не почувствовать, как ее сжали руки Уилла. Чувствовала бы физическую боль — затрещали бы кости. Сжали — и сразу разжались, будто сил не хватило. И снова сплелись за ее спиной попросту крепко, без всякого особого давления.       Но не отпустили бы ее, если бы она попробовала отстраниться.       Где-то в глубине души ей самой еще было больно, но, с другой стороны, ей казалось, он совершенно не отдавал себе отчет в том, что происходит. Медленно, почти осторожно женщина чуть приподнялась и села мужчине на колени, чтобы быть ближе. Чтобы обнять еще крепче, но снова так и не взглянуть в глаза. Молча согревать его шею своим теплым дыханием. Успокоиться после того, что произошло.       Время шло, хотя никакого времени не существовало, точнее, оно присутствовало только на самом корабле, где минуты и часы отсчитывались так же, как и всегда. Сидели так долго, минуты складывались в часы, и в конце концов настал момент, когда пробила смена вахты.       «Голландец» к тому времени уже возобновил ход по морю, голоса на палубе стихли. Там все вернулось к повседневным заботам.       В дверь постучали.       — Мама? Отец? — это был Генри.       Стук в дверь вывел Элизабет из оцепенения. Она медленно отстранилась так, чтобы поднять взгляд на дверь и тихо, обессиленным голосом, спросить:       — Да, Генри?       — Вы в порядке? Порванные паруса уже заменили, мистер Коленико просил передать, что скоро выйдем на подходящую глубину и сможем нырнуть. Но без отца ничего не получится. Он ведь с тобой? — из-за толщины двери голос сына звучал приглушенно, но в нем хорошо различались растерянность и беспокойство.       — Да, — сухо ответила Элизабет, опуская тяжелый взгляд на мужа, понимая, что такое «порванные паруса». Не сами по себе они порвались. А оттого ей стало совсем худо. Она с трудом собралась с силами и сказала: — Отец скоро выйдет, не волнуйся, Генри. Все в порядке, — как можно увереннее произнесла она, глядя на дверь, за которой стоял юноша.       Тот помедлил немного, явно чувствуя что-то неладное, но спорить не стал, и вскоре послышались удаляющиеся шаги, и вновь наступила тишина с отголосками разговоров команды.       Элизабет шумно выдохнула, молча вернув взгляд на мужа, и, поджав губы, собралась встать, со словами:       — Твой сын беспокоится. Ты должен выйти.       На этот раз он ее отпустил. Дождавшись, когда супруга встанет, Тернер поднялся и сам, только прислонился локтем к двери и, запустив пальцы в волосы, провел по ним гребней, убирая назад. Взглянув на жену, открыл дверь и протянул ей руку, прося пойти с ним.       На палубе навели порядок, но, если приглядываться, тут и там встречались свидетельства разрушения: возле левого борта скатали в рулон изодранную черную парусину, исполосованную так, будто ее кромсали исполинским ножом. Рядом кучей громоздились щепки, выглядевшие так, будто их выбило пушечным выстрелом. Обрывки канатов связали в один плотный клубок и положили на парусину, повсюду подсыхала вода, которую успели вытереть. Словом, создавалось впечатление, будто корабль попал в шторм или под вражеский обстрел — или все сразу.       Изодранная команда выглядела не лучше, и никто ничего не понимал.       Как и сам капитан. Выйдя наружу и увидев следы убранного беспорядка, Уилл пораженно огляделся по сторонам, явно не предполагая подобного поворота событий. Не выпуская руки жены, он медленно двинулся в обход по периметру, пока не вернулся к трапам на квартердек.       Завидев парочку, к ним пружинистым шагом направился Джек Воробей, который выглядел хуже других и, как и другие, был мокрым как мышь.       — Кто бы мог подумать, что в мертвых водах может быть шторм. В жизни не видел подобного шторма. Форменное безумие. Я думал, корабль развалится. Но это же «Летучий голландец», а не какая-нибудь «Умирающая чайка», — заметив наконец лица Тернеров, он нахмурился, вгляделся и поинтересовался: — Что за похоронный вид, мне может кто-нибудь объяснить? Кругом никто ничего не понимает.       — Я должен поднять «Голландец», — сказал Уилл, чей голос от долгого молчания весьма охрип. — Джек, ты и так достаточно искупался в мертвой воде. Ступай в кают-компанию, там заткнут щели и при сходе на дно ты не утонешь. Живым мертвая вода не на пользу, — после чего, промедлив, отпустил руку Элизабет и поднялся на мостик.       — Да что с ним такое? — нахмурился пират еще пуще, глядя на Элизабет. — Никто же не умер?       — Иди в каюту, Джек, — устало ответила Элизабет.       — … бледная, — услышала она наконец, вернув внимание Воробью.       — Что? — тихим голосом поинтересовалась она.       Джек, понимая, возможно, что к чему, удосужился повторить:       — Говорю, и ты бледная какая-то.       — Ты был прав, Джек, — ответила она, отводя взгляд. — Джонс на этом корабле — большая ошибка, и Уилл не хочет ничего слушать, — она шагнула на лестницу к квартердеку, не собираясь более что-либо говорить. Мельком кинув взгляд на мужа, она взялась руками за планшир рядом со штурвалом, чтобы позже ее просто не смыло потоком воды.       Но ее и не смыло. Когда по команде капитана черный галеон взвился и без всяких волн вошел носом в толщу воды, всех опять окатило, но никого даже не сдвинуло с места, потому что все, кого могло бы смыть, спрятались в трюме или каюте. Темно-серая толща, отливающая металлическим блеском, не содержала в себе ничего, кроме неровного дна, уходящего под откос. Ни подводных растений, ни рыб, ни кораллов — ни одной души живности быть не могло по определению здесь. Только серая в металл вода — и ничего больше.       Корабль шел на огромной скорости, подводное течение надувало вздутые паруса. И вдруг — раз! — вынырнул с глубины под ясным небом на фоне заката, озарявшего редкие облака и яркое синее море. Отблески зеленой вспышки мелькнули со всех сторон и погасли.       В мире живых.