Преображение Любовью

      Италия, Палермо, середина лета 1673 года, школа иезуитов       Установившаяся в комнате тишина затянулась, но Анжелика не торопилась говорить. Гнев ее полностью утих, и она почувствовала глубокое сожаление при мысли о том, что они с Жоффреем больше не муж и жена и что их мнения никто не спросил. Жоффрей молчал и наблюдал за ней с непроницаемым выражением, но также со странной и новой для него смесью горечи и тоски от того, что Анжелика больше не принадлежала ему, что судьба разлучила их навсегда.       Остановившись около окна, Анжелика посмотрела на Рескатора усталым взглядом. Ее голос прорезал тишину, как скрежет железа о стекло, и драма началась. — Наш брак был объявлен недействительным из-за моего брачного контракта с Филиппом дю Плесси де Бельер, который якобы был заключен еще до нашей свадьбы в Тулузе. — Ее вздох был стоном ее терзаемой души, которой было больно говорить об этом. — На этом же основании был аннулирован брак английского короля Эдуарда IV и Элизабет Вудвилл, правда это было сделано не Папой Римским, а английским парламентом. В те далекие времена Англия еще была католической страной.       — Я помню об этом, —невольно кивнул Жоффрей. — Этот контракт действительно существовал?       Анжелика вновь возбужденно заходила по комнате. — Нет, — отчеканила она. — Нужно было основание для аннуляции нашего брака. Оно было найдено королем, который провел несколько дней в консультациях с теологами и духовенством. Его Величество вызвал к себе Филиппа и приказал ему сделать контракт об обязательствах по его вступлению в брак с мадемуазель Анжеликой де Сансе де Монтелу — со мной — задним числом. Молин составил такой документ, датированный мартом 1655, то есть примерно годом до нашего бракосочетания в Тулузе, а Филипп подписал его; также этот контракт был подписан моим отцом, бароном Арманом де Сансе, которому все объяснили. Потом Людовик отправил специального курьера с тайной миссией в Рим для переговоров; тот человек был снабжен всеми необходимыми документами и официальным обращением Его Величества к Папе. Удивительно, но Папа быстро решил дело в нашу пользу: наш брак был аннулирован задним числом — днем вашей мнимой казни.       — Это все так сложно, — пожаловалась она. Она остановилась посреди комнаты около низкого столика, где стоял серебряный венецианский канделябр с горящими свечами, и наградила его долгим, элегическим взглядом. — Считается, что я не имела понятия о существовании этого документа, а мой отец якобы забыл его уничтожить перед нашей свадьбой — увы, в это оказался вовлечен и мой отец из-за решения короля. Таким образом, по официальной версии, я вступила в брак с вами, ничего не зная об имеющихся препятствиях к его заключению и с чистой совестью; вы также не были ни о чем осведомлены. По церковным законам, все дети, рожденные в таком браке, считаются законнорожденными, несмотря на то, что сам брак не действителен.       — Это вся история? — поинтересовался он.       — Почти, — ответила она. — Филипп также позаботится о том, чтобы ни у кого никогда не было никаких сомнений насчет нашего с ним брака. У нас теперь есть разрешение на брак от Папы, которое нам необходимо потому, что мы дальние кузены.       Корсар внутренне вздохнул с облегчением. Все было намного лучше, чем он подумал вначале — его сыновья были законнорожденными. Но то, что его брак был аннулирован, а он ничего не мог с этим поделать, унизило его не менее, чем в свое время второе замужество Анжелики.       Жоффрей неожиданно расхохотался жалящим смехом. Последовавший за этим кашель был похож на выстрелы старого, но действующего мушкета. — Несмотря на то, что я не предавал нашей веры и никогда не сделал бы этого, я в принципе могу понять истоки Реформации в Европе. — Короткая тишина пролегла между ними; Анжелика остановилась около стены и вопросительно посмотрела на него. Он продолжил спокойным тоном ученого, который безо всякой примеси шарлатанства рассказывает о важных истинах: — Католическая церковь прогнила до корней и вряд ли может называться святой; по крайней мере, не все ее служители таковы. Ватикан еще несколько веков назад стал логовом разврата и похоти, а также местом, откуда инициируются или одобряются кровавые расправы над христианами, но не католиками.       Рот Анжелики открылся, а на ее лике застыла гримаса ужаса. Она уже осознала, что Жоффрей трансформировался в незнакомца, но не ожидала услышать от него вещи, которые в принципе должны быть противны любому верующему человеку и которые люди просто боялись произнести вслух и про себя. Неужели граф де Пейрак стал не просто закоренелым циником, но также и человеком, совершенно не уважающим Святую Церковь? Впрочем, его жаркие дебаты с Архиепископом Тулузским во многом были направлены против косного мышления духовенства, вспоминала Анжелика, но они никогда не были настолько неприкрыто богохульными. Единственным облегчением было то, что Жоффрей не отступился от христианской веры.       Корсара забавляла реакция Анжелики, которая явно ужаснулась его речам. Он вновь заговорил: — Вспомните хотя бы Папу Римского Александр VI. У него были достижения: например, он значительно расширил территорию Папской области и превратил ее в централизованное государство. Однако, его главной целью были защита интересов Ватикана и в особенности интересов его семьи, а также возвышение его собственной родни и обогащение за счет духовенства и прихожан. Папу Александра VI ничуть не заботил моральный авторитет Святой Католической Церкви; при нем все продавалось и все покупалось. — Он вздохнул, словно переводя дух. Затем он с усмешкой уточнил: — Мадам, я хочу вам напомнить кое-что на случай, если вы этого не помните или не знаете. Настоящее имя этого «великого и святого» понтифика Рима — Родриго Борджиа. Он происходит из известной семьи развратников и отравителей.       Она поняла, что его ремарка было издевкой. — К чему все это, мессир де Пейрак? Я не хочу слушать ваши словоизлияния, которые граничат с богохульством.       Жоффрей изрек в дразнящем тоне: — Я лишь привел пример одного коррумпированного Папы Римского. Я не говорю, что религия — это зло, и я верю в Бога, потому что именно он много лет назад спас меня от смерти. Но согласитесь, что с Римом при желании можно договориться за определенную сумму или уступки. Папы часто нарушают законы Господа и выносят решения, которые противоречат церковным уставам. Взять хотя бы нашу ситуацию, мадам.       Ее глаза расширились. — Что?       — Ведь контракта о вашей помолвке с маршалом не существовало, а наш брак все равно был аннулирован. Документ был подделан, и, следовательно, аннуляция не является законной. И если Папа Римский об этом знает, то он нарушил закон Господа Бога нашего Иисуса Христа.        От нервного потрясения, Анжелика боялась, что лишится чувств, и облокотилась о стену. — Папа убежден, что контракт настоящий. Ее слабый голос дрожал.       Жоффрей внутренне ликовал, потому что победа в споре осталась за ним. Внешне он выглядел сурово, как пират с огрубевшим сердцем. — Наш случай, мадам, подтверждает, что светская власть использует духовную для достижения своих целей. Издавна монархи и духовенство спорят за власть, но сейчас королевская власть во Франции сильнее церковной, а наш добрый сюзерен вовсе не так благочестив и не так рьяно соблюдает церковные законы, как кажется на первый взгляд. Подумать только: аннулировать брак по фальшивому контракту о помолвке!       Анжелика больше не могла этого слушать и направила разговор в другое русло. Меряя комнату шагами, она высказывала то, что наболело. — Меня поставили в известность об этом только после того, как посланник уже вернулся из Рима — все сделали король и Филипп. У меня было ощущение, что подо мной вот-вот разверзнется бездна. То был сложный период в моей жизни, когда я сильно ссорилась с Филиппом из-за того, что он принял такое решение без меня и просто поставил меня перед фактом, что так нужно и, значит, так будет. Я также злилась на Его Величество, который задумал и осуществил все это в строжайшей тайне.       Пират слегка наклонил голову. — В этом деле слишком много хитросплетений и деталей, трудных для моего понимания, ибо я несведущ в делах теологии.        — Ох, вы с превеликой радостью смеялись над инквизицией! Ваш ум очень искушен в общении со всеми этими мнимыми праведниками! — она осыпала его упреками, хотя выражение ее лица было располагающим. Она пыталась разрядить обстановку, и у нее это получилось.       Жоффрей принял шутку. — Я удивлен, дорогая! Вы все-таки помните о нашей прошлой жизни.       Анжелика почувствовала, как болезненный ком застрял у нее в горле. Справившись с собой, она теперь жадно смотрела на него, словно запоминая горячий блеск его темных глаз и черты его лица перед расставанием навсегда. Грациозным движением она откинула со лба непослушный золотистый завиток и тихим голосом уверила: — Вы не правы. Я многое помню о нас.       — Как драматично! — поддел Жоффрей.       Она смерила его неодобрительным взглядом. — Несмотря на все те тяготы и невзгоды, что мы пережили, несмотря на годы, которые мы не видели друг друга, вопреки жестокости судьбы к нам, между нами всегда оставались связи, которые ничто не может порвать. Сначала это были узы любви и брака, и наши сыновья; спустя годы, мы все равно связаны нашими детьми.       — Но узы брака были порваны самим Папой.       — Я не могла ничего поделать, — заявила Анжелика. — Я больше не ваша жена; я супруга Филиппа. У нас родилось трое детей, и я бы никогда не лишила бы их имени отца и славы рода дю Плесси. Я также никогда бы ни сделала ничего, что могло бы повредить будущему Кантора и Флоримона.       Он сардонически улыбнулся и покачал головой. — А наш всемогущий король предложил такой хороший вариант, да еще и обманул Папу Римского.       — Иного случиться не могло. Это самый подходящий вариант в нашей ситуации, — подчеркнула она. Чтобы не выдавать волнения, она выпрямила спину, вскинула подбородок, и надела на лицо слабую улыбку. — То, что выгодно всем, и то, что правильно в этой запутанной ситуации. Мне не нравится, что король и… мой муж все провернули без моего ведома; но я не могу отрицать, что это самое благоразумное решение, какое Его Величество и Филипп могли принять.       Полуприкрыв глаза, Жоффрей некоторое время сидел в тишине, зажав руки между колен, и тень его худощавой фигурой отражалась на стене. Его злость мало-помалу утихла, но дух возмущения произошедшим, а также боль, не оставили его сердца. Старая, привычная реальность, в которой он и Анжелика еще были супругами, рушилась, истекая кровью сквозь смертельную рану, пробитую варварской стрелой судьбы в его груди. На миг, Жоффрей почувствовал себя как человек, оказавшийся в полумраке в интерьерах разных времен, в некоем безвременье, где реальность начинала казаться декорацией, а декорация реальностью. Но правда, которую он не воспринимал еще несколько минут назад, начинала приобретать осознанные формы, и птица-вестник окончания его брака с Анжеликой протяжно кричала и неустанно кружилась вокруг него.       В воспаленном мозгу Жоффрея одно мужское лицо сменялось другим: Филипп дю Плесси де Бельер, король Людовик, и другие мужчины с неясными чертами, каждый из них настолько влюбленный, что мог бы пойти ради нее на любое безумство. Что ж, он сам говорил Анжелике, что она создана для любви! Только, как оказалось, не для его любви! Долгие годы он утешал себя тем, что она все-таки оставалась его женой перед Богом, хотя не перед людьми, но теперь и это было уже не так. Жоффрей более не имел на Анжелику никаких прав, которая была законной женой маршала Франции — мужчины, который дал ей свое имя и был отцом ее троих детей. Горе с такой силой обрушилось на пирата, что ему казалось, будто земля ушла у него из-под ног, и сердце его кровоточило, как открытая рана, от потери жены и надежды на будущее.       Ее тихий голос врезался в его сознание, заставив посмотреть на нее. — Жоффрей, между нами многое случилось, и ничего уже не изменить. Но я не хочу, чтобы у вас было неверное мнение обо мне, потому что это отравит жизнь нам обоим. Есть вещи, которые я намерена прояснить.       Жоффрей вымучил улыбку. — Анжелика, вы будете неотразимы в своей откровенности.       Впервые сегодня они обращались к друг другу по имени, и это растопило холодную стену отчуждения и неприятия между ними. По велению Провидения они перестали быть мужем и женой, но они и не были врагами, и в их интересах было сохранить дружеские отношения между собой ради их общего прошлого и ради их сыновей. Между ними вновь образовалось осязаемая нить, ведущая их к островку искренности и безмятежности, которую в этот момент они начали чувствовать в присутствии друг друга спустя очень много лет.       Она села на стул и посмотрела на него с грустью. — Жоффрей, вы ушли из моей жизни так давно! Кажется, уже прошла целая вечность, а на самом деле только тринадцать лет… Но я помню жуткий день вашей казни, как будто это было вчера, и я не забуду его до последнего вздоха. То был день вашей гибели в чудовищных мучениях, как я полагала, а также день рождения Кантора.       — В тот день я и правда умер в каком-то смысле, — отозвался он. — Смерть оказывает большое влияние на человека. Она во многом сделала меня другим человеком.       Анжелика глубоко вдохнула; воспоминания давались ей тяжело. — В тот день вы умерли, а в ад попала я! Никто из наших бывших друзей слышать ничего не хотел о вдове «колдуна» де Пейрака. Я, Флоримон, и Кантор были всеми отвержены и изгнаны из светского общества, которое безжалостно придало нас забвению. Я оказалась в полной нищете с двумя маленькими детьми на улицах Парижа, и мне оставалось только одно — погибнуть или продолжать жить дальше и вопреки всему и всем идти вперед. И я выбрала второе ради наших детей и ради вашей памяти.       Крайнее изумление отпечаталось на его лике. — Но вы могли уехать в Монтелу. Я просил Молина позаботиться о финансовых делах графини де Пейрак на случай, если со мной что-то случится.       — Моя семья от меня отказалась, — дрожащим голосом сообщила она. — Возможно, меня принял бы отец в Монтелу, но долгое время я не могла поехать туда. После костра, я боялась выезжать из Парижа или даже появляться на улицах одной, потому что кто-то из людей герцога Орлеанского мог найти меня и вновь попытаться убить, как они это сделали в Лувре, еще в то время, когда вы содержались в Бастилии.       — Продолжайте, — попросил он. Про себя он думал о том, что ему следовало это предположить ранее. Она ведь знала такую тайну о заговоре против короля, да еще была и вдовой «колдуна» де Пейрака. Это был его просчет, но он не мог вслух согласиться с ней.       Губы Анжелики недовольно сжались, и она начала порицательную тираду: — Вы с вашим изощренным, блестящим умом и богатым жизненным опытом должны были предвидеть многие события, Жоффрей. Например, то, что рано или поздно молодой король выйдет из-под влияния кардинала Мазарини и пожелает укрепить свою власть, а, значит, начнет разбираться со всеми теми вельможами, которые могли подорвать или бросить тень на его могущество. — Она всплеснула руками, про себя удивляясь недальновидности графа. — Но вы преспокойно вели жизнь эпикурейца и гедониста в Тулузе, стараясь усилить свое влияние на общество Лангедока и продолжая накапливать золото и другие сокровища. Мало того, вы еще издевались над инквизицией и бросали всем в лицо свое богатство самыми эксцентричными способами.       Жоффрей слегка улыбнулся. — Вы изменились, мадам.       — Как говорится, все течет, все меняется. Жизнь не была ко мне благосклонна после вашего ареста, и мне приходилось выживать так, как я умела. И я не только осталась жива, но и вернула себе и нашим детям то, что принадлежало нам по праву и то, чего нас лишили.       — Мне стоило быть осмотрительнее, — все-таки признал он, хоть и нехотя.       — Но теперь уже ничего не исправить.       Граф де Пейрак кивнул в знак согласия, и на его лик набежала тень сожаления, но его глаза остались невыразительными. В комнате царила тишина, в которой два человека, новых друг для друга и в то же время знакомых годы, изучали друг друга. Не выдержав его всепроникающего, пытливого взгляда, Анжелика отвернула голову, уставившись в пустое пространство, в то время как взор Жоффрея был прикован к ней.       Жоффрей пытался разгадать эту новую Анжелику. Разумность ее обвинительных речей ни столько разозлила, сколько поразила его. Анжелика так сильно изменилась за те долгие годы, что они не виделись! Он все еще помнил ее той юной девушкой необыкновенной красоты, которая не желала выходить за него замуж и боялась его как дьявольского огня, душа которой металась раненным зверем от страха, что в брачную ночь он воспользуется своими супружескими правами. Однако сейчас Анжелика была новой личностью, которая была создана не им, а суровой реальностью. Жоффрей не был осведомлен обо всех моментах ее жизни в его отсутствие, но и того, что он знал, было достаточно для важного открытия — жизнь била Анжелику и ломала, опрокидывала навзничь, как сильный шквал ветра валит путника, который в непогоду решился выйти на улицу; но она все же взяла верх над судьбой, и к ней пришли успех и богатство, она обладала властью над мужскими сердцами, и она стала женой другого мужчины.       Боже, как необычайно красива была Анжелика, как расцвела она без него! «Она отдала себя другим мужчинам! Она не хранила себя для меня! Она вышла замуж еще раз и смешала свою кровь, родив детей от другого!» — эта мысль разъедала его сердце и душу, подобно кислоте, в течение долгих лет. Ему были знакомы страдания от ревности и прежде, во времена их супружества, но в годы разлуки, особенно после того, как граф узнал о ее свадьбе с маршалом дю Плесси, эти муки были острыми, как меч воина, и наносили ему незаживающие раны.       Между бурями и авантюрами, долгими бессонными ночами, наполненными тягостными раздумьями о прошлом и бытии, Жоффрей представлял свою зеленоглазую фею из Пуату в постели с другими мужчинами. Стремясь избавиться от наваждения, он находил мимолетное утешение в объятиях одалисок, которые услаждали его своими ласками и дарили ему свое тепло, но оно не могло растопить прочный лед одиночества в его душе. Он покупал этих женщин, чтобы освободить их из рабства и вернуть в лоно родной семьи, а также как дань восточной пышности, но ни одна из них не занимала заметного места в его жизни.       Но видения о зеленых глазах Анжелики, затуманенных страстью и сверкающих светом тысяч ярких звезд от любви к нему, преследовали грозного и неустрашимого Рескатора, как охотник гонится за дичью, чтобы убить. Мелькающие в голове картинки Афродиты, целующей других мужчин, загоняли его в клетку нереальных желаний и грез о канувшем в бездну счастье, в чернейший мрак безумия и безысходности, и он ощущал себя самым трагическим героем любовных поэм и песен трубадуров Аквитании. Даже когда он старался не думать об Анжелике, его мысли все равно рано или поздно возвращались к ней; его чувства к ней были тем болезненнее и острей, чем неосуществимее было его желание видеть ее, и тем тягостнее было сознание его одиночества. Граф считал, что не мог вернуться к ней, да это и не имело смысла: у их погубленной любви не было будущего. Но Жоффрей никогда за все эти годы не винил себя в том, что они были разлучены — он винил только судьбу и короля, а еще Анжелику, которая вышла второй раз замуж, тем самым перечеркнув его надежды на воссоединение.       Его взгляд ценителя женской красоты ощупал дивное лицо маркизы с переливающимися тенями от отсвета свечей, а затем погладил ее изящную шею, которую обвивало роскошное ожерелье из бриллиантов, изумрудов, и рубинов, заканчивающееся в ложбинке на груди чудесным цветком, изготовленным из тех же камней. Затем его взор упал на ее грудь, широко полуоткрытую в футляре из кружев и шелка, и он заметил, как краска залила ее щеки. Граф был в курсе, что его горячий взгляд оценивал и раздевал одновременно, являя собой желание такое обнаженное, что глупо было ожидать, что она никак не отреагирует. Не в силах оторваться от созерцания ее величавой красоты, Жоффрей, словно загипнотизированный, нагнулся к ней, не вставая со стула, как будто готовый вот-вот схватить ее в свои объятия и расцеловать ее.       На всякий случай она предупредила его намерения: — Вам не пристало так меня рассматривать.       Жоффрей расхохотался так, что комната ответила эхом, но потом он закашлялся. — Почему вы так краснеете от смущения, мадам дю Плесси де Бельер? Вы уже давно не юная девственница, а искушенная женщина, тело которой расцвело, как райский цветок, и стало совершенством в руках многих мужчин. — Ухмылка окрасила его уста. — Право же, не разочаровывайте меня! Неужели маршал дю Плесси сделал так, что вы перестали наслаждаться мужским вниманием? Неужели он, за годы брака лучший воин на службе у нашего достопочтенного короля-солнца, смог превратить вас в женщину с монашескими наклонностями? Это была бы огромная потеря для всего светских щеголей, пиратов, и целого мира! — Его нехорошая усмешка стала явственнее. — Мне всегда казалось, что герой умеет любить, и его любовь освобождает и окрыляет избранницу, но не закабаляет ее. А, может, сердце маршала зачерствело от пролитой крови?       — Господи! — вздохнула Анжелика. — Перестаньте язвить! И не смейте говорить так о Филиппе!       Жоффрей, казалось, не слышал ее, все больше распаляясь в порыве ревности. — Не забывайте, дорогая моя: я был вашим первым мужчиной и учил вас веселой науке. Я был бы сражен в самое сердце, зная, что месье маршал или сам король Франции не смогли научить вас большему, чем я.       — Черт бы побрал вас, Жоффрей де Пейрак! — процедила сквозь зубы Анжелика, вскакивая на ноги и смотря ему в глаза с вызовом и порицанием. Она не знала, что взбесило ее больше — его насмешки над маркизом или его упрек за несуществующую связь с королем. Ее возмущенный голос прорезал напряженную тишину: — Я не позволю вам марать честь мужчины, который стал мне хорошим мужем, в отличие от вас! И не смейте меня оскорблять тем, что я якобы являюсь фавориткой Его Величества. Я не шлюха, как Атенаис де Монтеспан!       — Так, значит, вы не сдались под натиском короля, сударыня? Должен сказать, что мне трудно в это поверить, потому что вы неописуемо красивы, а желания сюзерена закон для подданных.       — Ваши шпионы дезинформировали своего могущественного хозяина, — передразнивала она. — Как жаль, что часть своих богатств вы потратили на оплату услуг этих бездарей.       — Почему вы отказали королю? — потребовал Жоффрей.       — Неужели вы не догадываетесь, мессир?       — Назовите причины, мадам.       Анжелика опустилась на стул. — Как я могла отдаться Людовику?       — Мадам, вы слишком подходящая кандидатура для королевской фаворитки. Вы долгое время являлись звездой при французском дворе и центром светской хроники. Самая красивая женщина Франции! Больше королева, чем сама королева! Жена блистательного маршала героя! Слухи о вашей несравненной красоте и о благосклонности нашего монарха к вам доходили даже до Средиземного моря. А после того, как я забрал Кантора к себе, мне было больно услышать от него, что вы стали любовницей человека, который приговорил меня к смерти и разрушил наш брак.       Ее черты смягчились. — Разве могла я предать вас и вашу память?       — Я уже ни в чем не уверен, — вздохнулон.       — Разве вы так плохо меня знаете? — промолвила разочарованная Анжелика. Сделав над собой усилие, она удержалась от слез, готовых покатиться из глаз, но голос ее задрожал: — Жоффрей, я любила вас многие годы и хранила в памяти нашу любовь, оплакивала вас и не могла забыть. В тяжелые минуты я вспоминала вас и ту сказку, в которой мы жили в Тулузе, и это давало мне силы идти вперед. Я никогда бы не смогла стать любовницей короля, которого я считала виновником вашей смерти! — Ее голос вырос на октаву. — Я также не смогла бы предать Филиппа.       — Звучит вполне искренне, — произнес его надменный голос.       — Это правда! — воскликнула уязвленная Анжелика. — Я ведь не знала, что вы живы! Только после того, как шпионы Его Величества перехватили письмо Кантора, король рассказал мне, что помиловал вас прямо перед казнью. Он также вручил мне документы, подтверждающие это, а также ваш побег и предполагаемую смерть в водах Сены. Вы избежали страшной смерти на костре и бежали из королевства, и наверняка долгое время лечились после тех пыток, которым были подвергнуты. Но вы были живы, а я не имела понятия об этом!       Жоффрей пояснил: — Не было смысла сообщать вам о том, что я выжил. Вы вышли замуж за своего красавца маршала, в которого были немножко влюблены еще в ранней юности. Не думайте, я не забыл, что вы мне говорили о вашем старшем кузене из белого замка Плесси. Все сложилось бы по-иному, если бы вы не выскочили замуж после костра.       — Что? Вы хоть понимаете, что говорите? — Она не могла больше сдерживаться, чувствуя, как злость вновь лижет ее сердце. — Я стала женой Филиппа только через шесть лет после вашей предполагаемой смерти! А до этого я сражалась за себя и жизнь наших сыновей — я выживала и мстила за вас! Или вы бы желали, чтобы я всю жизнь оставалась вдовой и вышивала крестиком в Монтелу? Или, может быть, было бы лучше, если бы я опустила руки и просто умерла бы, вместе с Флоримоном и Кантором? Вас устроил бы такой трагический финал?       В глубине души граф де Пейрак осознавал, что его слова были несправедливыми и неучтивыми, но признать правду не желал. — Мадам, вы воображаете себе, что вы понимаете меня так, словно читаете меня по книге. Но вы упускаете из виду тот факт, что женщина в принципе вообще вряд ли может понять мужчину просто потому, что у мужчины и женщины изначально, при рождении, разные качества, возможности, функции, и цели. Смысл жизни смелого и храброго мужчины — если он действительно мужчина — лежит в сфере достижений; в своей жестокой оболочке, он чувствует себя уверенно в гуще любых приключений и даже страшных бедствий. Цели и смысл жизни женщины лежат в другой плоскости: в семье, детях, и охране домашнего очага, часто в любовных приключениях, которые разрушают личное счастье.       — И что значит эта тирада, месье? Вы не ответили на мой вопрос.       — Я именно на него отвечаю, мадам, — парировал корсар. — Все просто, мадам. Женщина и мужчина мыслят по-разному. Даже такая женщина, как вы — пережившая множество невзгод и испытаний — все равно не может жить жизнью противоположного пола и не способна мыслить по-мужски. Именно потому вам трудно осознать, почему я не известил вас о том, что выжил. Я пережил немало захватывающих приключений, и каждый день приносил мне множество новых знаний; решая проблемы, я становился опытнее и мудрее. Я не сожалею о прожитой жизни!       Анжелика повторила: — Вас устроил бы трагический финал для меня и наших сыновей?       Граф возмущенно воззрился на собеседницу. — Мадам, не говорите то, что, как вы прекрасно знаете, является полной чепухой. — Его черты вдруг приняли странное выражение: он выглядел как раздраженный и усталый ученый, который никак не мог доказать другим, что земля вертится. Он отчеканил полусаркастическим, полусерьезным тоном: — Когда дама не понимает мужчину, она начинает сама себе объяснять и придумывать, что значат его поступки и поведение. В результате, она оказывается в плену пагубных заблуждений и запутывается еще больше, и неопределенность, как заноза, мучит ее. Именно этим сейчас занимаете и вы, Анжелика.       Его заумные тирады, с которыми она, правда, была частично согласна, разъярили Анжелику еще больше. Необузданный, близкий к чему-то первобытному, гнев зажег ее взгляд ярче, чем адский огонь, и она начала свое опустошительное словесное наступление на Рескатора. — Вы убежали из Франции на восток и не давали о себе ничего знать годы, мессир де Пейрак. Вы стали Рескатором и вернули свое могущество и состояние в вашей второй жизни, которая манила вас приключениями. Вы предавались любви с другими женщинами и бросались в авантюры. И так продолжалось годы! — Она повысила голос. — А потом вы украли Кантора и заставили меня верить в его смерть в течение целых пяти лет.       В этом случае, Жоффрей чувствовал, что должен назвать вещи своими именами. — Я думал, что небо посылает мне сына, — молвил он проникновенно. — Я так неистово хотел иметь кусочек нашей погубленной любви, что не мог не забрать Кантора к себе.       — И это заставило вас атаковать флот герцога де Вивонна? — поинтересовалась она.       — Именно так, мадам.       — Плохо, что вы не допустили и мысли о том, что смерть сына может ввергнуть меня в бездонное горе. Ведь я оплакивала Кантора все эти годы, месье.       — Я имел причины полагать, что вы не были хорошей матерью нашим сыновьям, — парировал пират. — Вы были слишком заняты при дворе и стремились ко всяким наслаждениям. Вы также много занимались коммерцией. Следовательно, вы не могли и не хотели уделять им много внимания. Поэтому вы отдалили мальчиков от себя, чтобы они вам не мешали.       От его черствых и несправедливых слов в душу Анжелики вошел непроглядный, иссиня-черный мрак, который окружал все ее существо в течение первых лет после костра на Гревской площади. Потом, хотя ночь царствовала в ее мире еще долгое время, она научилась жить в кромешной тьме и знала каждый камень, каждую травинку, каждый уголок, и не боялась заблудиться в темном королевстве теней, которое стало местом обитания ее истерзанной души. Но со временем в ее жизнь вошла любовь к Филиппу, который ответил на ее чувства, и по мере того, как она крепла и расцветала, ее яркий и живительный свет развеял этот мрак. Их с Филиппом тонкое и глубокое амурное чувство, улыбнувшись ей и заботливо протянув руку, вывела ее из темноты.       Филипп! Ее муж, ее друг, и ее любимый! Это был Филипп, а не Жоффрей, кто помог ей собрать жизнь воедино из ее осколков и дал ей умиротворение, очаг, и покой. Однако, несмотря на счастье в браке с Филиппом, которое они вырвали из когтей сладострастного короля и огромной стаи порочных придворных, Анжелика периодически вспоминала своего первого мужа. Однако, сейчас, когда Жоффрей был вновь так близко к ней, он казался ей чужим человеком.       Маркиза была в замешательстве: она не знала, кого она сейчас видела перед собой — того Жоффрея, который подарил ей огромное счастье за пять лет брака, или пирата-авантюриста с огрубевшей душой, который опустился до грабежей и нападений на галеры короля Франции. Определенно, этот человек не был ее любимым Жоффреем, воспоминания о котором всегда будут ей бесконечно дороги. Она помнила то ощущение безмятежного счастья в Отеле Веселой Науки, которое не отпускало ее ни на минуту в течение почти пяти лет их супружества. Судьба объединила их браком, детьми, и любовью, но затем, играя роль кровожадного палача, разделила и раскидала их по разным уголкам земли. Они оба стали другими людьми, и этот новый Жоффрей, несчастная судьба которого создала ореол мученика вокруг него, а приключения и слава пирата которого его несколько затмили, был Анжелике неизвестен и непонятен.       Всепоглощающий вихрь скорби закружил Анжелику; она уже давно не испытывала такого отчаяния, такой потерянности в этом враждебном мире. И это была вина Жоффрея де Пейрака! Он вновь вверг ее в темноту, воспоминания об ужасах которой почти изгладились из ее памяти за годы счастливого брака с Филиппом. Анжелика сделала над собой усилие, чтобы сдержать слезы, но они все равно покатились серебряными ручьями из ее широко открытых глаз — каждая слеза была символом какого-нибудь горя. С ужасом женщина обнаружила, что она хочет уйти от Жоффрея. Ускользнуть от него! Убежать от пытки, которой стал их разговор! Вернуться во Францию к Филиппу и детям, которые скучали по ней и с нетерпением ждали ее в Плесси!       Анжелика резко поднялась и сразу повернулась спиной к пирату, на которого сейчас не могла больше смотреть без неприязни, так как была слишком обижена на него. Ее слова атаковали его как рой диких пчел. — Вы долгие годы не сообщали мне о том, что Кантор жив, потому что не хотели, чтобы я узнала, что вы тоже не мертвы. Вы не желали расстаться с сыном, забыв о том, что у него еще есть мать. Вы не смеете этого отрицать, Жоффрей!       В свойственной ему высокомерно-бесстрастной манере, Жоффрей отразил ее удар короткой репликой: — Если я так поступил, то это значит только одно — у меня были на это основания.       — Позвольте мне напоследок сказать вам всю правду, мессир граф де Пейрак, — провозгласила в официальном тоне маркиза дю Плесси. Она, наконец, повернулась к нему лицом и перевела на него странный взгляд своих потемневших глаз, то ли полных колоссального разочарования, то ли невыразимой тоски — скорее всего, смеси этих двух чувств. — Теперь я понимаю, что вы толком никогда не знали меня, а я не знала вас. Мы встретились в Тулузе, полюбили друг друга, и больше ничего не хотели знать, так как были всем довольны. А еще потому, что вы, как эпикуреец по натуре, воспринимали меня как приятное дополнение к руднику, который вы получили после женитьбы на мне, и ко всем тем удовольствиям, которым вы предавались в своем замке.       — Вам нравилась наша жизнь, — прошелестел обескураженный мужчина. На его лице все еще красовалась маска безразличия, но она потихоньку начинала трескаться под давлением его колоссального изумления и его угрызений совести.       — Не отрицаю, — послышался ее рассудительный голос. — Я никогда не сомневалась, что вы любили меня, Жоффрей. Но даже в те времена вы не воспринимали меня как жену: вы были приятно поражены той девушкой, которую получили в жены, и я была для вас лишь любовницей. Несмотря на вашу любовь ко мне, я была красивым дополнением к вашим высоким положению и самооценке. — Она сделала короткую паузу, чтобы перевести дух. — Разве не так, господин граф?       Ошарашенный Жоффрей вскочил на ноги, но не сделал попытки приблизиться к ней. Сейчас его обычно непроницаемое лицо было искажено неудовольствием; редко кому удавалось снять с него его маску. Он признал, правда, говоря в прошедшем времени: — Анжелика, ваши умозаключения не верны. Когда мы были женаты, я любил вас всей душой, и я никогда не забывал вас! Но, естественно, что та страсть, которая некогда жила в нас, не могла не угаснуть за годы разлуки.       — Ваши действия красноречиво говорят об обратном, — прошипела она. Ее кулачки сжались, а губы побелели от внутреннего напряжения. Но пелена слез, подступивших к горлу и катившихся по щекам, заставляла грудь сжиматься, а легкие гореть. Сейчас она излучала спокойную ярость, и без зазрения совести изливала ее на мужчину, по вине которого так сильно страдала.       Маска холодности вновь закрепилась на лице корсара, который уже сожалел о своем порыве откровения. В нем вдруг вновь проснулся цинизм, несмотря на слезы Анжелики, ибо она просто не желала слушать его и принимать его доводов. — Мадам маркиза, когда вы стали так склонны к драме? Неужели маршал дю Плесси может спокойно переносить вашу изнеженность и слезливость? Он замечает за вами эту странную впечатлительность и сентиментальность?       — Вы стали жестоки, — процедила она. Ее слезы лились потому, что теперь она уже больше не могла притворяться, что ее не волнует то, что Жоффрей так сильно изменился.       — Таким меня сделала жизнь, Анжелика. Вы — светская дама, а я в прошлом важный сеньор, хотя сегодня я вновь стал им по воле нашего великодушного короля. Мы с вами культурные люди и можем обойтись без мелодраматических жестов и сцен.       — Жоффрей, я не узнаю вас. Она вытирала слезы, но они возникали снова.       Корсар приглушенно рассмеялся. — Вы преувеличиваете, мадам.       — Нет, месье! — В волнении и ярости, она опять начала мерить шагами комнату. Ее беззвучное рыдание помогло ей: она почувствовала себя обновленной и готовой для новой схватки с ним. Вернувшись к теме его долгого отсутствия, Анжелика начала новый артиллерийский обстрел. — Если бы вы действительно считали меня своей женой, вы бы нашли способ прислать мне весточку из Марокко о том, что вы выжили и были вынуждены служить султану. Вы бы сделали все, чтобы узнать, как сложилась судьба мадам де Пейрак и ее детей после костра. Вы беспокоились бы о своей семье, если бы она была вам нужна, хотя бы о своих сыновьях.       Облачение гордого и холодного спокойствия надежно скрывало душевную бурю Жоффрея, но ему становилось все сложнее контролировать свои эмоции. В действительности, он не знал, как опровергнуть ее обвинения; она имела права бросать эти жестокие слова ему в лицо, но он не мог признать это. Он повторил ей то, что сказал за обедом: — Я не мог с вами связаться в течение первых лет после бегства из Франции. Но как только это стало возможным, я послал своего доверенного человека к отцу Антуану.       — Нет надобности повторять то, что я уже знаю.       — Тогда к чему все это? — спросил пират, словно в недоумении.       — Я чувствую себя обязанной донести до вас правду о вас самом.       — Вы очень добры, мадам, — мрачно усмехнулся он.       Анжелика резко остановилась, сверля его своим порицающим взором. Его слова кольнули ее, как вышивальная игла — тупым концом, может потому, что ее приступ ярости уже почти угас; но осталась затаенная боль. Ситуация диктовала необходимость произносить слова, которые не были бы им нужны, если бы между ними не было разногласий, и которые ранили их обоих.       Она подчеркнула: — Вы послали Мохаммеда Раки в Марсель только через шесть лет после вашего отъезда из Франции.       — Именно так. И узнал, что вы стали супругой блистательного маршала дю Плесси.       Она проигнорировала эту издевку и сосредоточилась на том, чтобы найти ответы на волнующие ее вопросы. Справедливые упреки и горькие реплики сыпались с ее уст, как крупный град с небес при дожде со снегом: — Шесть лет! Вдумайтесь, Жоффрей: шесть долгих лет! Это большой срок! Неужели за эти годы вам ни разу не пришла в голову мысль о том, что я страдала и оплакивала вас? А думали ли вы о том, что ваши дети и жена, возможно, могли прозябать в непролазной нищете? Ведь я женщина, а не мужчина, и я могла никогда не выбраться наверх! Не приходило ли вам в голову, что мы вообще можем быть мертвы? Ну, если вас не заботила судьба супруги, тогда почему вы не заботились о своих сыновьях?       — Я был уверен, что вы и дети живете в Монтелу в достатке и тепле. Это было все, что Жоффрей мог ответить, тем более что это была правда. Только теперь он начинал понимать всю абсурдность своей былой уверенности, что его семья ни в чем не нуждалась. Его мучили стыд и раскаяние.       В состоянии, близком к обмороку, Анжелика ничего не видящим взглядом смотрела на его лицо. Она не могла собраться с мыслями, но страстно хотела закончить свою исповедь. Все ее эмоции закипали, как на вулкане, и она не могла молчать. — Я не могу поверить, что за шесть лет вы не нашли возможности прислать весточку о себе. Вы — великий человек, Жоффрей, и вы бы нашли способ добиться того, что вам нужно. Но вы исчезли и занялись своей собственной жизнью.       Жоффрей сделал шаг к ней, и его рука ласково накрыла ее щеку, но его глаза были пусты. — Я полагал, что вы быстро забудете меня. Вы были очень молоды и не знали жизни.       — Нет! — замотала она головой, глядя ему в глаза, и убрала его руку со своей щеки. — Вы так долго молчали потому, что боялись, что я отвергну вас, если бы мы встретились. Костер на Гревской площади сделал из вас изгнанника, который потерял свое состояние, титулы, и почести, который больше не был высокородным графом Тулузским. И ваши самолюбие и гордость не дали вам появиться передо мной в новом обличье, потому что вы думали, что вы потеряли свое старое имя и свою исключительность. В вашей новой жизни не было места семье, и возможности на востоке манили вас больше, чем жена и дети. И я задаюсь вопросом, насколько вы были привязаны ко мне и сыновьям, если оставили нас так надолго одних и годы занимались только собой, а потом еще и забрали у меня сына. Вы очень себялюбивы и эгоистичны, господин граф.       Чувствуя теснение в грудной клетке, он попытался вразумить ее. — Я не мог вам ничего дать!       — Вы могли дать мне себя, Жоффрей! Я бы бросила все ради вас и поехала бы к вам! Но вы приняли решение остаться для меня и своих детей мертвым! Это было ваше решение жить так, как будто нас никогда не было в вашей жизни! — Она судорожно сглотнула и подчеркнула громким возгласом, почти криком: — Ваше решение, а не мое!       — Я никогда не хотел причинить вам боль, — заверил он. Его тон был ни холодным, ни теплым; его лик был все таким же невозмутимым, но суровость и циничность исчезли.       — Но вы это сделали, — парировала Анжелика; она присела на деревянную скамью около стены.       В ответ Рескатор подверг ее нападению. — Напрасно вы так думаете. Да и в любом случае, вы хорошо утешились с вашим красавцем кузеном и другими любовниками. И хотя Его Величество не был среди них, было много иных счастливчиков, которые отведали вашей сладострастности.       Она вздрогнула, как от удара. Неужели все это и правда происходило наяву? Неужели Жоффрей стал такими циником? Или он просто так сильно ревновал ее к Филиппу и был слишком зол, что их брак был разорван? Ну почему Жоффрей не мог просто извиниться перед ней?!       Она озвучила свое заключение касательно него: — Жоффрей, вы самый одаренный талантами и самый неординарный человек, которого я встречала и встречу, но вы были мне плохим мужем.       Со странно-отреченной улыбкой, Жоффрей лишь сказал: — Я ожидал таких слов.       На самом деле, улыбка корсара скрывала сильную боль. Анжелика не могла знать, что от ее слов черная, зияющая пропасть, страшная как демон, которых так любят изгонять священники из якобы одержимых дьяволом прихожан, разверзлась под ногами Жоффрея, и он летел все глубже и глубже. Граф был настолько шокирован, что всего за несколько мгновений перед ним пролетела вся его сознательная жизнь, которая теперь казалась ему длинной, непрерывной чередой ошибок и злоключений, и он мог их предотвратить, но не стал или не сумел.       Он признался самому себе, что был виноват перед этой женщиной, и сейчас он ясно осознавал все свои ошибки, что било его даже больнее, чем тот факт, что их брак был аннулирован. Но пылкие признания в любви и мольбы о прощении застряли у него в горле под натиском сильной волны ревности, которая обрушилась на него шквалом как раз в тот самый момент, когда он собирался извиниться. Гордость, страх, неуверенность, обида, и ревность переплелись в Гордеев узел, который Творец затянул на шее непобедимого Рескатора, делая из него поверженного, трагического героя, и все, что он мог сделать, было задать простой вопрос о Филиппе.       Голосом, оттененным сардоническим превосходством гения над любителем словесных баталий, Рескатор озвучил: — Мадам маркиза дю Плесси, вы нападаете на меня так, как все французские войска вместе взятые. Вы — хороший воин, но вы не провели должной полевой разведки: разве вам не известно, что некоторое разочарование женщины в муже, кем бы он ни был, просто-таки неизбежно. И меня интересует вопрос: а несравненный маршал не разочаровал вас так, как я? — Жоффрей вздохнул; он не узнал свой собственный голос и не поверил в реальность своих перл.       Пират замолчал, а Анжелика покраснела. Уже не в первый раз сегодня она отмечала, как трудно ей называть Филиппа своим мужем в присутствии Жоффрея: несмотря на их ссору, она все-таки старалась быть деликатной и не акцентировать внимание на том, что Филипп был ее законным супругом — ведь это граф норовил назвать ее мадам или маркиза дю Плесси. Но сейчас она более, чем ранее, хотела подчеркнуть разницу между своими двумя мужьями. Анжелика не собиралась более жалеть чувства графа после того, как он опять с неприкрытой издевкой упомянул Филиппа. Жоффрей не имел права ревновать ее к Филиппу и упрекать ее за прошлое, так как это было его решение исключить ее из своей жизни и оставаться мертвым для нее.       — Филипп не идеальный супруг, и наши отношения никогда не были простыми, — она внезапно прервала молчание. — Я вышла за него замуж не по любви, а для того, чтобы вернуть нашим с вами сыновьям положение в обществе. Мы с ним долгое время мучили друг друга, но все закончилось хорошо. Я полюбила Филиппа, а он меня, хотя он долго, но безрезультатно, боролся со своими чувствами. Мы проходили с ним через многое: жестокость, непонимание, ссоры, упреки, подозрения, испытания, и сомнения — очень многое омрачало и испытывало наш брак и чувства. Но мы нашли подход друг к другу, и вот уже годы мы верны друг другу и довольны.       Ее откровение и поразило, и уязвило пирата. Мысль о том, что маршал дю Плесси стал для Анжелики тем, кем мог стать он, ошпарила все его нутро, словно кипяток. — Я поздравляю вас, мадам, — сказал он, надеясь, что она не различила в его интонации желчность.       — Филипп был рядом, а вы нет. Он не был призраком, а вы сознательно ушли в небытие.       Ее ответ поразил Жоффрея до глубины души, лишив его дара речи на несколько моментов. Он чувствовал себя так, словно в последовавшей тишине эта женщина раскаленным пером писала богине разлуки пламенные письма с просьбами сделать так, чтобы она уведомила Жоффрея, что их брак закончен. Но Анжелика была права: Жоффрей слишком долго был призраком, а Филипп дю Плесси был рядом с ней — призраки никогда не выходят из тумана, в который отказ графа бороться за жену поверг их прошлое, в то время, как маркиз был на солнце около нее.       Последовала пауза, схожая с той, что сопровождала начало их личного разговора. В этой тишине обнажились души Жоффрея и Анжелики, которые они до этого прятали за броней железного характера и целым сонмом взаимных претензий, упреков, и обид. Несмотря на это, они казались друг другу такими чужими, как будто они никогда не были мужем и женой, словно их прошлое растворилось и умерло, казненное мечом судьбы разлучницы.        Всего несколько правдивых слов поменяли все для Жоффрея. В мире настоящего мужчины совесть не способна ужиться с бесчестьем, а граф был честным человеком, несмотря на его циничность и язвительность. Сейчас, после того, как ее стрелы поразили его в самое сердце, его защитное безразличие ушло, и вместо него нахлынуло что-то чувственное и лирическое.       — Я плохо оберегал вас, сокровище мое, — заявил Жоффрей де Пейрак после долгого молчания. В этом многозначительном заявлении было и признание его ошибок и просчетов, и сообщение о том, что она ему не безразлична, и согласие с тем, что он потерял ее.       Никак не ожидая услышать от него это, Анжелика лишь кивнула, но сердце ее рухнуло в зияющую бездну; она затрепетала всем телом. — Вы поздно вспомнили о том, что у вас есть жена.       Но вот уже жесткость Рескатора вернулась на прежний уровень. Его насмешливый голос ударил бывшую жену словно кнутом: — Мадам, в вас нет баланса. Чтобы прочно стоять на ногах в жизни, быть сердечным человеком слишком мало — необходимо быть еще и умным человеком. Одно без другого не приносит счастья и стабильности, и дела часто идут не так, если персона выкажет слишком много ума или слишком много сердца. — Он повысил голос. — Я не поздно вспомнил о вас. Просто моя непростая жизнь всегда заставляла меня быть более умным, чем сердечным. Так что у меня тоже нет этого баланса, мадам, что с теоретической точки зрения не очень хорошо.       — Я констатировала факт, мессир. И даже если это вам не нравится, это все равно правда. Ваш ум завел вас во множество авантюр и увел вас от семьи.       Подавляя негодование, смешанное с рвущимся наружу защитной циничностью, Жоффрей решил, что попробует все объяснить ей еще раз. — Я вижу в ваших глазах вопросы о том, почему я решил не объявляться и променял вас на приключения и других одалисок. Но вы не можете себе представить, как изменилась моя жизнь на Средиземном море и как она опасна. Даже если бы я решился связаться с вами и привезти вас к себе, не ясно, что еще случилось бы с вами и нашими сыновьями. Признаю, что временами я порывался забрать вас из Франции, но я останавливал себя потому, что прекрасно понимал, что мои враги — тот же алжирский ренегат Меццо Морте — воспользовались бы тем, что у Рескатора есть семья, и однажды выкрал бы вас. Я даже не могу вообразить, что было бы тогда, и я не стал бы подвергать вашу жизнь такому риску.       — Вы уверяете меня, что на Средиземноморье моя жизнь была бы в опасности. А вы думаете, она была безопасной на парижском дне, где я и наши дети оказались после костра?       — Вы полагаете, что я волшебник, творящий чудеса? — вмешался Жоффрей. В его голосе слышалось растущее раздражение. — Вы считаете, что я мог бы спасти вас от любого врага?       Маркиза издала возглас изумления: — Но вы же Рескатор!       Жоффрей коротко рассмеялся, потом закашлялся. — Какое ребячество, Анжелика! А почему бы не предположить, что я не всегда был так всесилен на востоке, как сейчас? Вы женщина умная, целеустремленная, и проницательная, но иногда вы бываете так наивны. У вас есть еще один недостаток: вы не мыслите стратегически и потому не видите целостной жизненной картины.       — А великий граф де Пейрак ее может обнаружить без труда? — дерзила она.       Жоффрей старался, чтобы его голос не звучал жестко, хотя его черты оставались холодно-сосредоточенными. — При всем вашем уме, мадам, вы можете быть очень наивны и доверчивы.       — И в чем же это выражается? Ее обида на него была сильнее тех теплых чувств, которые всего несколько минут назад пробудили его слова о том, что он не берег ее достаточно.       Граф вытянул вперед ноги и сложил руки на груди. — Мадам, я осведомлен о том, что вы не все время жили на парижском дне. Семь лет назад, жизнь мещанкой под именем мадам Моран была для вас более безопасной, чем жизнь на любой из роскошных вилл Рескатора на Средиземном море. — Последовала короткая пауза, пока он собирался с мыслями. — Ведь я не все время был влиятельным в водах Леванта. Свое могущество и власть я заработал в ожесточенных сражениях с испанскими и итальянскими корсарами, турецкими и алжирскими флибустьерами, французским флотом в то время во главе с месье де Вивонном, и другими многочисленными недругами. Султаны Марокко и Османской империи стали моими союзниками, но доказать им то, что их надежды на меня и их доверие ко мне оправданны, заняло у меня несколько лет.       — Ну же! Продолжайте! — побуждала она.       Жоффрей тяжело вздохнул. — Сейчас мои виллы и поместья в Марокко, на Крите, Корсике, Сардинии, Кипре, и нескольких островах Эгейского моря безопасны. Множество людей предано мне и умрут за меня; многие обязаны мне жизнями. Но было страшное время, когда Рескатор не знал, кому верить, и кто мог ударить его ножом в спину в ночи или даже при свете дня. И когда я убедился в том, что я уже настолько могуществен, что жизнь моей семьи на востоке будет относительно безопасной, я решил воссоединиться с вами и послал своего человека во Францию.       — Держу пари, что непросто было восстать из пепла? — машинально спросила она.       — Вы как никто другой знаете, как это тяжело.       Неожиданно, теплый воздушный поток пролетел между Жоффреем и Анжеликой, и стена отчуждения, отделявшая их, вновь растаяла, как снег по весне. Теперь они уставились друг на друга, как смотрят только близкие люди после долгой разлуки, как созерцают двое, пережившие чудовищные испытания. Но они и их любовь были обречены на погибель еще годы назад: их счастье сгорело в том самом костре, на котором горел труп другого узника, а их мечты сгинули в пламени преисподней, в которую их низвергла судьба после колдовского процесса. Все было так просто и одновременно так сложно, но дороги назад не было, и оставался только серебристо-черный пепел, да горечь воспоминаний о безвозвратно ушедшем времени.