Преображение Любовью

      Италия, Палермо, середина лета 1673 года, школа иезуитов       В полдень город Палермо был заполнен гулом и суетой, и зелено-голубые волны Средиземного моря переливались на солнечном свете и плескались у бортов кораблей, бросивших якорь в порту. Небо являло собой бескрайнее, чистое покрывало, которое сияло дивной голубизной, и ярко светило солнце. Было так невыносимо жарко, что, казалось, все живое дышало зноем в небо, словно надеясь, что Всевышний пошлет хоть толику прохлады. Наслаждаясь морским воздухом, люди совершали променад на набережных, которые среди горожан пользовались любовью в качестве места для обозрения живописных видов природы.       Для художника и ценителей красоты момент, когда весь мир словно растворяется в золотом сиянии солнца, а море и земля переливаются необычайной гаммой красок, является самым подходящим для созерцания прекрасного. Однако, не для каждого сейчас это было так, поскольку судьба выставляла счета и неумолимо требовала, чтобы определенные люди пережили предназначенные им испытания. Потому, стоя во дворе школы иезуитов, расположенной в прибрежном районе города, Рескатор и маркиза дю Плесси де Бельер поневоле втягивались в мирские дела, совсем не замечая красоты летнего дня.       Рескатор протянул Анжелике руку и повел ее к входу в здание; за ними следовал светловолосый мальчик. Солнце золотило крышу, из-под которой выглядывали побеленные стены и маленькие окошки келий. Тишина, установившаяся между мужчиной и женщиной, прерывалась тихим бормотанием гитары, которую подросток редко выпускал из рук. Все трое остановились перед входом, и звуки гитары сразу стихли, но тишина все равно звенела немым эхом какой-то кручинной мелодии.       — Сейчас иди на урок, сын мой, — проинструктировал Рескатор. — Мы увидимся позже.       — Ох, как же я не люблю учить латынь! Это так скучно! — пожаловался мальчик.       Анжелика тепло улыбнулась. — Ты умный и должен вырасти образованным, мой херувим.       Внешне сильно похожий на нее, мальчик вызывал у нее бурю глубоких чувств — восхищение, восторг, и любовь. Ее сын сильно вырос и через несколько лет обещал стать привлекательным юношей, который превратится в одного из самых красивых украшений королевского двора и станет объектом воздыханий многих девушек на выданье. Кантор все еще имел подростковое, хрупкое сложение, но при этом обладал врожденной гордостью и сильной волей характера, что отражалось в его чертах и манерах. Несмотря на то, что его лицо приобрело оттенок загара под средиземноморским солнцем, оно также сохранило следы французской красоты в его больших зеленых глазах, таких же глубоких и выразительных, как и у его матери.       Кантор подчинился своим родителям: — Хорошо. Я не хочу вас расстраивать и буду учить каждое слово этой ужасной латыни. Но мы же еще увидимся позже?       — Конечно, сынок, — заверила его мать.       Мальчик грациозно поклонился Рескатору и Анжелике и неохотно вошел в здание школы; его родители остались снаружи. Он хотел остаться и пойти гулять с ними по городу, а еще лучше посидеть на лавочке в красивом саду школы, в котором живые изгороди утопали в кипении цветущей растительности. Он хотел поболтать и похвастать о его приключениях на море, а также расспросить Анжелику о Франции и его братьях. Кантор очень сильно скучал по матери и сейчас хотел передать всю свою любовь к ней через песни, которые для него сочинял отец и которые он хотел петь и играть для Анжелики. Но ему оставалось только смиренно выполнять то, что требовалось.       Когда Кантор ушел, его родители немного отошли от входа и встали в стороне. Рескатор заговорил с ней низким, хриплым голосом, который неприятно резанул слух Анжелики. — Вы в первый раз на Средиземном море. Вам нравится Палермо, мадам?       Это был дежурный вопрос, и она заявила будничным тоном: — Как вам известно, я приехала только сегодня утром. Потому я не успела толком ознакомиться с городом, месье.       — Вы прибыли одна?       — Нет, — ответила она. — Мои служанки остались в гостинице. Я вернусь туда после того, как мы с вами поговорим о Канторе и о многом другом.       Хотя лицо Рескатора было скрыто кожаной маской, доходящей ему почти до губ, было очевидно, как оно расплылось в довольной улыбке. — Итак, вы пришли ко мне одна.       — Я не хотела, чтобы нам помешали.       — А маршал дю Плесси тоже приехал?       Анжелика зарделась от волнения. — Филипп остался в Плесси. Он должен скоро ехать на войну. Он маршал Франции, и король полагается на него.       — И он отпустил вас одну в логово к пирату? — усмехнулся Рескатор.       Она сконфузилась и слегка покраснела. Нет, Филипп не отпускал ее в Палермо, но она не скажет об этом Жоффрею. Она уехала из Плесси в Италию под покровом ночи, оставив маркизу письмо о том, что ей лучше путешествовать одной и не брать в сопровождение никого, кроме двух преданных ей девушек. На секунду она представила, в каком лютом гневе был ее муж, когда на утро после ее отъезда проснулся спозаранку, чтобы по обыкновению выезжать на охоту, и обнаружил ее сообщение. Уже много недель Анжелику мучил вопрос: последовал ли Филипп за ней вдогонку или остался в их имении в Пуату? Конечно же, Филипп ехал за ней — в этом не могло быть сомнений! Но маркиз не нагнал ее по пути в Палермо, и, следовательно, он был немного позади нее и очень скоро прибудет сюда.       Маркиза гордо вскинула подбородок. — Филипп доверяет мне. Я отплыла из Марселя на одной из галер королевского флота, и через две недели мы причалили в Палермо.        — Месье дю Плесси дает своей жене большую свободу, — издевался пират. — Или он просто не боится за ее безопасность! Подумать только, отпустить первую красавицу Франции к Рескатору! — Он внимательно посмотрел на нее. — Или вы просто не спросили его разрешения и уехали.       Молодая женщина была возмущена тем, что он избрал стратегию доводить ее до бешенства путем указания на несуществующие недостатки Филиппа, а также тем, что он разгадал, как на самом деле она оказалась в Палермо без ее мужа. — Мы прекрасно знаем, кто вы такой. Мне нечего вас бояться! И это было мое решение приехать сюда одной.       — Война! Наверное, сиятельному маршалу Франции нравится бороться за славу короля. Это весьма занимательно — ведь он так преданно служит вашему августейшему любовнику. — Он расхохотался, но потом закашлялся. Он перенаправил разговор в другое русло: — Начавшаяся год назад Голландская война просто поражает воображение своим количеством участников: Франция, Англия, Швеция, Кельн, и Мюнстер с одной стороны, а с другой — Голландия, Испания, и Бранденбург. Хотя в основном все военные действия происходят между Францией и Голландией, и, значит, месье дю Плесси должен быть очень занят на полях сражений.       — Естественно, — подтвердила Анжелика. — Вы очень хорошо осведомлены о событиях во Франции и за ее пределами, что меня совершенно не удивляет.       — Это так, мадам. Я в курсе обо всех недавних подвигах великого маршала. В начале этого года, главный маршал де Тюррен, стоящий во главе французской армии, вместе с маркизом дю Плесси и принцем Конде отбросили войска имперцев и Бранденбурга за Рейн. Затем, когда весной в армию прибыл Его Величество, они начали осаду Маастрихта, и, несмотря на упорную борьбу, после двенадцатидневной обороны город капитулировал.       Итак, Жоффрей знает все о ней и Филиппе! Сколько лет его шпионы поставляют ему сведения о ней? И ведь он ни разу не объявился сам! Сдерживая порыв сжать кулаки от злости, она холодно высказалась: — Мне прекрасно известно, что делал мой супруг этой весной и где он был. Признаюсь, что меня несказанно раздражает то, что вы, месье, судя по всему, очень пристально следите за моей жизнью во Франции после вашего исчезновения много лет назад.       — Какая замечательная война, — саркастически оценил пират, игнорируя ее претензии. — Она стала одним из главных переломных моментов в правлении великого Людовика XIV. Именно Голландская война не дала окончить экономическую и социальную модернизацию государства, предпринятую государственным министром Жан-Батистом Кольбером. И это происходит в то время, когда в Англии наблюдается заметная экономическая активность и укрепляется протестантская культура. Несмотря на то, что Англия — союзник Франции в этой войне, так ослаблять Францию по отношению к северному соседу в такой период неправильно.       — Не вам и не мне решать такие вещи.       Рескатор вещал, как будто он не слышал ее: — Ну, король был сильно недоволен исходящими из Голландии пасквилями и памфлетами против него, и это усилило его желание разгромить врага. Я знаю, что в прошлом году тщеславный Людовик не пожелал прислушаться к советам господ де Тюррена и дю Плесси, которые предлагали в самом начале войны без промедления двинуться на тогда являвшийся беззащитным Амстердам, чтобы сокрушить Нидерланды сразу же и не затягивать боевые действия. Но король предпочел брать города противника один за другим, словно он смаковал свое превосходство — а ведь это такой тактический просчет. Бедные месье де Тюррена и дю Плесси — как они, должно быть, были разочарованы!       Нервы Анжелики закипели. Жоффрей знал слишком много и, упиваясь этим, бросал ей это в лицо. Она помнила все эти события: Филипп подробно ей рассказал, что произошло в Голландии в прошлом году. Он тогда впервые за годы их брака жаловался на короля, порицая ту стратегию, которую выбрал Людовик несмотря на его возражения и его альтернативное предложение. Но война все равно складывалась относительно успешно для Франции, а Филипп демонстрировал свой потрясающий военный талант и знание своего дела и успешно брал города и крепости. Маркиз дю Плесси стал героем войны в Нидерландах, получив огромную благодарность от короля и также заработав уйму поздравлений от друзей, а также новых завистников.       Усмешка окрасила губы Жоффрея. — Ну хоть успех в Голландии является отрадой для короля! Он может сделать вид, что забыл о недавнем страшном поражении эскадры герцога де Вивонна в Средиземном море. Боже мой, этот недотепа загубил более пятидесяти кораблей французского флота в сражении с турками у острова Милос. И хотя это были не нормальные суда, а просто неповоротливые древнегреческие эндромиды, он все равно мог избежать таких значительных потерь. Какой чудовищный позор для короля Франции — он сравним только с бесчестьем короля Испании Филиппа II после сокрушительного поражения Непобедимой Армады у берегов Англии. Подумать только, солнце Людовика XIV на Средиземноморье так померкло — прямо солнечное затмение!       — А вы этому рады? Вы ведь ранее нападали на галеры французского флота.       — Меня это позабавило, мадам. Просто потому, что де Вивонн вел себя глупо в том сражении, и такой сокрушительный провал — это результат его грубых просчетов. Я не участвовал в той битве и вообще в тот момент был далеко — в Марокко. Я узнал все позже в мельчайших подробностях, когда прибыл в Константинополь: турецкий султан, Мехмед IV Охотник, является моим другом, и он хвастал мне своей победой во время роскошного пира в своем дворце Топкапы.       — Вы жалеете, что не Рескатор нанес поражение господину де Вивонну?       — Нет, — искренне сказал пират. — Я бы никогда не решился на такую масштабную битву с французами просто потому, что я сам француз. И, хотя я вынужден был бежать из моей родной страны и скрываться, у меня все-таки есть совесть.       Анжелика вздохнула с облегчением: у Жоффрея всегда была честь, и она была рада услышать его признание. Она сменила тему: — Пойдемте внутрь, мессир. Не будем терять время.       Рескатор протянул Анжелике руку. Не говоря ни слова, он повел ее в здание школы иезуитов и направился в один из залов для приема посетителей. Небольшая комната напоминала монастырскую келью и была обставлена добротной деревянной мебелью, но по-спартански, хотя в ней имелось все необходимое: несколько стульев, обеденный стол, и два книжных шкафа. Из окна открывался вид на просторный зеленый сад и водную лечебницу, которая находилась по соседству со школой.       Анжелика достала из ридикюля свитки с гербовой печатью короля Людовика, и вручила их ему. Она велела: — Перечитайте это внимательно, господин граф.       Пират нахмурился, его взгляд переходил с Анжелики на бумаги в его правой руке и обратно. — Дайте мне несколько минут. — Он снял с головы по-корсарски завязанный черный платок, и его рука потянулась к завязкам, закреплявшим маску на его голове. Не поворачиваясь к ней, он положил маску на стол. — Я горю от нетерпения узнать, что король Франции хочет от Рескатора.       В тишине Анжелика рассматривала высокую и худощавую фигуру Рескатора — графа Жоффрея де Пейрака. Одетый в черный бархатный камзол испанского покроя, стянутый поясом из золотой парчи, в высоких черных кожаных сапогах, доходящих ему до колена, ее первый муж походил скорее на кошмарное видение, чем на Великого Лангедокского Хромого. Из-под камзола виднелась безукоризненно белая рубашка с жабо из венецианского кружева, а черный, шелковый шейный платок был повязан с непревзойденным изяществом на французский манер; на поясе висела тяжелая шпага в ножнах, украшенных резьбой и бриллиантами. Его аккуратная, темная, сарацинская бородка казалась ей непривычной, но она шла ему. Женщина отметила с облегчением, что сейчас он, по крайней мере, не носил маски из черной кожи, закрывавшей все его лицо до губ. А ведь именно в этой маске Анжелика увидела его впервые всего несколько часов назад и сперва не узнала.       Рескатор, он же Жоффрей де Пейрак, увлеченно читал документы. На мгновение он поднял голову от листа и одарил Анжелику широкой улыбкой, обнажившей его зубы. Она заметила, что его лицо больше не внушало ни страха, ни ужаса, так как шрамы на его левой щеке побелели и сгладились с течением времени. За годы Жоффрей изменился, но не настолько, чтобы она могла не узнать его без маски, хотя печать времени отметила его лик несколькими морщинами на лбу, а также суровым выражением лица и жестким взглядом, которые не были свойственны ему ранее. Густая шевелюра графа теперь была коротко подстрижена, но осталась черной, как вороново крыло, хотя у него было несколько седых волосков на висках.       — Вот это да! Сегодня день сюрпризов. Право, я не ожидал такого, — шелестел его низкий, ироничный, глухой голос, который был таким чужим и, казалось, принадлежал этому пирату, но не тому Жоффрею, которого Анжелика помнила. — Сначала приехали вы, хотя я предполагал, что это скоро случится. А теперь я узнаю, что мне больше не нужно быть Рескатором благодаря великодушию короля Франции. Это просто потрясающе!       Насмешливые слова графа напомнили Анжелике, как они далеки теперь друг от друга, а также о том, что прошлого не вернуть, и о том, что ее визит вовсе не был визитом влюбленной женщины к своему мужу, которого она нашла после долгих лет разлуки. Наступила пауза, во время которой Жоффрей продолжил изучать документы, а она размышляла над происходящим.       Ее память блуждала по замысловатым закоулкам недавнего прошлого, анализируя события последних месяцев. Столько всего невероятного случилось, что у Анжелики перехватывало дыхание, когда она думала обо всем этом. Но иногда чудеса случаются, если есть на это воля Бога.       Она все еще не могла поверить, что ее обожаемый Кантор не умер! Мальчик, которого мать и все во Франции долгие годы считали погибшим в сражении эскадры герцога де Вивонна и Рескатора при мысе Писарро, был жив и здоров. Анжелика не могла бы вообразить, что Жоффрей выжил и стал Рескатором, до того дня, пока король не открыл им правду в начале зимы 1673, еще до своего отъезда в Голландию к французским войскам. Тогда Филипп был в армии, но получил срочный приказ монарха вернуться в Париж, оставив свои части под командованием принца Конде. На следующий день после возвращения Филиппа, Людовик пригласил супругов дю Плесси на секретную аудиенцию и показал им перехваченное его шпионами письмо Кантора для матери, направленное в Париж, в отель дю Ботрей, из школы иезуитов в Палермо.       Оказалось, что Кантор все эти годы жил с отцом на море, в то время как Анжелика не имела ни малейшего понятия об этом; эта прискорбная истина до сих пор не укладывалась у нее в голове. В своем письме матери исчезнувший мальчик описывал, кем стал его любимый отец и чем занимался на Средиземном море. Ведь мальчик не подумал о том, что его письмо может быть перехвачено.       Анжелика с болью вспомнила о том, что последовало за этим невероятным открытием. Шок и неверие у нее и Филиппа были столь сильны, что королю пришлось повторить то, что Жоффрей де Пейрак, скорее всего, жив, несколько раз, пока они не перестали сомневаться. Людовик сказал, что он собирается все проверить, и по требованию Анжелики, горячность которой разозлила Филиппа, уступил и обещал ничего не предпринимать против Жоффрея — и монарх не лгал.       В те необычайные моменты, Анжелика запрещала себе думать о Жоффрее де Пейраке. Все ее существо было сосредоточено на одной мысли — ее сын был жив, и она скоро увидит его. А после встречи с монархом, счастливая надежда переполнила сердце маркизы до краев, душа ее расцвела всеми красками мира, и она проливала слезы неописуемой радости в объятиях Филиппа.       После того как они покинули кабинет короля и Версаль и ужинали дома, Анжелика различила затаенный страх в глазах Филиппа, который выразил свою радость по поводу Кантора, но держался сдержанно и угрюмо. После их примирения в тот день, когда Филипп мог сложить голову при осаде Доля, маркиза привыкла видеть мужа жизнерадостным и довольным жизнью в ее присутствии. Хотя маркиз и оставался холодным царедворцем в обществе, с супругой Филипп становился самим собой и со временем приучился иногда показывать свои реальные эмоции. В то же время, она часто замечала в Филиппе борьбу его натуры воина и любящего мужа, но его грубая сущность, так хорошо известная ей, не очень часто всплывала на поверхность. Однако, в их браке бывали моменты, когда она не могла находиться рядом с Филиппом, сдержанность которого часто бесила ее не менее, чем его холодность и надменность, а иногда и снисходительность к ней.       После известия о том, что Жоффрей жив, Филипп сбросил свою маску и показал ей всю свою ранимость. И тогда, растроганная Анжелика потратила много усилий, чтобы убедить маркиза в своей любви к нему и в том, что она не оставит его и детей ради прошлого. Она никогда не забудет полный смертельной тоски взгляд мужа в те моменты, когда Филипп признался, что боится потерять ее. Несмотря на ее увещевания и уверения, что их любовь истинна и преодолеет любые преграды, она до сих пор не была уверена, что Филипп верил ей.       Хотя Анжелика и горела желанием немедленно ехать в Палермо к Кантору, Филипп запретил ей это делать по причине того, что король не одобрит ее отъезда и что необходимо было проверить все сведения, указанные в письме Кантора. За те две недели, что маркиз провел в Париже, король вызывал Филиппа к себе ни один раз, и они долго обсуждали сложившуюся ситуацию, но муж наотрез отказался информировать ее о происходящем. Затем, взяв с Анжелики слово о том, что в его отсутствие она не уедет в Палермо и пообещав, что скоро она воссоединится с Кантором, но только после проверки того факта, что мальчик действительно жив, Филипп, наконец, уехал вместе с Людовиком обратно в Голландию на три месяца, где и произошли взятие Маастрихта и еще нескольких городов. Позор от поражения флота герцога де Вивонна в декабре 1672 гола временно отошел на второй план на фоне одержанных побед в Нидерландах.       Анжелика провела несколько месяцев, мучаясь от тоски по потерянному сыну и от страха за Жоффрея, который постепенно просыпался в ней. Она подозревала, что король послал шпионов в Палермо и на Средиземноморье, а также заставил их собирать сведения о Жоффрее. Но ее первый муж был слишком умен, чтобы умереть второй раз, и это успокаивало ее. Анжелика старалась не думать, что воскрешение Жоффрея означает для ее брака с Филиппом, пребывая в состоянии затаенной тревоги. Много раз она порывалась поехать в Палермо, но тяжелая болезнь Шарлотты-Амели и Виктора-Людовика — ее маленьких детей от Филиппа, подцепивших лихорадку и прохворавших два месяца, — а затем и эта же болезнь Флоримона, заставила ее остаться в Плесси. Много недель, она усердно молилась, чтобы ее дети поправились, а Шарль-Анри не заразился.       Король и Филипп вернулись во Францию только в начале лета 1673, в то время как главный маршал де Тюррен и принц Конде продолжили сражаться в Голландии. Именно тогда Анжелике открылось то, что, оказывается, король еще до отъезда в Голландию был уверен, что Жоффрей и есть Рескатор, хотя и послал своих людей собирать сведения о деятельного могущественного корсара. Она также узнала, что задумал и осуществил их предприимчивый сюзерен для спасения чести и счастья супругов дю Плесси. Анжелика знала, зачем Людовик так хлопотал об аннуляции ее первого брака: Филипп убедил его, что из практических соображений можно простить графа де Пейрака, и попросил его ходатайствовать о расторжении брака супругов де Пейрак; в свою очередь, король решил, что лучше отдать ту женщину, которая отвергла его когда-то, своему другу маршалу, чем тому своевольному мужчине, которого он отправил на костер за его могущество.       После приезда Филиппа в Плесси, муж все ей рассказал, и тогда у них случилась страшная ссора. Узнав, что ее первый брак официально аннулирован, Анжелика обрушила на мужа маркиза гром и молнии, и залы замка Плесси сотрясались от ее криков, как будто демоны вышли из ада и вопили. Филипп впал в полное бешенство, и впервые за годы Анжелика боялась, что ее разъярённый муж возьмет хлыст и побьет ее, как в их брачную ночь. Но ее супруг благоразумно сдержал себя и даже не ударил ее, а лишь шипел на нее, как змея, смотря на нее суженными глазами, а потом удалился к себе, хлопнув дверью. Анжелику до глубины души возмутил тот факт, что все было сделано без ее согласия и что Филипп принял такое решение без нее. Без сомнения, то, что ее первый брак был аннулирован, тоже доставило ей огорчение.       Потом, оставив ему лишь письмо, Анжелика покинула Плесси в темноте вскоре после того, как Филипп удалился в свои покои. Это была ее месть мужу за то, что он действовал за ее спиной. В Марселе ей пришлось долго уговаривать шевалье Максимилиана де Миллерана, лейтенанта королевского флота, взять ее на галеру. Она предлагала ему деньги и просила его, но он отказывался выполнить ее требование и говорил о том, что король и маршал дю Плесси будут очень недовольны. И лишь когда Анжелика начала угрожать ему тем, что расскажет его жене о его недавней интрижке с Нинон де Ланкло, о которой она узнала от самой куртизанки и подруги, он неохотно согласился.       По прошествии нескольких недель, Анжелика успокоилась и рационально осмыслила поступок Филиппа — он не мог поступить по-другому в их сложной ситуации. Сейчас она была также признательна монарху за то, что он сделал ради супругов дю Плесси, хотя вначале ее эмоции были далеки от позитивных. От маркизы требовалось уведомить Жоффрея о происходящем, и сейчас она это делала.       — И что вы думаете? — прозвучал ее вопрос, прерывая гнетущую тишину. Ее напряженное лицо являло резкий контраст с повеселевшими чертами ее собеседника.       Жоффрей словно не заметил ноток тревоги в ее голосе. Закончив читать, он небрежным жестом бросил бумаги на стол, где лежали книги и рукописи. Некоторое время он молчал, рассматривая оникс с гравировкой, который он носил на левой руке; это был подарок его арабского врача и друга, Абд-эль-Мешрата, который он дал своему пациенту после выздоровления Жоффрея в Марокко, чтобы камень своими магическими и целебными свойствами охранял его.       — У меня смешанные чувства, — правдиво объявил он. — Пока вы сегодня были с Кантором, у нас не было возможности поговорить. Скажите мне, вы рады меня видеть, мадам?       — Да, рада, мессир.       — И я рад видеть вас, — ответил он с сердечной улыбкой.       Щеки Анжелики заалели. — Я была готова к встрече с вами, так как уже несколько месяцев знаю, что вы не мертвы. Это была ложь, и поездка в Палермо стала для нее испытанием.       — А я предполагал, что могу встретить вас здесь в один из этих дней, — сознался граф. — Именно поэтому я и сам приехал сюда сегодня, отложив все свои дела.       — Ваши шпионы?       — Я щедро плачу золотой монетой тем, кто информирует меня об опасностях и обо всем, что происходит во Франции и других христианских странах. Мой образ жизни и бесчисленное количество моих врагов вынуждают меня быть крайне осторожным.       — Они передают вам сведения обо мне, — упрекнула женщина.        Его глухой, хриплый голос произнес: — И о вас тоже, мадам. Это было в особенности важно после того, как Кантор отправил в Париж то злосчастное письмо, которое перехватили люди короля. — Он запрокинул голову и расхохотался, но его смех оборвался кашлем. — Бездари великого короля-солнца мало что умеют делать профессионально, но хотя бы один раз им посчастливилось что-то не провалить. Они раскрыли меня — самого Рескатора!       — Нет ничего удивительного в том, что Кантор, в конце концов, захотел связаться с матерью.       — Разумеется, — вздохнул он. — Поделитесь, какое чувство у вас вызывает мое новое обличье.       — Если бы вы носили маску, и я не знала, кто вы, я бы спросила себя, не отрезан ли у вас язык.       Корсар рассмеялся, но вдруг зашелся в судорожном кашле. Когда он откашлялся, то поймал на себе изумленный взгляд Анжелики. Он уже заметил, что его изменившийся голос непривычен для нее, и потому поспешил разъяснить: — Золотой Голос Королевства мертв. А мой новый голос, увы, не так хорош. Он был сорван, когда я пытался воззвать к Богу на паперти Собора Парижской Богоматери. Я звал, и голос сорвался, но зов дошел… Ну что ж, Бог дал, Бог взял.       Заметив, что ее стала бить нервная дрожь, Жоффрей подошел к ней и дотронулся рукой до ее щеки. С нежностью он ладонью погладил ее кожу. — Давайте не будем прямо сейчас вспоминать о плохом. Пока Кантор на занятиях, мы можем пообедать. Но предупреждаю, что поскольку мы находимся в школе иезуитов, здесь вам не подадут яства со всего мира. Я мог бы исполнить любую причуду на своей шебеке, но не тут.       — Это не имеет значения, месье. Я бы не пошла на ваш корабль.       — Я так и думал, сударыня, — процедил он. Он отошел к столу, где лежала его маска, и закрепил ее на голове, очевидно, собираясь куда-то уходить. — Я прикажу подать обед.       Когда он вышел, облако облегчения полностью обволокло Анжелику. Помимо ее воли встреча с первым мужем взволновала ее больше, чем она хотела бы, и прошлое уже начинало настойчиво проступать на канвасе ее текущей жизни, заливая его красными пятнами крови, которая будто сочилась из ее сердца. И она всё больше погружалась в свое прошлое, а цветная мозаика давно ушедших дней под небом Тулузы проступала в ее воображении так зримо и явно, что сливалась с настоящим.       Вскоре Жоффрей вошел вместе со слугой, который сервировал стол и, низко поклонившись, удалился. Пират поклонился ей помпезно и изящно, и Анжелика вспомнила этот поклон, который всегда восхищал дам и кавалеров высшего света. Она отметила, что его поклон был так же грациозен, как у манерного и лощеного Филиппа, и это вызвало у нее непроизвольную улыбку. Оба мужчины обладали непревзойденными манерами, только изящность Жоффрея была более живой и порывистой, а у Филиппа более холодной и рафинированной.       К ее изумлению, Жоффрей предложил ей отведать за обедом вина, привезенного с виноградников Тулузы специально для него. Он пил это вино всякий раз, когда посещал Кантора в Палермо. Хотя бы его вкусы не изменились так же сильно, как и он сам, думала маркиза. Затем последовал обед без всяких церемоний, не скудный, но и не праздничный.       Следуя своему собственному совету, Жоффрей вначале избегал разговоров о прошлом, развлекая ее разнообразными занимательными историями о жизни на Средиземном море. Анжелика страдала от его кажущейся беспечности, как от оскорбления, и понемногу внутреннее напряжение стало уступать место гневу, подвигая ее задать смелый вопрос о том, что произошло с ним после его бегства от королевских мушкетеров во время его транспортировки в крепость на баркасе по Сене. В ответ корсар смерил ее свирепым взглядом, но затем надел на себя доспехи безразличия и начал долгое повествование о своем побеге. Жоффрей еще раз повторил, как и почему сорвал голос, и пояснил, почему он больше не хромает.       Пока корсар говорил, Анжелика словно ходила по колдовскому кругу вокруг этого человека, который был ей во многом не знаком, но, несомненно, все еще волновал ее. До нее доносились запахи востока, которыми пропиталась одежда флибустьера, ароматы дальних островов и дорогой кожи его маски, которую он носил почти не снимая, как заключила Анжелика. Многие из этих ароматов были ей не известны, но ей удалось различить запах фиалок и табака, и она вновь узнала в нем того человека, за которого когда-то вышла замуж. Маркиза подумала, что когда Жоффрей был таким обходительным, то почти невозможно было представить себе этого очаровательного, любезного, и элегантного человека опасным пиратом.       Когда обед был закончен, Жоффрей вновь надел маску, чтобы слуга мог прийти и убрать со стола. Как только это было сделано, и они остались одни, Анжелика решила сразу перейти к делу, так как скоро должен был закончиться урок Кантора. Она намеревалась больше времени провести с воскресшим сыном вместо того, чтобы препираться с Жоффреем.       Граф снял маску и иронично посмеивался. — По крайней мере, герцог де Вивонн отправлен в отставку. Подумать только, брат мадам Атенаис де Монтеспан навлек на семью такой позор! Даже связь сестры с королем не спасла его! Нет, ну право, я хорошо понимаю решение Его Величества.       — Вы должны быть довольны. Король вернул вам ваши титулы и большую часть ваших родовых земель. Он также собирается дать вам назначение: вы будете служить под началом графа Жана д’Эстре, назначенного Его Величеством адмиралом королевского флота. Таким образом, вы сможете построить величие Франции на море.       — За счет связей и могущества Рескатора, — дополнил он.       — Король думает о благе нашего государства.       Его губы искривились в дерзкой улыбке. — Его Величество вспомнил о моей скромной персоне? Неужели позор месье де Вивонна сделал меня таким нужным королю?       — Чего же вам не хватает, мессир де Пейрак? — бросила Анжелика недоумевающим тоном, метнув на него рассерженный взгляд. — Вы вновь стали графом Тулузским — самым знатным и могущественным сеньором в Лангедоке. Ваша собственная честь и честь вашего рода восстановлены: король отозвал обвинения в колдовстве и всех прочих преступлениях, в которых вас обвиняли, свалив всю вину на Фуке, который интриговал против вас. Почти все те земли, которые принадлежали вашим предкам многие века, вновь находятся в вашей собственности и позже перейдут по наследству нашему старшему сыну, Флоримону. — Не отрывая от него изучающего взора, она пересела на один из стульев, стоявших рядом с ним. — Вы также сможете заниматься флотоводством вместе с адмиралом д’Эстре. Слава великого Рескатора, грозы всего Средиземноморья, поможет вам на службе у Его Величества и послужит интересам Франции.       Жоффрей приподнял темные брови. — Не нужно говорить мне то, что я и так знаю, мадам дю Плесси. Я внимательно прочитал бумаги от короля и прекрасно помню их содержание. — Сардоническая усмешка скользнула по его устам. — А, может быть, вы думаете, что за годы моя память ухудшилась? Или вам доставляет удовольствие говорить мне это, чтобы подчеркнуть, как великодушен ко мне ваш августейший любовник и наш сюзерен?       Сначала Анжелике показалось, что она ослышалась. Но насмешливый блеск его глаз подтвердил то, что она поняла его правильно. Она встала, шагнула к нему, и выкрикнула: — Да как вы смеете разговаривать со мной в таком неуважительном тоне?! Да кто вы такой, чтобы бросать мне в лицо такие мерзкие вещи, не зная толком ничего о моей жизни?       Жоффрей повторил эхом: — Не зная ничего?       — Да! Именно! Мы не виделись много лет и стали разными людьми! Мы прожили разные жизни вдали друг от друга, общались с разными людьми, вращались в разных обществах, и дышали разным воздухом. Что вы можете знать обо мне, помимо слухов и ваших собственных домыслов?       — Вот это нападение! — изумился он. — Вы так темпераментны, мадам маркиза дю Плесси де Бельер. Должно быть, маршал приучил вас сражаться на поле боя как настоящий солдат.       — Перестаньте язвить, месье! — вскричала она, теряя терпение. Его манера произносить ее имя, которое она носила как жена Филиппа, в таком дерзком, презрительном тоне раздражала ее.       Внезапный гнев сверкнул в глазах Анжелики. В юности, свободная, иногда фривольная, и язвительная манера Жоффрея вести беседу и высмеивать собеседников очаровывала и забавляла ее. Она поражалась, что он оставлял противников по словесной дуэли поверженными в пух и прах с той же легкостью, с которой он соблазнял дам. Его эпатажные речи и умелое красноречие привлекали множество последователей, которые разделяли его идеи или интересовались ими, и он любил поговорить с ними на неординарные темы. Анжелике нравилось слушать его ученые речи, из которых она старалась почерпнуть мудрости и новых знаний. Графиня де Пейрак обожала наблюдать, как ее муж с легкостью побеждал в спорах с невежественными людьми, в том числе с архиепископом Тулузским, а также с другими дворянами. Но она никогда не размышляла о том, что чувствуют люди, испытавшие на себе силу его иронического гения.       Но все когда-то случается в жизни первый раз, философски размышляла Анжелика. Теперь язвительность Жоффрея была направлена против нее, и она была такой откровенной и едкой, что у нее перехватывало дыхание от его насмешек, несмотря на то, что он пытался ее скрыть за безукоризненной учтивостью. Ведь этот человек в прошлом доводил до белого каления многих на глазах Анжелики, и она не должна быть удивлена! Но она и Жоффрей столько лет не виделись, что она успела кое-что забыть; о многих вещах, которые были тем или иным способом связаны с ним, она намерено не думала, чтобы не бередить старые раны. В данный момент, его ехидство просто бесило Анжелику, хотя она старалась сохранять бесстрастное выражение.       Однако, Жоффрей заметил ее состояние. Он пояснил: — Наш сын рассказывал мне о том, что вы стали фавориткой короля.       — Ах, мне следовало бы догадаться, — она скрежетала зубами от злости. — Вы посмели допрашивать ребенка. Вы не гнушались прибегнуть к такой низости, чтобы узнать обо мне что-то.       — Кантор сам охотно вспоминал вас. Я не принуждал его говорить.       — Что вам за дело до меня и короля?       С важным видом граф рассуждал вслух: — Мой титул возвращен мне, и я объявлен невиновным. Теперь многое изменилось. Поскольку я все еще являюсь вашим супругом, я могу задавать вам любые вопросы, в том числе про вашу личную жизнь.       Неожиданно, острейшее чувство неприязни пронзило все тело Анжелики. Как посмел Жоффрей де Пейрак говорить об узах, которые когда-то связывали их, в таком бесцеремонном тоне, после такого долгого отсутствия в ее жизни и жизнях их сыновей, после молчания о том, что он выжил и бежал из королевства? Как он смел вести себя как самец, требующий отчета у своей жены о ее поведении и ее отношениях с другими мужчинами? И такая хищная злость накатила на маркизу, и так ей захотелось ему как-то отомстить, что действенная идея подвернулась моментально.       Анжелика обрушила на него весь свой гнев. — А кто сказал вам, что я ваша жена, мессир граф де Пейрак? Вы так уверены в своей неотразимости и исключительности, что думаете, что я ради вас разрушу свою жизнь и жизни других людей, которые любят меня? Жизнь, которую я построила сама и позже вместе с Филиппом наперекор всем и преодолев много несчастий!       — Мадам, говорите тише.       — Я буду делать, что хочу! — парировала маркиза. Она сузила глаза и теперь совсем не была похожа на ту красивую молодую женщину, которая сегодня вновь пленила сердце пирата. Она выкрикнула: — Неужели вы думаете, что Филипп отказался бы от меня и позволил бы объявить наших троих детей незаконнорожденными? Или что король бы дал такому свершиться в отношении жены и отпрысков его друга и верного маршала? Или вы считаете, что я бы допустила такой ужас, не подумав о своих детях от Филиппа?       Леденящий шок поразил Жоффрея своими жестокими щупальцами, врезавшимися в его тело и проникнувшими до глубины души. Отрешенным взглядом он посмотрел вокруг себя. Его мозг лихорадочно заработал, обдумывая ситуацию и пытаясь найти объяснение словам той, кого он считал своей супругой много лет. Он был так ошеломлен, что на несколько мгновений потерял дар речи; недовольство и неверие смешались в нем с недоумением и непониманием.       Затем пришло прояснение. Неужели король Франции обратился к Папе Римскому и каким-то образом договорился об аннуляции брака супругов де Пейрак еще до приезда Анжелики в Палермо? Было чему изумляться и не верить, потому что эта идея казалось еще более невероятной, чем факт прощения графа де Пейрака королем и его приглашение ко двору.       Граф почувствовал, как истерический смех, порожденный его болью и горечью, поднимается в нем откуда-то изнутри при мысли, что Анжелика, скорее всего, больше не была его женой. Разумеется, он не рассмеялся, а заглушил его огромным усилием воли. Он сомневался бы в правильности своих выводов, если бы не острый, серьезный, вызывающий на поединок взгляд зеленых глаз Анжелики, которые потемнели от остервенения. Мысли сплетались и клубились в голове корсара, как змеи в сезон спаривания, отравляя его кровь; они вытесняли одна другую, то побуждая его к словесному противодействию тираде Анжелики, то утихомиривая.       Жоффрей откинулся на стуле; его взор встретился со взглядом Анжелики. К его удивлению, он не нашел той резкости в ее очах, которые сверкали молниями несколько минут назад. Ему показалось, что в них промелькнула тень сожаления, может быть, от того, что она бросила правду ему в лицо, и он с удовлетворением заметил, как она побледнела. Желание отплатить ей за доставленную боль стало столь жгучим, что черная желчь поражения разлилась по венам и проникла в душу, словно в треснувший сосуд. В тот момент его волчья усмешка ложно говорила: кто бы ни сделал ему плохое, это не тронет его душу, а Анжелика, маленькая зеленоглазая ведьма, покорившая короля, маршала, и многих других, пусть жалеет любого, но не его.       Жоффрей озвучил свои вопросы без преамбул: — Мадам, что же вы сделали? Добились аннуляции брака с ужасным, колченогим чудовищем, этим колдуном де Пейраком? — Жалящий смешок вырвался из уст пирата, но в этот раз кашля не последовало. Он оскалился: — Ведь влияние Рескатора не распространяется на Рим и Папу, несмотря на все его могущество на Средиземном море.       Анжелика ограничилась кивком, и Жоффрей продолжил: — Аннулировать католический брак, заключенный по законам церкви, очень трудно, а подчас и вовсе невозможно. Генрих VIII потратил годы, пытаясь признать свой брак с Екатериной Арагонской недействительным, но у него ничего не вышло, а сам он был отлучен от церкви. — После короткой паузы, он вновь набросился на нее, как хищный зверь на добычу: — Что же ваш король Франции предложил Папе за это? Долго ли вам пришлось ублажать сладострастного сюзерена в постели, чтобы он это сделал? Отвечайте мне, мадам! Признавайтесь!       Она заметила, как лицо ее собеседника приобрело бледноватый оттенок, и догадалась, что это было следствием его шока и что его словоизлияния скрывали душевную боль. Осознание своей ошибки обрушилось на женщину градом вины, словно жесточайший шквал крупного проливного дождя. Она не могла избавить его от боли и тоски, но она считала, что ей следовало преподнести ему эту весть в более гуманной форме. Раскаяние зашевелилось в душе Анжелики, как лист от ветра, и потребовало что-то предпринять, но она не могла вымолвить ни слова.       — Отвечайте! Сейчас же! — потребовал пират.       — Я хотела сообщить вам об этом по-другому, но вы вывели меня из себя.       — Почему? — Его голос звучал отчужденно. Они оба знали, что его вопрос имел отношение ни сколько к настоящей ситуации, сколько к тому, какую роль Анжелика сыграла в этом деле.       Анжелика поднялась, подвинула свой стул ближе к Жоффрею, и вновь села. Они с напряженным любопытством разглядывали друг друга. В конце концов, после затянувшейся паузы, она произнесла: — Это было необходимо, чтобы объявить вас живым.       — И чтобы не делать вас двоемужницей, — подытожил он.       — Это было условие короля и Филиппа. По-другому не могло быть; вы должны это понимать. Она взяла его руку в свою и долго смотрела на него, как будто стараясь запомнить навсегда.       Жоффрей прискорбно рассмеялся и тут же закашлялся. — Не прикидывайтесь сокрушенной, мадам! Я не любитель бессмысленных и дешевых фарсов.       — Вся эта ситуация действительно печальна для меня. Несмотря на его тон, женщина не выдернула свою руку из его, а, наоборот, крепче ее сжала в знак поддержки.       — Разумеется, я верю вам, мадам! — Пират невесело усмехнулся, и в этом звуке было столько злобы, что она невольно отшатнулась. — Мало того, что вы не интересовались нашими детьми и предпочитали оставаться при дворе и менять любовников. Так вы еще и допустили аннуляцию нашего законного брака, не задумываясь о том, что Флоримон и Кантор стали бастардами.       Анжелика убрала свою руку из его и прошептала: — Вы ошибаетесь.       Жоффрей вдруг вскочил и затем схватил ее за плечи, заставив подняться на ноги. Он слегка встряхнул ее, и она попробовала вырваться из его хватки, но безуспешно. — Что вы наделали, мадам? — Бросив на нее взгляд, полный брезгливости, он прошипел: — Подумать только! Я обращался с вами как с особой королевской крови и предупреждал ваше малейшее желание, когда мы были женаты. Я полюбил вас всей душой и был готов на все ради вас! А как вы отплатили мне за это спустя годы?       — Я ничего не сделала! Вы ничего не понимаете! — защищалась она. Она сбросила его руки со своих плеч и отступила на шаг; ее глаза метали в него незримые кинжалы. — Дайте же мне сказать!       Он гневно сморщился. — Не стоит давать объяснений. Все и так ясно.       Анжелика начала ходить по комнате, и шлейф ее платья тащился за ней, рисуя зигзагообразную линию. Нервная слабость охватила ее, но она не собиралась капитулировать перед ее натиском. Помолчав, она остановилась посередине и пояснила: — Наш брак был действительно аннулирован эдиктом Папы Климента X, но все было устроено очень умно: так, что наши сыновья, Флоримон и Кантор, являются законнорожденными. Никто и никогда не сможет назвать наших детей бастардами, хотя мы официально не считаемся женатыми с момента вашей мнимой казни.       — Как такое возможно? — осведомился Жоффрей с некоторым облегчением.       — Я все расскажу, — пообещала она. — Только успокойтесь.       Анжелика заглянула в глаза Жоффрея, горящие сердитым огнем претензий к ней. Вдруг начался отлив ее возмущения, уносящий темные воды ее гнева на бывшего мужа. Она попробует все ему объяснять, и, может быть, по ту сторону бурного океана их жизней, штормящего от разгорающейся между ними вражды, они смогут найти пристанище в одной из бухт.