Преображение Любовью

      Италия, Палермо, середина лета 1673 года, школа иезуитов       Тишина была живой и красноречивой, и она обнажала самые сокровенные чувства Анжелики, которая смотрела невидящим взглядом в пространство. Рассказ графа вновь разбередил ее душевные раны и пробудил воспоминания, и она попыталась понять мотивы действий Жоффрея.       В ней зародилось чувство сострадания к этому сильному и несправедливо побитому судьбой мужчине, а также желание, чтобы он был в безопасности и, наконец, нашел свое место в жизни, а не скитался с места на место по морю, словно бродячий трубадур, который путешествует и играет перед толпами людей, продавая свой талант, чтобы заработать себе на кусок хлеба. Маркиза знала, что ее жизнь как жены пирата была бы чрезвычайно опасной, но в то время, когда она любила память Жоффрея больше, чем кого бы то ни было из живых людей, она пошла бы на все ради графа. Но, несмотря на все попытки понять Жоффрея, она не могла осознать, как граф, если он действительно любил ее и детей, мог столько времени скрывать от нее факт своего выживания.       Она сильно встряхнула головой, словно прогоняя мысли о нем. Они послушались и ушли, и на смену им прилетели вопросы. Пошла бы на все ради Жоффрея? До какого времени в своей жизни она была готова сделать это? Смогла бы она оставить Филиппа и их сына, Шарля-Анри, еще до того, как они с мужем полюбили друг друга и до того, как родились их другие дети? Именно эти вопросы занимали сейчас молодую женщину больше всего, и, как ни странно, она быстро нашла на них ответы. Ее внутренний голос огласил важное открытие ее сердца: Анжелика не бросила бы Филиппа и своих детей от него ради Жоффрея де Пейрака, и сейчас она твердо знала это.       Покашливание корсара проникло в ее думы, и Анжелика воззрилась на своего собеседника. Нет, ради этого человека она не разбила бы жизнь своего мужа — маркиза дю Плесси. Но тогда почему у нее так щемило сердце в груди? Она старалась сосредоточиться, но мысли начали разбегаться, как норовистые телята у неумелого пастуха. Она вдруг припомнила речь Жоффрея о его жизни на Средиземном море и вдруг почувствовала, что она что-то упускает из его слов.       Она произнесла: — Восставать из руин, как птица Феникс, очень трудно, но это возможно.       Пират улыбнулся в своей жизнерадостной, непринужденной манере, которая напомнила ей Жоффрея из старых добрых времен. — Ну вот, вы со мной согласны. Я этому рад, Анжелика.       Маркиза побледнела: наконец, ее осенило. Он сказал, что она жила на парижском дне и позже под именем мадам Моран. Она вскочила со скамейки и сделала несколько шагов вперед. Глядя на него так, точно она собиралась в атаку на своего смертельного врага, она потребовала: — Откуда вы знаете о Дворе Чудес и о мадам Моран?       — Ну я же волшебник! — с энтузиазмом откликнулся граф.       Она сузила глаза, как хищная кошка. — Будьте серьезны, мессир де Пейрак.       — Савари иногда присылал мне письма о вас, — раскрыл правду Рескатор. — Он мой старый друг, который знал меня еще задолго до того, как мы с вами поженились. Мы с ним встретились на греческих островах, где я спас ему жизнь, а затем он помог мне в одной авантюре. — Пауза дала ему возможность откашляться. Он возобновил разговор: — Как я известил вас за обедом, Мохаммед Раки встречался с отцом Антуаном в Марселе, и именно он сообщил мне о вашем браке с маркизом дю Плесси. Я также узнал о том, что вы поселились в моем бывшем доме, отеле дю Ботрей, и тогда я связался с Савари, который по счастливому совпадению уже жил у вас.       — Не продолжайте! — закричала разъяренная Анжелика. — Я в состоянии понять, что произошло далее. Все эти годы он присылал вам сведения обо мне. Вы знали о каждом моем шаге. Ведь даже когда я переехала в дом Филиппа, Савари все равно оставался моим аптекарем.       — Верно, мадам, — подтвердил граф. — Я действительно желал знать, что происходит в вашей жизни. Я не мог забрать вас к себе и поэтому наблюдал за вами издалека. Я хотел иногда получать весточки о вас и наших сыновьях, чтобы знать, как вы жили. Я не мог вернуться, но и полностью отстраниться от вас, Флоримона, и Кантора не смог бы. Поэтому ваши обвинения о том, что я вас покинул, несправедливы. — Он горько усмехнулся и добавил философски: — Я уже давно осознал, что справедливости не существует; наш добрый и благонравный король помог мне осознать это, когда много лет назад я был осужден за преступления, которые не совершал. А поскольку ее не существует, я перестал сожалеть о том, что что-то пошло не так, как хотелось бы.       — Вы шпионили за мной, — прошипела она, вновь сужая глаза на него.       Жоффрей заявил тоном опытного ученого на интересном диспуте: — Мадам дю Плесси, вы демонстрируете проницательность и сообразительность. — Он приглушенно рассмеялся, потом закашлялся. Он принялся разглагольствовать: — Проницательность есть достояние чистой души и разума, выраженное в умении понимать нужды и интересы другого человека. Тогда почему же вы не можете постараться понять меня, мадам? Ведь у вас добрая душа, хотя ваша моральная чистота давно скомпрометирована, но, естественно, не уничтожена. — Граф повысил голос. — Подождите, я и забыл: вы уже давно взрослая женщина, но вы и правда иногда наивны, да и не так хорошо и правильно умеете разбираться в людях. Хотя, я признаюсь, что наш сегодняшний разговор убедил меня в том, что вы достигли значительных успехов на пути познания мира.       Анжелика отвела взгляд. Ее раздражала эта тонкая, правдивая оценка ее личности Жоффреем, с которое она втайне и неохотно соглашалась. Она часто действовала наивно, необдуманно, и на эмоциях, и она действительно не очень хорошо разбиралась в людях, о чем ей не раз говорил Филипп. Она чувствовала очевидное превосходство их обоих — и Филиппа, и Жоффрея — в их великолепном и детальном понимании многих граней мира и человеческой натуры, которого ей не доставало, несмотря на прожитые годы и пережитые несчастья.       Порой Анжелике казалось, что под сдержанностью и отстраненностью Филиппа скрывался усталый философ, который проявлялся в нем всякий раз, когда у них случались редкие разговоры о мироздании и смысле жизни. Именно в такие моменты, она остро ощущала, что ее муж гораздо глубже понимает этот бренный мир и светское общество, чем она, но она была рада, что он мог дать ей совет, что он постоянно делал ради блага всей семьи и ее счастья. Но если с Филиппом его главенство в этом знании несколько нивелировалось тем, что он был намного менее образован и меньше познал мир, чем Жоффрей, то в данный момент времени, глядя на графа, Анжелика чувствовала, насколько многократно более опытным, мудрым, знающим, и закаленным являлся ее первый муж; в чем-то это превосходство графа было врожденным, но во многом — результатом его сложного, неординарного, и неповторимого жизненного пути.       Жоффрей не мог удержаться от улыбки, так как легко разгадал, что творится у нее в голове. — Зачем я попросил Савари сообщать мне некоторые сведения о вас? В науке систематическое наблюдение позволяет выявить динамику изучаемых процессов, а в жизни оно помогает лучше разобраться в человеке и его намерениях, чтобы, возможно, помочь ему избежать роковых ошибок или даже трагической участи. Именно поэтому я наблюдал за вами издалека, мадам.       — Вы шпионили за мной! — повторила она звенящим голосом; она присела рядом с ним.       Хотя выражение его лица было жестким, граф пошутил: — Когда вы успокоитесь и все взвесите, ваша умная головка увидит истину. Потом вы смените свой гнев на милость, Анжелика.       — Поясните, — она не желала играть в загадки.       — Хорошо, — согласился он снисходительным тоном, который неприятно кольнул ее. — Савари из уважения ко мне мало писал мне о вашем втором браке. Но в нескольких письмах были вещи, которые вводили меня в заблуждение и весьма настораживали. Например, то, что маршал был против вашего присутствия при дворе и якобы пытался заточить вас в монастырь; или то, что между вами происходили сильные ссоры по поводу проживания вашего сына, Шарля-Анри, в особняке маркиза. Но однажды я получил письмо, из которого следовало, что у вас настало время огромного семейного счастья и что во всем Париже говорят о любви супругов дю Плесси.       Анжелика поддела: — И что же вы подумали тогда? Что никогда не вернете мне сына?       Маска безразличия слетела с лика Жоффрея, который сейчас был более расположен к откровенному разговору, чем полчаса назад. Его взор выражал сожаление и одновременно смирение. — Не скрою, что мне было неприятно слышать о вашем неземном счастье с господином дю Плесси. Но я также успокоился, потому что меньше всего я хотел бы видеть вас несчастной или подвергнутой опасностям, которые свойственны жизни корсара на море и существованию человека, отверженного собственной страной.       Тронутая его словами, она пролепетала: — Может, я и смогу вас когда-то понять.       Жоффрей картинно посмотрел на потолок и вздохнул глубоко-преглубоко, словно благодаря Всевышнего за то, что они, наконец, были на одной ноте в их песне жизни. — Возвращаться не было смысла. Но если бы Савари известил меня о чем-то плохом у вас — например, если бы вы вновь попали в опалу и потеряли бы все свое нажитое состояние, — тогда я бы смог вам помочь через третьих лиц. Именно этим и объясняется то, что я поддерживал связь с Савари.       Анжелика оценила это и улыбнулась, а от души у нее отлегло. — Спасибо.       Пират хотел подтверждения. — Ведь маршал все-таки сделал вас счастливой?       Она правдиво вымолвила: — Да. Это так.       Ее ответ автоматически вызвал у корсара прилив циничности. — Мадам, но мы не можем отрицать того факта, что наш брак был разорван по фиктивному контракту, — отрезал он в своем знакомом насмешливо-неумолимом тоне. — Ведь с ваших слов, получается, что этот милый-премилый документ был подделан Молином и подписан вашим отцом и месье дю Плесси. Всемогущий и благородный король-солнце снизошел с небосклона и занялся светскими делами своего друга — многоуважаемого и отважного маршала Франции. Ах, подумать только, столько людей было вовлечено в такую авантюру с подделкой документов, отправленных в Рим! И каждый из этих персон стойко верит, что у него есть честь, хотя они обманули «великого» понтифика из Ватикана.       Громкая волна сиплого смеха вырвалась из уст графа де Пейрака. Однако, потом он закашлялся, словно у него пересохло горло, но это было обычным для него; Анжелика уже привыкла к этому. Затем он возобновил свои словоизлияния: — Папа Климент X, который аннулировал наш брак, — не такой злостный и аморальный человек, как Папа Александра VI. Может потому, что он не происходит из печально известного семейства Борджия. — То ли гримаса, то ли усмешка очертила его губы. — Но известно, что Палуццо Альтьери — племянник Климента, которого он усыновил и сделал кардиналом-непотом, — значительно увеличил состояние собственной семьи за короткое время. По мои данным, Палуццо весьма благоволит к королю Франции.       Боже, Жоффрей был слишком хорошо осведомлен. — Вы уже и сами обо всем догадались. Король неплохо отблагодарил этого Палуццо.       Жоффрей победно улыбнулся. — Я так и знал! И хотя я не вероотступник, иногда я думаю, что Святая Католическая Церковь — это сборище крепких здоровых мужчин, алкающих власти и богатства, которые лучше пошли бы и поработали на благо христианского мира. Но Папа Климент X лучше некоторых его предшественников; он менее корыстен, чем его собственные кардиналы. Вы также помните, что меня всегда раздражало то, что теологи и духовенство душат науку и прогрессивную мысль на корню, что может загнать любой народ в темное средневековье.       — Вы же не собираетесь ничего предпринимать? — с опаской спросила она.       — Нет, мадам, не беспокойтесь. Он не сказал ей, что он послал бы апелляцию Папе Римскому, если бы не был осведомлен о том, что это ничего не даст из-за поддержки Людовика. Он также не желал рисковать потерей того расположения французского короля, которое вернулось ему чудом — он хотел стать тем, кем был ранее по праву рождения, ради себя и своих сыновей.       Анжелика чуть было не воскликнула вслух: — Слава Богу! Но, конечно же, она сдержалась.       Жоффрей вновь высказался категорично: — Наша ситуация еще раз доказала, что честь уже давно перестала быть мерилом благочестивого образа жизни духовенства.       Маркиза тяжело вздохнула, поскольку граф вновь начал входить в свое ставшее ему привычным амплуа насмешливого пирата с огрубевшей душой. Но она должна была защитить мужа маркиза: — Филипп боролся за свою семью и за честь рода дю Плесси.       Граф рассуждал в саркастичном тоне: — В наше время во Франции честь не в чести! Для Его Величества честь его подданных состоит в том, чтобы они исправно служили ему и никоим образом ему не противоречили, чтобы исполняли все его желания и прихоти. Например, он хочет продолжать войну в Голландии, вопреки мудрым советам Кольбера и вопреки тому, что эта компания сильно ослабляет королевство по сравнению с расцветающей Англией. Или другой пример: король хотел, чтобы вы стали его любовницей, невзирая на то, что его друг, маршал дю Плесси, женат на вас. У великого короля Франции особенное понятие о чести, и он способен его легко нарушить, если это служит его целям. Хотя христианские правители пытаются играть роль богобоязненных и честных монархов, обычно за этим стоит лишь желание произвести впечатление на подданных и весь мир, а также сохранить царственное величие и укрепить власть.       — Но, Жоффрей… — она нахмурилась.       Жоффрей поднял руку, показывая, чтобы она не вмешивалась. — У королей и власть имущих свое собственное понятие о чести, Анжелика; зачастую они вообще не имеют никаких моральных устоев. Всем известно, что однажды Людовик XIV сказал: «Государство — это я!» Это и есть верная характеристика режима абсолютизма, установленного во Франции. Действительно, после смерти кардинала Мазарини, король сумел установить личную монополию на власть и ослабить роль правительственных учреждений и совещательных органов; для этого ему пришлось избавиться от суперинтенданта финансов Фуке и нескольких могущественных сеньоров, в том числе от меня.       Пират изрек новую интеллектуальную тираду: — Касательно понятия чести, Его Величество мог бы объявить: «Честь – это то, что случит интересам государства, правящей династии, и моим личным желаниям и прихотям». Честь — это многогранное понятие, имеющее разные толкования в зависимости от сословия, к которому относится толкущая его персона. У многих придворных, как вам известно, нет ни капли чести, а чернь часто более благородная, чем дворяне. У монархов честь всегда королевская, да и ведут они себя не как простые смертные; если монарх дарует кому-то честь оказания помощи в чем-то, это имеет веские причины и подразумевает оплату долга.       — К чему вы клоните, Жоффрей?       — Анжелика, учитывая то, чем является честь для Его Величества, вывод напрашивается сам собой. Король решил перешагнуть через церковные законы и поручил месье дю Плесси подделать документ о его помолвке с вами, потому что это выгодно ему. Людовик помог и сделал приятное своему маршалу, в военных талантах которого чрезвычайно нуждается, а месье маркиз наверняка чувствует себя сильно обязанным своему сюзерену. Такой великодушный жест короля укрепил его взаимоотношения с маршалом, связывая маркиза еще большей преданностью к суверену. Естественно, Его Величеству также было лучше отдать вас маркизу, чем мне.       — Так оно и есть. Она в который раз удивилась проницательности Жоффрея.       — Понятие чести и выгоды почти всегда взаимосвязаны, к сожалению.       Анжелика вдруг начала бояться за Жоффрея. Что, если он вернется во Францию и поступит на службу к королю и будет демонстрировать свои своеволие, превосходство, и экстравагантность? Она озабоченно поинтересовалась: — Но есть же что-то, за что вы уважаете Его Величество?       Прочитав ее мысли, он поведал: — Я могу не любить короля, так как много лет назад я безвинно пострадал от его стремления к абсолютизму. Я могу не соглашаться с его политикой в чем-то; в частности, я считаю, что Голландская война затянется на несколько лет, в результате чего во Франции случится серьезный и затяжной экономический кризис. Но я не буду отрицать, что Людовик XIV — великий монарх. Его Величество — человек долга перед своим государством, своим королевским достоинством, и своими подданными. Он сделал Францию великой!       Его заявление стало бальзамом для нее. — Значит, я могу быть за вас спокойна.       — Да, — Жоффрей кивнул.       Глядя в очи графа, в этот момент излучающие теплоту и доброту, Анжелика ощутила себя близкой к этому новому для нее человеку, который сохранил в себе благородство и способность глубоко чувствовать. Перед ее мысленным взором вновь проплыли, как лебеди по воде, прекрасные моменты из их прошлого в Отеле Веселой Науки, и ее сердце забилось сильнее. Однако, она тут же усилием воли заставила себя не вспоминать. Она должна уйти! Они и так о многом побеседовали. После непродолжительного молчания, она молвила:       — Урок Кантора скоро должен закончиться. Я хочу подождать его.       — Конечно. Он будет счастлив вновь вас увидеть.       Они встала и сообщила: — Потом я уеду и переночую в гостинице в Палермо. Надеюсь увидеть вас при дворе с Кантором. Вы ведь привезете его во Францию?       — Да, не сомневайтесь во мне.       — Обещаю, что не буду.       Было еще кое-что, что Жоффрей считал необходимым сказать Анжелике. — Я старый морской волк, привыкший к одиночеству. Если не считать нескольких недолгих лет нашего супружества, женщины всегда играли в моей жизни лишь эпизодические роли, и ни одна из них не занимала в ней значительное место. Они всегда были для меня чем-то приходящим, как любое из времен года. — В его очах искрилась легкая ирония. — В принципе, это хорошо, что я свободен, как ветер. У меня слишком много холостяцких привычек и множество разнообразных планов, и я совсем не расположен к тому, чтобы опять влезать в шкуру примерного супруга.       Черты Анжелики окаменели. — Зачем вы мне это говорите?       — Для того, чтобы у вас, мадам маркиза, не было никаких сожалений, как их нет у меня. Это была громадная ложь, но пират не мог поступить по-другому, поскольку его гордость и чувство собственного достоинства были задеты аннуляцией их брака без его ведома и участия.       — Вы — жесткий человек, мессир граф.       Жоффрей резюмировал: — Будем считать, что партия закончилась вничью. Останемся каждый на своем месте: вы — маркизой дю Плесси, а я — Рескатором и графом де Пейраком. — Он учтиво раскланялся перед ней, улыбаясь, словно ничего не случилось. Его глухой голос, вдруг вновь показавшийся его собеседнице голосом незнакомца, пророкотал: — До встречи, мадам.       — До свидания, месье, — вернула она, затем подобрала юбки и вышла из комнаты.       Рескатор не знал, что Анжелика задержалась около закрытой двери. В ее памяти всплыл образ Жоффрея, одетого в роскошный красный костюм, с черной бархатной маской на лице вальяжно расхаживающего по замку; его умелые пальцы перебирали струны гитары, пока он пел для своих гостей в Отеле Веселой Науки. Тот человек умер, как погиб и Золой Голос Королевства, а прошлое ушло безвозвратно в какие-то туманные легенды, сочиненные талантливыми трубадурами Лангедока. Анжелика распрощалась с прошлым, улыбаясь будущему — Филиппу.       После ее ухода, опустошенный Жоффрей де Пейрак долго смотрел отрешенным взглядом на захлопнувшуюся дверь. Разум его просто не мог поверить в произошедшее. Всего один день вернул ему утраченные имя и титулы, и дал ему новые привилегии, но он же и погубил его жизнь, а, главное, — окончательно подорвал его веру в то, что жизнь бывает справедлива к детям Творца. Не было вопроса в том, чтобы принять запоздалое прощение короля, хотя бы ради сыновей, но это не радовало корсара. Теперь ему предстояло научиться жить без Анжелики, и во всем этом была лишь его вина; впрочем, он уже давно вел свою собственную жизнь.       — Девочка моя, — нежно шептал мужчина воображаемой Анжелике, — я так любил тебя, так оплакивал нашу погубленную любовь, но я же тебя и потерял. Судьба была безжалостна к нам.       Чтобы разогнать свое пессимистическое настроение, Жоффрей надел свою черную кожаную маску, вновь превратившись в Рескатора, и направился в сад, примыкающий ко двору школы.       Пират не стал тратить время на разгадывание тайн этой новой Анжелики, надеясь, что у него, несмотря на ее разочарование в нем, оставался шанс наладить с ней отношения, хотя он не знал, как развернутся события во Франции. Выходящая в сад дверь была открыта, и граф шагнул вперед, с облегчением обнаружив, что там никого не было. Не снижая скорости, Жоффрей достиг небольшого искусственного пруда, в котором на солнце поблескивала вода, и поторопился укрыться от посторонних глаз в густой роще деревьев с толстыми, крепкими стволами.       Пока Рескатор стоял в полной тишине, пытаясь расслабиться, в саду появилась пара, голоса которых вывели Жоффрея из оцепенения. Слегка высунув голову из-за деревьев, граф посмотрел в глубь сада, и его взору предстала явно взбудораженная Анжелика, стоящая рядом с высоким, голубоглазым, молодым мужчиной, аристократические черты лица которого казались совершенными, как у Аполлона. Он был одет в дорожный костюм из бархата цвета морской волны, сшитый по последней версальской моде, а ноги его были облачены в высокие, черные, кожаные сапоги. Незнакомец носил белокурый парик, который ниспадал с его головы крупными, равномерно завитыми локонами; черно-голубой, шелковый шейный платок был повязан по-богемному затейливо — тугим и сложным узлом. Гость выглядел очень молодо, как прекрасный юный эфеб; аура придворной элегантности окружала его со всех сторон, как золотая оправа.       Полным величия жестом Анжелика протянула к губам мужчины руку, и он поцеловал ее, задержав ее на секунду больше, чем дозволено правилами приличия и французским этикетом — Жоффрей это точно знал. От незнакомца веяло таким холодом, что, наверно, даже самый смелый человек тут почувствовал бы нервную дрожь — но только не граф, закаленный судьбой.       Вопросы пронеслись в голове Жоффрея как ветер, но он не нашел ответов. Кто был этот незнакомец, стоявший рядом с Анжеликой? Почему он был так отчужденно расположен к ней?       В этот момент, Анжелика смотрела на своего внезапно прибывшего мужа. Она сразу заметила, что желваки на его скулах ходили ходуном и догадалась, что Филипп еле сдерживал гнев. Она боялась, что он устроит ей взбучку или скандал прямо здесь, где Жоффрей мог увидеть их.       — Я спрашиваю себя, что вы здесь делаете, — прервала она тишину с деланным спокойствием.       Последовал ответ Филиппа в формально-ледяном тоне: — Мадам, я вижу, что вы совсем не рады меня видеть, а это прискорбно. Я не разрешал вам уезжать без меня.       Присмотревшись к мужу повнимательнее, Анжелика обратила внимание, что Филипп как-то надорвано дышал то ли от того, что запыхался, то ли от адской смеси ледяной ярости и испепеляющей ревности, обуревавших его в данный момент. Его напряженная и воинственная поза напоминала позу хищника за секунду до прыжка на свою жертву, которая, однако, была также как-то тонко изящна. В который раз за годы их супружества, она гадала, как такие врожденная воинственность и возвышенная грациозность могут сочетаться в одном человеке. Филипп был красивейшим Марсом в земном обличии, а, может, сплавом Марса и Аполлона.       На прекрасном лике Филиппа на миг воссоздалось его внутренне напряжение из-за его борьбы с его традиционной солдатской грубостью, которую она ставила ему в вину в начале их брака. Он много и усердно работал над собой, чтобы не проявлять ее в присутствии любимой женщины. Потому в Анжелике проснулась надежда, что взрыва не будет, но, когда лицо ее свирепого супруга побелело до цвета его белоснежного кружевного жабо, а жилки на его висках чуть засветились голубоватым, она содрогнулась, так как его остервенение не отступало.       — Вы ослушались меня, — прошипел маркиз, как ядовитая змея, готовящаяся ужалить жертву. Его ноздри вздымались от переполнявшей его ярости, а кулаки были сжаты до красных костяшек, словно он только что принял участие в стычке с врагом или в потасовке.       Анжелика испугалась, что он сейчас ударит ее, и ее страх отобразился на ее лике пепельного цвета. Она побледнела больше, чем лицо умирающего человека, уже содрогающегося в конвульсиях. В голубых, словно арктический лед, очах мужа, которые обычно смотрели на нее с любовью и желанием, плескалось холодное-прехолодное бешенство. От ужаса Анжелика еле держалась на ногах и если не упала, то только потому, что вовремя сумела взять себя в руки и усилием воли вызвала дремавшую в глубине ее естества железную выдержку.       Она отступила на шаг и взмолилась отчаянным голосом: — Я умоляю вас, не устраивайте тут сцены. Делайте все, что угодно, когда мы будем одни, но только не здесь.       Маршал Франции бросил на нее убийственный взгляд. — Вам уже страшно, моя дорогая? Обычно, вы — безрассудно храбрый воин, который берет своей красотой, дерзостью, смелостью, и внутренней силой самые неприступные крепости, хорошо оснащенные орудиями всякого рода. Вы готовы к отражению натиска самого страшного и могущественного врага, даже самого короля. — На его лице проявилась презрительная ухмылка. — Неужели сегодня я оказался в мирной деревушке? Черт возьми, как скучно! Какое огромное разочарование, мадам дю Плесси!       — Только не скандал здесь! — женщина вновь попятилась назад. Однако, он противодействовал ей, положив ей руки на плечи и грубовато притянув ее к себе; но он очень быстро отпустил ее.       Ее реакция и затаенная угроза в словах мужчины привели Жоффрея в умопомрачительное замешательство. Он уже собирался выйти из своего укрытия и броситься Анжелике на помощь, но голос незнакомца, который теперь совершенно не звучал враждебно, остановил его.       — Я ничего не сделаю, — пообещал маркиз выдержанно. Анжелика не могла знать, что сердце ее мужа спрессовалось в комок от стыда и боли, когда слезы блеснули на ее ресницах и потекли по щекам. Филипп нежно смахнул их ладонью и вздохнул. Он не хотел пугать ее, но гнев раздирал его внутри на куски, а мысль о том, что граф де Пейрак был рядом с его женой, ввергла его в потустороннее бешенство. Он добавил мягким голосом: — Успокойтесь, моя милая. Я никогда не мог лицезреть ваши страдания, хотя способен наблюдать за муками других. Лучше, чтобы тебе оторвало голову ядром, но не смотреть на вас плачущей и не видеть вас сломленной.       Ее слезы высохли, но она выглядела раздавленной. — Прошу вас…       — Мы просто поговорим, — услышала она уверение мужа, ощутив в его голосе странную ласку.       Озарение снизошло на графа: в саду школы иезуитов разворачивалась драма между супругами дю Плесси де Бельер. Конечно, только один мужчина мог иметь столь совершенные черты лица и такие холодно-надменные манеры! Жоффрей хорошо помнил все, что знал о маркизе дю Плесси.       Первым порывом корсара было уйти из своего убежища в роще между деревьями, но, чтобы вернуться в школу, ему пришлось бы пересечь сад, и тогда он бы выдал свое присутствие. Но все его существо противилось встрече с этим героем короля и любимчиком судьбы — его окаянным соперником, который забрал у него Анжелику. Охваченный отвратительным чувством поражения и собственного бессилия после сегодняшних известий, опустошенный Жоффрей не нашел в себе достаточно сил появиться перед маркизом в своем могущественном ореоле Рескатора и безразлично посмотреть белокурому воину в глаза. Графа также одолевало любопытство, которое, словно вор, подкралось к нему и молило его об удовлетворении.       Между Анжеликой и Филиппом установилась напряженная тишина, и Жоффрей созерцал маршала Франции. В голове его всплыли красноречивые, но правдивые, слова и выражения, которыми Кантор и его шпионы охарактеризовали Филиппа. Эти слова кружились в его мозгу, как рой пчел, одни исчезали, а другие соединялись и слагали песню о маркизе дю Плесси. Жоффрей слышал их отчетливо долгие годы. Красавец маркиз внешности бога Аполлона! Один из лучших и преданнейших друзей короля-солнце! Женоненавистник, покоренный сошедшей на землю Венерой, забравшей также и сердце самого короля Людовика XIV! Великий полководец, герой Франции, и спаситель короля! Лучший воин и прославленный рыцарь королевства!       В голове Жоффрея всплыли слова Роша, французского консула в Кандии: «Маркиз дю Плесси божественно красив — как никакой другой дворянин при дворе короля-солнце. Он также великий военачальник и военный стратег, и король многим ему обязан и любит его как одного из лучших друзей. Маршал дю Плесси — это Марс, спустившийся на землю, чтобы прославлять Францию и нашего монарха, и чтобы жениться на Венере. Его жена, маркиза дю Плесси, — самая прекрасная женщина в королевстве, и даже сам король испытывал к ней страсть. Несколько лет назад, все думали, что мадам дю Плесси станет фавориткой Его Величества и подвинет с пьедестала мадам де Монтеспан, но этого не случилось. Говорили, что маркиза отказала королю, так как безумно влюбилась в своего мужа и потому осталась ему верной. Уже несколько лет все говорят, что чета дю Плесси — влюбленные Марс и Венера!»       Жоффрей не был в таком восторге и восхищении от маршала, которые испытывал Роша, всегда много болтавший и по обыкновению сообщавший Рескатору о жизни во Франции и при дворе. Граф с неудовольствием отметил, что его соперник был слишком красивым для простого смертного; наверняка, не только женщины, но и мужчины были им очарованы и завидовали ему. Филипп держался фантастически манерно и грациозно, но очень холодно, как истинный северянин — Жоффрей, уроженец юга Франции, не любил их. Что тут скажешь, Филипп был парижским аристократом, одним из самых редких бриллиантов при дворе. Его безукоризненно скроенный и пошитый костюм подчеркивал его породистую, стройную фигуру, и в изящности его ношения он не уступал графу, такому же приверженцу изысканности и моды. Но Филипп не выглядел таким уж счастливым, и Жоффрей понимал причины этого очень хорошо.       В сердитой тишине, маркиза рассматривала Филиппа, глаза которого больше не излучали сумасшедшего бешенства. Он все еще был весьма бледным от интенсивного гнева, но больше не сжимал кулаки и разомкнул зубы, а мышцы его лица расслабились. Она опять увидела в нем борьбу его безжалостной сущности воина, покоряющего крепости во славу Франции, и того мужчины, который открыл ей свою душу, отказался отдать ее королю, и безумно любил ее.       Анжелика постаралась, чтобы ее голос прозвучал твердо. — Вы очень злы, Филипп?       Ее вопрос, адресованный Филиппу, неожиданно вывел Жоффрея из раздумий. Он уставился на маршала и его жену. Нет, у него не было права вмешиваться; положа руку на сердце, он также хотел послушать их разговор, так как они наверняка будут обсуждать его.       — А разве вы не дали мне основание для этого? — начал словесную атаку маркиз.       Она защищалась: — Я не сделала ничего, чтобы заслужить вашу немилость!       — Вам комфортно в нашем браке, мадам. Я позволяю вам почти все и не вмешиваюсь в ваши личные дела.       — Вы ведь доверяете мне, месье? Разве нет?       — Кто вам это сказал? — высокомерно усмехнулся Филипп.       Анжелика начинала терять терпение. — Вы сами неоднократно меня в этом уверяли. Но вас взбесило то, что я покинула Плесси без вас и оставила вам лишь записку. Хотя вам и правда лучше пока не видеться с графом де Пейраком. — Она ткнула пальцем в него. — Вы преследовали меня и приехали, чтобы проконтролировать меня, и это вместо того, чтобы подавить свои страхи.       — Я должен присмотреть за вами, — поправил ее маршал. — Я не мог отпустить вас в такое опасное путешествие и к этому человеку, черт возьми!       Она вздохнула с облегчением, когда глаза Филиппа потеплели и теперь являли лишь холод, но не остервенение. Худшее было позади! Она уже в который раз отмечала про себя, что ее супруг научился справляться со своими дикими эмоциями и повадками солдата, и то, что он достиг этого ради нее, грело ее душу и льстило ее самолюбию.       Маркиз продолжил с дивным спокойствием, поразившим его самого: — Анжелика, я приехал, чтобы удостовериться, что с вами все в порядке, так как вы проделали длительное и опасное путешествие. Я покинул Плесси и скакал за вами много дней, останавливаясь только для того, чтобы поменять лошадей и чуть-чуть передохнуть. Я намеревался нагнать вас во Франции, но не сумел. В Марселе меня известили, что вы уже отплыли на галере лейтенанта де Миллерана, и мне пришлось путешествовать до Палермо на другой галере королевского флота. Я был бы плохим мужем, если бы не последовал за вами.       — Вы совсем не плохой муж, — опротестовала она, чувствуя еще большее облегчение.       В бледной голубизне очей Филиппа таилось море вопросов. — Ну и как прошла ваша встреча с… этим флибустьером?       — Филипп, вам не нужно так сильно беспокоиться, — успокоила она, ободряюще улыбнувшись супругу, — потому что у вас для этого нет повода. Мессир граф де Пейрак и я поговорили о наших детях и провели некоторое время с Кантором. Я также отдала ему официальные документы от короля, которые удостоверяют возвращение ему его родовых титулов и земель.       — И о вашем прошлом, — морозный голос маркиз обдал ее дрожью.       — Именно так. Улыбка исчезла с лица Анжелики, словно стертая невидимой ладонью.       — И что? Много вспоминали счастливое время в Тулузе? — ехидно выпалил Филипп.       Она решила сознаться, а не врать. — Мы говорили о том, что произошло с нашим браком, и о том, что нас разлучило. Но вы и сами понимаете, что это рано или поздно все равно случилось бы.       — И до чего договорились? — потребовал он.       Женщина сделала шаг к нему и положила руку ему на плечо. — Филипп, дорогой мой, у вас нет повода для ревности. Я всегда была вам верна и в мыслях, и физически. — Анжелика не упомянула герцога де Лозена, так как это было слишком давно и уже не имело никакого значения. Она почти выкрикнула: — Я верна вам!       — Рад слышать это, — машинально сказал маркиз, думая о своем. — Но по пути в Палермо я спрашивал себя: что моя жена может сказать своему первому мужу, который бросил ее и детей на столько лет и пиратствовал непонятно где. А потом я вспомнил то, что король поведал мне про неизмеримое счастье супругов де Пейрак в их сказочном дворце в Тулузе, где возрождали культуру Аквитании и осыпали чуть ли не еретическими речами духовенство. Его Величество также рассказал мне о том дне, когда он впервые увидел вас, мадам, в платье из золотой парчи, свежую, как весну, и прекрасную, как Афродита. Вы тогда затмили всех дам на королевской свадьбе в Сен-Жан-де-Люзе, а сама королева казалась на вашем фоне серой мышкой; но наш сюзерен хорошо помнит, с каким обожанием вы смотрели на своего хромого и уродливого мужа.       — Жоффрей больше не хромает. Он избавился от этого увечья с помощью арабской медицины.       Филипп цинично хихикнул. — Может, ему удалось стереть шрамы, которые так живописно украшали его лицо? Может ли он теперь соперничать с богами Олимпа в красоте?       Как только граф услышал эти колкие реплики, лютый гнев пронизал тело и сердце Жоффрея, который застилал его разум пеленой сумасшествия, побуждая выйти из-за деревьев, появиться перед разгневанным и сгорающим от ревности маршалом в еще более обезумевшем состоянии и вызвать соперника на дуэль. Но хотя граф в этот момент был настроен против Филиппа, в нем не было огня ненависти, может быть, потому, что его борьба с маркизом была скорее невидимой, чем фактической — после свадьбы Анжелики с соперником Жоффрей сначала сам принял решение оставаться мертвым для нее, а затем король тайно устроил аннуляцию его брака с ней. Сейчас у графа уже не было возможности бороться за Анжелику, поскольку она более не принадлежала ему по закону, а его любовницей при живом втором муже она никогда бы не стала.       Внезапная мысль о том, что он мог бы победить заносчивого месье дю Плесси на дуэли, осенила Жоффрея, как яркая вспышка молнии. Если бы Филипп был мертв, Анжелика уже не была бы связана узами брака с другим мужчиной. Нет — сказал себе Жоффрей! Нет, он не мог допускать таких кощунственных мыслей! Граф отдернул и отругал себя, а затем силой воли отогнал безумие и видения окровавленного тела Филиппа, падающего к ногам плачущей Анжелики.       В порыве раскаяния и благородства, граф про себя просил прощения у Анжелики за такие мысли, потому что он никогда бы не причинил ей такую боль, да и не в его великодушном характере было совершать подобные мерзкие поступки. К тому же, эта дуэль не имела никакого смысла и непременно имела бы самые негативные для Жоффрея последствия, а именно: Анжелика никогда бы не простила графу де Пейраку гибель маркиза дю Плесси от его руки, а также возненавидела бы его больше, чем могла бы презирать самого последнего преступника. Даже если бы между Филиппом и Жоффреем разразилась резня, это не кончилось бы ничем хорошим ни для этих двух мужчин, ни для этой женщины, и граф это осознавал.       Голос Анжелики пробудил его от дум, и Жоффрей прислушался. — Достаточно, Филипп. Я понимаю ваше состояние. Но запомните: я никогда не позволю вам говорить об отце моих старших сыновей в таком неуважительном тоне. Вам придется хранить свое мнение при себе.       Пират отрадно улыбнулся и мысленно поблагодарил эту дорогую для него женщину. Анжелика любила справедливость, и когда получалось ее добиться, считала это успехом. Он верил, что она лелеяла мечту улучшить мир, в котором было так много ненависти, зла, крови, и смерти; он думал об этом же, когда выкупал рабов на невольничьих рынках Марокко, Османской Империи, и по всему Средиземноморью, чтобы потом отпустить их на волю. В следующий момент, Жоффрей вспомнил о том, как он сегодня ехидничал над маршалом, и ему вдруг стало не по себе.       Ответ маркиза удивил пирата. — Я, кажется, должен извиниться, мадам, — буркнул Филипп.       — Забудьте об этом, месье. Голос ее был громким, но недружелюбным.       Словно охваченный внезапным страхом потерять жену, Филипп поспешил раскрыть свои мысли, как сделал бы своему духовнику: — Когда мы узнали, что граф де Пейрак жив, я боялся вашего поведения. Я ведь знаю, что за годы нашего брака вы иногда вспоминали о вашем первом муже и вашем прошлом. Поэтому я воспользовался тем, что король желал оградить вас от графа и развести вас. К тому же, я не мог сделать наших детей незаконнорожденными.       Его супруга положила обе руки на плечи супруга и мягко сказала: — Филипп, я долго думала обо всем этом, и, хотя я была сильно зла на вас, я поняла вас.       — Анжелика, — воззвал маркиз к ней таким глубоким, проникновенным голосом, что она была потрясена до глубины души. — Я сознаюсь, что первым моим порывом было найти Рескатора и убить его. Но, успокоившись, я понял, что вы никогда бы мне этого не простили. И тогда я попросил Его Величество о прощении графа только ради вас, любовь моя.       Она нежно погладила его щеку. — Филипп…       Филипп смутился, так как его воинской натуре претили разговоры об амурных делах. Но сейчас он должен был говорить. Он сознался тем же душевным тоном: — Я сильно люблю тебя.       Анжелика торжествовала: за все годы брака это было пятое признание, прямолинейное и не завуалированное иносказательными фразами. Филипп не говорил о любви, и это огорчало его жену, которая шутила, что все признания из него надо вытаскивать под пытками. Видимо, сегодня сдержанность Филиппа была уничтожена обстоятельствами.       Муж продолжал более личным тоном: — Я знаю, что тебе не хватало для счастья: того, чтобы у Флоримона вновь было имя его отца, а Кантор вернулся во Францию к тебе живой.       — Филипп, спасибо тебе, — ответила растроганная женщина.       Лицо маркиза искривила гримаса, и его голос вновь стал официальным. — О нет, я вовсе не так благороден, мадам. Я сделал это не для графа де Пейрака, потому что он и его будущее меня нисколько не заботят. Но поскольку вы моя супруга и для меня очень важны, я считал делом долга и чести предложить Его Величеству практичное решение этого вопроса, которое стало актуальным после сокрушительного разгрома флота Франции турками и последовавшей за этим позорной отставки герцога де Вивонна. Его Величеству был нужен опытнейший флотоводец в помощь графу Жану д’Эстре, назначенному адмиралом королевского флота, так как сейчас необходимо вновь сделать страну великой морской державой. Господину де Пейраку выгодно вернуть его титулы и земли и хочется видеться с его детьми, а вам нужен Кантор рядом.       Филипп подытожил: — Вот так у меня и родилось решение этой непростой ситуации. Король меня поддержал; я его убедил, что так будет лучше всем.       От этой речи, у Жоффрея наступил шок, и его всего затрясло. Словно посланное ему судьбой, то дерево, около которого он стоял, являлось его единственной опорой. Помимо голосов, в саду доносилось сладкоголосое пение птиц и убаюкивающее жужжание насекомых, но пирату казалось, что он слышал волчий вой своего уязвленного самолюбия в его душе. Он был обязан своим прощением маркизу, и это король сплел против него такую густую паутину.       — Но Его Величество решил отобрать у графа де Пейрака жену.       — Это было необходимо по многим причинам, мадам. Я также всячески способствовал тому, чтобы все необходимые меры были приняты как можно скорее.       — Это я тоже понимаю, месье, — отозвалась прохладным тоном Анжелика.       — Меня беспокоит, как вы будете вести себя после возвращения этого… корсара во Францию.       — Я попробую сохранить с ним теплые отношения ради детей. Для Жоффрея такой быстрый ответ означал, что она приняла это решение уже в ходе их сегодняшнего разговора.       Филипп горько усмехнулся. — Худшее последует само собой. Не обольщайтесь, моя дорогая! Я наслышан о том, что граф де Пейрак в совершенстве владеет искусством соблазнения женщин. Несмотря на его хромоту и не самую привлекательную внешность, у него было много поклонниц и еще больше любовниц. И в период его жизни во Франции как графа Тулузского, и во время его пиратской жизни на Средиземном море он вкусил сладость столько женщин, сколько не побывало в будуаре ни одного развратника Парижа. И граф не оставит вас в покое!       Анжелика отпрянула от мужа. — Вы не доверяете мне?       Филипп стоял молча; скрытый деревьями Жоффрей с нетерпением ждал его ответа. Когда он заговорил, голос маркиза обрел тревожную пронзительность. — Он посеял в вас смятение чувств, Анжелика. Я вижу это в ваших глазах и в том волнении, в котором вы пребывали, когда я наткнулся на вас во дворе.       — Это не то, что вы думаете, — возразила она.       — А что же тогда? Прошлое манит вас, а будущее пугает. Разве не так?       Маркиза взяла руку ее мужа и крепко сжала ее. — Филипп, я безумно люблю вас! Я не могу поверить, что вы еще в этом сомневаетесь, и мне больно, что это так. Вы стали мне хорошим супругом, несмотря на наши разногласия и ваш периодически проявляющийся нрав воина. Я бы никогда вас не предала ни с Жоффреем, ни с королем, ни с кем-то другим. — Она как-то чудно улыбнулась, а ее пальцы впились в руку супруга. — Прошлое есть прошлое. Каково бы оно ни было, мы не можем вернуться в него назад, и его больше нет. Мое настоящее и будущее — это вы!       — Граф де Пейрак посеял в вас смятение, — констатировал факт маршал.       — Да, — созналась она, не таясь. — Может, я так чувствую себя потому, что я впервые за столько лет увидела Жоффрея вновь. Я очень рада, что он жив, и одновременно зла на него, что он так долго скрывался от меня и забрал у меня сына. — Она немного понизила голос. — Я не буду лгать и говорить о том, что я не люблю свое прошлое и те светлые качества в Жоффрее, которые сделали меня однажды очень счастливой. Впрочем, я не знаю, каким он стал, потому что сейчас он другой человек; тяжелая жизнь изменила его. Сейчас для меня Жоффрей — это Рескатор.       — У вас нет и мысли о возвращении к нему? — впрямую спросил Филипп.       — Нет, — последовал ее незамедлительный ответ, — потому что вы мой муж, и я люблю вас. Ну сколько мне раз повторять это? — Она залилась смехом с милой естественностью, которая не ускользнула ни от Филиппа, ни от Жоффрея. — Я надеюсь, Филипп, что доблестный маршал Франции по достоинству оценит учтивость и горячность своей жены в выражении ее чувств.       Очи Филиппа просияли ярчайшими оттенками безумного счастья, и стали еще голубее, чем лазурное, безоблачное небо в жаркий день. Успокоившись и удовлетворившись ее ответом, он вновь казался молодым и беспредельно красивым существом, которому полагалось в полной мере наслаждаться жизнью и ее дарами. — Мне достаточно ваших слов, Анжелика.       У Жоффрея появилось ощущение, что он сражен насмерть. Каждое из слов Анжелики отдаляло ее от него все больше и больше, словно они уже жили не просто разными жизнями, а в разных мирах. Признание в любви к маршалу прекрасной феи из Пуату углубили кровоточащую рану, которая образовалась в сердце пирата в момент, когда годы назад Мохаммед Раки принес ему известия о втором браке Анжелики. Сильно побледнев, Жоффрей отступил и, ощупью найдя ствол дерева, опять оперся на него, как будто без этой поддержки он мог упасть на траву.       «Вы стали мне хорошим супругом» — вот то, что Анжелика сказала Филиппу. Эти несколько слов измерили пропасть, разверзшуюся между Анжеликой и Жоффреем за годы их разлуки.       Граф уже сожалел, что ненароком оказался свидетелем личного разговора четы дю Плесси. Есть тяжелая правда, которая бьет по самому больному и умертвляет, но в случае Жоффрея это было не совсем так, поскольку он понимал, что неверно и глупо было бы требовать от жены верности его памяти, когда его не было рядом, а она сама вынуждена была выживать и идти вперед ради сыновей. Жоффрея ошарашило то, что Анжелика вела себя так честно с Филиппом, хотя она была сегодня откровенна и с ним, и, следовательно, ему не следовало удивляться.       — Вы устали, Филипп? Ее взгляд охватил маркиза во весь рост, и она заметила густой слой дорожной пыли на его сапогах и костюме.       — Я бы с удовольствием отправился в гостиницу, где вы остановились. Я не хочу встречаться с Рескатором, а это может произойти, если мы тут задержимся. Да я и правда изможден. Я плохо спал во время пути до Палермо, так как я не люблю море. Земля — вот моя стихия.       — Мы можем покинуть это место. Я передам через слугу Кантору, где он сможет нас найти позже. Я уверена, что один из людей господина графа сможет привести сына к нам в гостиницу.       — Договорились, — с явным облегчением одобрил маршал. — Пойдемте, мадам.       Жоффрей остался в своем укрытии между деревьями, наблюдая, как Анжелика оставила Филиппа в саду и зашла в здание школы. Пока она недолго отсутствовала, пират напряженно обмозговывал то, что ему случайно удалось подслушать. Он ощущал себя пойманным в лабиринте смешавшихся чувств и неясных, еще до конца не оформившихся заключений, как будто его непревзойденный, острый ум перестал быть тем совершенным и безупречным механизмом, которым восхищались все, даже его злейшие враги. Глядя на Филиппа, граф уже не понимал, что чувствует к своему сопернику, так как старая картинка легкомысленного, чванливого, и обласканного судьбой красавца маркиза, которую он создал в своей голове за годы, была поломана откровениями, услышанными корсаром от самого Филиппа.       Когда Анжелика вернулась, Филипп взял ее под руку и улыбнулся загадочной улыбкой, а затем повел ее к выходу из парка. Так как он не мог выйти из рощи, не будучи замеченным, Жоффрей проводил взглядом исчезающих супругов дю Плесси до главных ворот. Филипп и Анжелика остановились, и маркиз щелкнул пальцами, подзывая кучера, который еще не отъехал от ворот; очевидно, что он нанял карету по приезду в город. Карета подкатила, и лакей, спрыгнув с запяток, открыл дверцу и опустил подножку для маршала и его жены.       Когда карета отъехала, Жоффрей покинул свое укрытие и медленно побрел обратно к зданию школы иезуитов. Ему сразу доложили, что урок Кантора сильно затянулся, и под маской Рескатор печально усмехнулся мысли о том, что не только он мучается — его сын на дух не переносил латынь, которая давалась мальчику из ряда вон тяжело. В сомнительной надежде найти сегодня покой, Рескатор направился в ту же комнату, где до этого он разговаривал и обедал с Анжеликой. Только предстоящая перспектива встречи с сыном придавала ему сил, но не могла заглушить его душевных терзаний, которые были страшнее физической боли от дыбы или распятия живьем.       Кантор, его дорогой зеленоглазый мальчик! Рескатор направил все свои мысли в русло той полноводной реки, которая унесла его в думы о детях. Во Франции у него был еще один сын, его первенец — Флоримон, которого он не видел почти со времени его ареста. Как хорошо будет узнать Флоримона, который был немного старше Кантора и, наверняка, внешне походил на него больше, чем на Анжелику; так графу казалось четырнадцать лет назад, когда он держал на руках своего старшего отпрыска. Жоффрей дал себе слово, что он наверстает упущенное со своими мальчиками и станет им хорошим отцом, и ради них он примет предложение короля и будет служить человеку, который однажды осудил его на смерть, но помиловал. Его сыновья станут смыслом его жизни, гордостью рода графов Тулузских, и его надеждой на будущее.       Мир Жоффрея наполнится новым смыслом и без Анжелики, хотя он вряд ли когда-либо заиграет столь яркими красками, которыми была наполнена его жизнь в Тулузе. Потеряв даму своего сердца, граф де Пейрак сразу осознал не только то, как глубоко дорога ему Анжелика, но также и то, что он любил своих сыновей всеми фибрами своей души и больше, чем жизнь, приключения, богатства, науку, и все то, что у него когда-либо было. Чувство блаженного упоения этим открытием обволокло пирата, как кокон, и пропитало его одежду, как терпкий запах его любимого табака, смешанный с фиалковым корнем. Даже если ему придется шествовать по жизни в торжественном одиночестве, Жоффрей не будет один, потому что нет ничего более светлого, человечного, и прекрасного, чем любовь к детям и их почтение к их родителям.