Преображение Любовью

      Франция, Пуату, июль 1674 года, замок Плесси       Был ранний вечер, и солнце еще висело над горизонтом, а по небосклону плыли золотистые облака. Трое пересекли рощу и выехали на открытое место, где в конце на зеленом фоне Ньельского леса стоял замок Плесси, отражая в зеркале пруда свое спокойное величие. Увенчанные балюстрадой прочные белые стены, высокие сияющие окна, несколько лоджий со статуями на колоннах, две высокие, полукруглые башни с небольшими окошками наверху, и покрытая светлой черепицей крыша венчали собой верх достижения архитектуры эпохи позднего Ренессанса. Фасад был выстроен с небольшой асимметрией, слегка заметной в рядах окон и в ориентированности крыльев замка. Это была главная резиденция рода дю Плесси де Бельер в Пуату.       Лошади путешественников мчались галопом, и их подкованные копыта звонко били дорогу, замощенную гладкими камнями и ведущую к Плесси. Наездники достигли замка и резко пришпорили лошадей, а затем остановились около главных ворот, которые немедленно открылись и закрылись сразу, как только они въехали. Это были Жоффрей де Пейрак, граф Тулузский, и его сыновья — Флоримон и Кантор де Пейрак. Они быстро проскакали по дороге к центральному входу и проворно соскочили с коней, которых конюхи поторопились увести в конюшни. Из замка тут же вышел дворецкий на встречу гостям и низко поклонился им.       — Я так рад вернуться к матушке! — воскликнул черноволосый молодой человек. — Она наверняка ждет нас! Я, наконец, увижу своих братьев и сестру!       — Я очень скучал по маме! — сказал светловолосый подросток радостно, но более сдержано.       — Уверен, что ваша мать с нетерпением ожидала вашего возвращения, — ровным голосом сказал их отец. — Вам было хорошо у меня в Тулузе, но вы не можете все время быть со мной.       Дворецкий подтвердил: — Мадам дю Плесси с самого утра ожидает вас, мессир Флоримон и мессир Кантор. Ваши покои уже готовы к вашему приезду. — Он замялся и посмотрел с некоторой опаской на лицо человека, которое пугало его из-за шрамов. — Но маркиз и маркиза не извещали меня о том, что вы тоже приедете, господин де Пейрак.       Жоффрей подавил желание рассмеяться в растерянное лицо слуги. — Я привез сыновей, поскольку мадам ожидала их возвращения сегодня, а мы все были недалеко по случайности. Не волнуйтесь, я долго не задержусь здесь и не буду злоупотреблять гостеприимством.       — Все в порядке, — донесся до них голос Анжелики, которая медленной и величественной походкой шагала к ним из сада. — Месье дю Плесси уехал в соседний замок к господину барону де Рамбур. Мессир де Пейрак сделал верно, что привез моих сыновей, и он ничуть не помешает нам.       — Да, мадам, — дворецкий поклонился и поспешил удалиться в здание.       Анжелика остановилась около графа, и лучи ее красоты озарили все вокруг. В своем сшитом по последней французской моде, эффектном платье из красного бархата с рукавами, сделанными из черной парчи, она выглядела, как дама под сводами Версаля, чарующая короля и франтов. Разве что она не часто в последнее время бывала при дворе, но все равно оставалась любительницей моды. Великолепное, тонкое черное кружево украшало корсаж на китовом усе, и весь перед платья был расшит узорами из бриллиантов и рубинов. Ее волосы были уложены в элегантную прическу «Мария Манчини»: два полушария из завитых мелкими локонами волос были уложены над ушами, и три змеевидных локона спускались на декольтированную грудь, на которой поблескивали оправленные в золото рубины и агаты массивного ожерелья — один из многочисленных подарков Филиппа, которых у Анжелики накопилось уже довольно много.       Лицо Жоффрея озарила восторженная улыбка. — Мадам, вы прекрасны, как богиня!       Маркиза мельком осмотрела графа, отмечая, что в своем элегантном французском камзоле из черной парчи с большим белоснежным, кружевным воротником, в черных, шелковых чулках с искусно вышитыми белыми цветами, и в туфлях с бантами, усыпанными топазами, он выглядел гораздо более привычно, чем в одежде пирата. Шелковый, черный, шейный платок был завязан очень старательно и с каким-то южным, немного фривольным изяществом, которое напоминало вкусы Жоффрея со времен Тулузы. На широкой перевязи висела шпага в золотых ножнах с эфесом, украшенным бриллиантами. Жоффрей был одет просто для такого богатого дворянина, каким он был, и его одежда была не вычурной и не так богато расшитой драгоценными камнями, как щегольские вещи Филиппа. Анжелика была уверена, что жизнь на море приучила графа к удобному и аскетичному обмундированию, и он уже не изменит своим привычкам.       Она мгновение колебалась, но затем протянула ему руку. Граф поцеловал ее руку, как и полагалось по этикету, но его губы только еле коснулись ее кожи и сразу отстранились, как будто он намеренно не хотел даже малейшего физического контакта с ней.       — Мама! — Флоримон и Кантор закричали в унисон и бросились к Анжелике.       Анжелика поприветствовала каждого из своих старших сыновей по очереди. Мальчики — нет, уже юноши — поклонились ей с изяществом и грациозностью, которые вызвали у их матери улыбку, но не обняли ее, так как по этикету такая близость между родителями и детьми не считалась правильной, да и вовсе не одобрялась. Несмотря на то, что она не думала, что Кантор и Флоримон станут такими же вышколенными придворными, как Филипп и в будущем его два сына, она не могла не отметить влияние высшего света на их манеры. Со вздохом Анжелика подумала о том, что Кантор и Флоримон уже выросли и больше не нуждались в ней так, как в детстве, когда они бежали к ней навстречу сломя голову и обнимали ее, уткнувшись своими маленькими личиками в пышные юбки матери. Но юноши де Пейрак любили ее больше, чем дети многих других дворян их родителей, и это грело сердце маркизы дю Плесси.       Кантор был более сдержан при встрече с матерью, чем раскованный и улыбчивый Флоримон, и она объясняла это тем, что они много лет жили отдельно друг от друга и нуждались во времени, чтобы лучше понять и ближе узнать друг друга. К тому же, Кантор был похож на Анжелику, и его осторожная сдержанность была обусловлена той новизной, которую он видел в матери. Кантор мало изменился внешне с Палермо, но, естественно, немного вытянулся в рост и возмужал.       Выпустив старшего сына из своих объятий, маркиза окинула Флоримона оценивающим взглядом. Молодой человек был красивым, высокомерным, гордым, и немного надменным, как будто он видел свое превосходство над всеми и упивался им, но он никогда не был и никому не казался напыщенным и искусственным. Его веселый и иногда бесшабашный нрав контрастировал с холодной манерностью парижской знати, что придавало Флоримону непревзойденный шарм. Его живые, горящие черные глаза, слегка смуглые, изысканные черты лица, и волосы, черные, как смоль, и приподнимавшиеся от любого дуновения ветра, поскольку юноша не носил парик, выдавали в нем уроженца Лангедока. Взгляд Анжелики перескочил на Жоффрея и затем вернулся к сыну, и ее сердце защемило в груди — Флоримон был живой копией графа де Пейрака, только его лицо не было отмечено шрамами и было молодым.       После возвращения из Палермо в Париж, Филипп и Анжелика вызвали Флоримона к себе и рассказали ему всю правду о графе де Пейраке, а также сообщили ему о том, что его отец вернется во Францию вместе с Кантором. Когда Флоримон узнал о том, что брак его родителей, бывшей четы де Пейрак, был расторгнут Папой Римским, грусть овладела его сердцем. Но эта печаль была вытеснена его огромной радостью от того, что его отец, которого он никогда в жизни не видел и которым он восхищался, даже его не зная, был жив и здоров, да еще и объявлен невиновным королем Людовиком. К удивлению супругов дю Плесси, Флоримон вовсе не был зол на Анжелику и понял, что в сложившейся ситуации иного выхода, кроме аннуляции первого брака матери, просто не было. И поскольку его законнорожденность не ставилась под вопрос, Флоримон принял новую ситуацию как должное и с нетерпением стал ждать возвращения Жоффрея де Пейрака.       Ситуация обстояла несколько по-другому с Кантором. Как он и обещал Анжелике, Жоффрей доставил их второго сына в Париж, прямо в отель дю Ботрей, который он милостиво оставил в собственности Анжелики после своего возвращения во Францию. Но как только мальчик получил известия о том, что его родители больше не женаты, он замкнулся в себе и отказывался общаться с матерью в течение нескольких недель. Анжелика жила с Филиппом в отеле дю Плесси, вместе с ее другими детьми и Флоримоном, но через день она отправлялась в отель дю Ботрей, чтобы поговорить с Кантором, который просто отказывался идти ей на уступки, а она не настаивала, чтобы не раздувать их конфликт еще больше. Рассвет в отношениях Кантора и матери наступил только тогда, когда вмешался Жоффрей: он провел серьезный разговор со своим обидевшимся сыном, объясняя ему то, что в жизни не всегда бывает так, как хочется людям, а также уверяя его в том, что он сам считает, что аннуляция брака была необходима и что он не сожалеет об этом.       В конце концов, Кантор понял, что ему втолковывали, и смирился с ситуацией так же, как и Флоримон. Между Анжеликой и Кантором установились хорошие отношения, и она видела, что сын любит ее и желает общения, но подросток все еще держался с ней осторожно и соблюдал некоторую эмоциональную дистанцию. Отношения Кантора и Флоримона с Филиппом были светскими, но в них было уважение у каждого, а со стороны юношей также присутствовало неподдельное восхищение, которое они испытывали к маршалу из-за его героизма и как к человеку, который был отцом их двух братьев и сестры. Анжелику в принципе устраивало текущее положение дел, хотя ей хотелось бы, чтобы Кантор стал к ней так же близок, как и Флоримон.       — Добро пожаловать в Плесси, — начала Анжелика, обращаясь к сыновьям. — Возможно, ваше пребывание здесь покажется вам более скучным, чем в веселой Тулузе, но мне бы хотелось, чтобы некоторое время вы побыли со мной.       — Мы рады вновь быть здесь, — уверил ее Флоримон с жизнерадостной улыбкой. — Хотя в Тулузе мне было чрезвычайно интересно ознакомиться с владениями отца и с историей нашего рода, и было много приемов… Но я очень скучал по вам, матушка, и по своим братьям и сестре.       — А я бы хотел поскорее отправиться с отцом на море, — объявил Кантор.       — Разумеется, — вмешался Жоффрей. — Через несколько месяцев мы отплывем из Марселя, но только после того, как будут спущены на воду новые корабли флота Его Величества, которые спроектировал лично я. Это подарок судьбы, что граф Жан д’Эстре, адмирал флота Франции, понимает необходимость постройки принципиально других кораблей, в основном фрегатов, имеющих до шестидесяти орудий на двух палубах, хотя нам также необходимы и меньшие боевые суда — корвет, шлюп, и бомбарда. И как только герцог де Вивонн плавал на тех античных лаптях до своей отставки — ах да, он ведь утопил большинство из них у острова Милос.       Кантор и Флоримон зашлись приступом смеха, а лицо Анжелики расплылось в улыбке. Кантор затем уверенно сказал: — Король будет в восторге от ваших знаний в морском деле, отец.       — Несомненно, — коротко ответил Жоффрей.       Флоримон с энтузиазмом провозгласил: — Я тоже выйду в море с вами, отец. Я очень хочу захватывающих приключений и веселого времяпрепровождения в сражениях. Это намного лучше и интереснее, чем нудная учеба в колледже иезуитов.       — Ты полюбишь море, сынок, — пообещал граф.       Веки Кантора налились свинцовой тяжестью. — Я так устал сегодня. Дорога была такой долгой и нудной, и я не мог играть на моей гитаре те песни, которые выучил в Тулузе.       — Идите в замок, мои дорогие, — распорядилась Анжелика. — А я поговорю с вашим отцом.       Флоримон и Кантор почтительно поклонились отцу и матери. Затем они скрылись в здании, хотя родители слышали их громкие голоса, обсуждающие реновацию замков рода де Пейрак в Лангедоке. Как только их голоса стихли, Анжелика и Жоффрей посмотрели друг на друга с интересом, но короткое время они не решались заговорить, так как каждый беспокоился о том, что любая сказанная фраза или даже любое слово могло разрушить то хрупкое взаимопонимание, которое появилось в их отношениях за последний год.       — Пойдемте в сад, мессир де Пейрак, — предложила маркиза. — Если вы, конечно, не против.       — Благодарю, мадам дю Плесси, — согласился граф с небольшим поклоном.       По дороге в парк, Жоффрей краем глаза следил за молчаливой Анжеликой, которая, казалось, впитывала всеми фибрами души прелесть очаровательных пейзажей вокруг.       Огромный парк в замке Плесси с первого взгляда производил впечатление земного рая. Старые раскидистые дубы, высокие сосны и ели, а еще статные клены и кедры, и другие деревья, вперемешку с увитыми виноградом зелеными беседками и террасами, спускались к большому пруду и вдали встречались с Ньельским лесом. Все дворяне из Пуату восторгались этим парком, когда наносили визиты чете дю Плесси, и, если в замке устраивались приемы, что происходило не часто, всем нравилось гулять в садах и приятно проводить там время на пикниках.       Анжелика и Жоффрей проследовали в глубь роскошного сада и вскоре оказались среди высоких деревьев, окаймлявших со всех сторон лужайку и пруд. Здесь, среди кедров и дубов, величественно вздымающихся ввысь, среди благоухающих цветочных клумб, их память весьма неуслужливо воскресила перед их глазами картины из прошлого о том, как они в Тулузе гуляли по грандиозному парку в Отеле Веселой Науки, наслаждаясь счастьем и покоем.       Первым из воспоминаний вынырнул Жоффрей, который, однако, не знал, что Анжелика думала о том же, что и он. — В этих великолепных садах чувствуется ваш вкус, мадам, — похвалил он.        Оставив без внимания этот комплимент, Анжелика молвила: — Спасибо, что привезли детей.       — Пожалуйста, мадам. Я не нарушил бы договоренностей с вами.       Когда они, наконец, остановились около одной из зеленых террас, Жоффрей посмотрел на нее и заметил: — Итак, мадам маркиза дю Плесси де Бельер, вы грустите.       — Какое это имеет значение для вас, мессир граф де Пейрак?       — У вас печаль плещется в глазах, и я беспокоюсь о вас.       Она посмотрела на него пронизывающим взглядом и потом рассмеялась возмущенным смехом. — Только не говорите мне, как вы об этом узнали. Я полагаю, что у вас глаза и уши повсюду. Но то, что у вас есть шпионы в Плесси… Этого я не предполагала! Как вы…       — Прекратите! — прервал ее ледяной, отрезвляющий голос Жоффрея. — Почему вы думаете, что я не могу беспокоиться о вас? Вы уже не моя жена, но вы все еще мать моих сыновей. И вы мне очень дороги. — Он тяжело вздохнул; с губ рвались признания в любви, но он заглушил в себе желание произнести их, ибо он не имел права этого делать.       — Тогда как вы узнали? — более спокойным тоном спросила она. — Кажется, Филипп пока не заметил. Он проводит почти все свободное время на охоте и с детьми, а еще заботится о лошадях и гончих. А когда он свободен, мне удается это хорошо скрывать.       — Сегодня я виделся с Молином, и мы обсуждали дела на руднике Аржантьер. Я спросил, как вы поживаете, и он ответил, что вы и ваш муж здоровы. Он известил меня о том, что маркиз недавно вернулся в Плесси, поскольку сейчас затишье в боевых действиях в Голландии.       — И это все, что он сказал?       Граф улыбнулся и предложил Анжелике свою руку. Она взяла ее, не противясь и без слов, и он медленно повел ее к мраморной скамейке под раскидистыми ветвями старого дуба. Было очень тихо, тепло, и тишину прерывало только пение птиц и журчание воды в небольшом фонтане, а также шелест листьев на деревьях, колыхаемых слабым ветерком. Где-то далеко за лесом, который был хорошо виден из парка, светило солнце, и макушки самых высоких елей, дубов, и сосен были позолочены и казались чудесно легкими, словно сотканными из зеленого кружева. Анжелика и Жоффрей сели, точно зачарованные несравненным зрелищем.       Заглянув ей в глаза, граф промурлыкал ласковым, но глухим, голосом: — Для вас не секрет, что Молин любит вас как собственную дочь и всегда переживает за вас. Он сказал мне, что в последнее время наблюдает вас в состоянии какой-то тревожной меланхолии, в которую вы погружаетесь день за днем. — Чувство досады обуяло его, но он отогнал его. — Молин думал, что что-то случилось между мной и вами; что, возможно, мы не смогли договориться о том, что Кантор и Флоримон должны больше времени проводить во Франции, а не в Палермо или со мной в моих экспедициях по морю. Но ведь у нас не возникало никаких споров.       — У нас с вами нет причин ссориться, Жоффрей. Я не стану препятствовать своим сыновьям оставаться с вами столько времени, сколько они желают. Они уже не маленькие, и я не могу держать их все время около себя. Я желаю, чтобы они выросли благородными дворянами и сильными мужчинами, и им есть, чему поучиться у вас.       — Я рад, что вы так считаете, Анжелика.       Вспомнив слухи про новую любовницу графа де Пейрака, Анжелика вспыхнула, и демон ревности вонзил свои когти в ее сердце. Она сменила тему и, не стесняясь, выпалила: — Как поживает очаровательная мадам Мари-Беатриса де ла Рейни? Она, вероятно, была бы более счастлива видеть вас около себя в Тулузе, чем я рада видеть вас в Плесси.       Жоффрей внимательно посмотрел ей в глаза, которые в лучах солнца сверкнули, как бриллиантовые серьги в ее ушах. Мысль пронзила его мозг, но он решил не делать поспешных выводов. — В отличие от многих французских дворян, поспешивших занести меня в список лиходеев, которые не достойны даже того, чтобы упоминать их имя, Мари всегда благоволила ко мне. Но должен признаться, что со дня моего возвращения во Францию, меня не покидает странное ощущение, что, поскольку я отсутствовал годы, я уже никогда не смогу стать таким же графом Тулузским, как ранее.       — Таким, каким вы были, когда мы были женаты, — закончила она.       — Да. Я отсутствовал годы. В этой стране все меняется невероятно быстро.       — Вы тоже изменились, Жоффрей.       — И даже больше, чем эта страна, — он рассмеялся своим глухим смехом, к которому Анжелика уже привыкла; затем он закашлялся. — Очарование жизни состоит в том, чтобы постоянно меняться и познавать мир, видеть его с разных сторон и в новых красках. Это очень увлекательно и манит любого человека с духом ученого и исследователя, как у меня.       — Не знаю. Я не способна полностью оценить это очарование. Может потому, что я никогда не путешествовала, как вы. Ведь я уже много лет живу во Франции.       — Вы все время в одном из своих поместий или в Париже, но вы редко в Версале.       — Я не часто бываю при дворе из-за Его Величества. Из предосторожности, я не сближаюсь с королем, чтобы избежать ненужных проблем для нас с Филиппом.       — Я так и подумал, — ответил Жоффрей. — В тот день, когда король приветствовал меня при своем великолепном дворе в Версале, я заметил, какие восхищенные взгляды он бросал на вас. Я также отметил, что маршал дю Плесси был немного напряжен, хотя пытался скрыть это под маской холодности и надменности. Но я обратил внимание, что между Его Величеством и маркизом существует искренняя дружеская привязанность, что сразу бросается в глаза.       Анжелика некоторое время не отвечала. Волнующие образы о возвращении Жоффрея, как в сновидении, роились в ее мозгу, однако, она, конечно же, осознавала, что не спит. Вопреки ее первоначальным ожиданиям, граф де Пейрак прибыл в Париж без помпы и очень тихо, не пытаясь устроить из своего возвращения триумф и показать, что он есть победитель — человек, которого король объявил живым и невиновным, а также которому от отдал большую часть его родовых земель, хотя несколько поместий и особняков в разных частях страны, которые перешли в собственность принца Конде после мнимой казни графа, не были ему возвращены. Жоффрей поселился в снятом им роскошном доме напротив отеля дю Ботрей, который он по его собственному настоянию оставил Анжелике в подарок на память об их супружестве.       Приема короля в Версале графу пришлось ждать две недели, в ходе которых Жоффрей проводил большую часть времени с сыновьями. Он также появлялся в салоне у Нинон де Ланкло, его старой знакомой, которая была искренне рада видеть графа, а также в еще нескольких светских местах и в театре. Из Тулузы прибыл маркиз Бернар д’Андижос, который, казалось, был больше всех рад воскрешению его старого друга и остановился в особняке Жоффрея. Весть о том, что Жоффрей де Пейрак в Париже, разлетелась по городу, как лесной пожар, но никто не торопился сближаться с воскресшим сеньором — все они хотели посмотреть, как он будет принят Его Величеством. Официального приема граф не давал, хотя тратил много денег, когда появлялся в обществе.       Атенаис де Монтеспан, царившая в амурном королевстве Людовика де Бурбона и при дворе, узнала от короля, что Жоффрей де Пейрак был Рескатором и поделилась этой новостью со своим братом, которого она не смогла спасти от опалы вопреки всем ее стараниям. Масла в огонь подлил герцог де Вивонн, удалившийся после своей позорной отставки в ссылку в провинцию и теперь живущий в родовых имениях семьи де Рошешуар де Мортемар. Глубоко оскорбленный тем, что Людовик не простил его за поражение королевской эскадры при острове Милос, но вернул из забвения «сожженного колдуна», да еще и предложил ему служить во французском флоте, де Вивонн сотворил все возможное, чтобы опорочить репутацию графа де Пейрака. Частично у него это получилось, и некоторая часть высшей знати смотрела на Жоффрея, когда он появлялся на светских мероприятиях, с нескрываемым порицанием и явным подозрением.       Новость, что Рескатор, который ранее считался врагом Франции, был на самом деле Жоффреем де Пейраком, произвела фурор в аристократическом обществе. То, что определенные дворяне, например, маркиз де Вард и герцог де Грамон, не желали даже здороваться с Жоффреем, совсем не трогало графа, а когда кто-то смотрел на него с пренебрежением, он только посмеивался и своими умными словоизлияниями в саркастической манере в два счета побеждал противников в коротких, но колючих, диалогах. Жоффрей даже не отрицал, что являлся Рескатором, бросая всем в лицо эту истину, словно она украшала, а не порочила его имя. Отчасти это было правдой, поскольку легендарные пиратские приключения графа Тулузского тайно многих восхищали, потому что это просто был необычный случай для дворянина, а граф являл собой человека с уникальной судьбой. Жоффреем нельзя было не поражаться!       В Версале, Жоффрей был объектом всеобщего внимания, так как его прием при дворе и вообще тот факт, что он жив и объявлен невиновным, были самым большим шоком придворной жизни за все время правления Людовика XIV. Сам граф вел себя с бесподобной учтивостью по отношению к каждому, являя собой самый лучший образец важного, манерного, и влиятельного вельможи, которым он являлся от рождения. Его Величество принял Жоффрея в сдержанно-холодной манере, но всем своим видом показал, что граф находится в милости; он также объявил, что граф будет служить в королевском флоте и что он возлагает большие надежды на своего верного подданного. Ни слова не было произнесено о колдовском процессе и мнимой казни Жоффрея, хотя король упомянул о том, что Фуке заслуживает смертной казни за намеренное введение своего сюзерена в заблуждение касательно графа Тулузского. Но Его Величество тут же добавил, что не отдаст такового приказа из милосердия к уже осужденному на пожизненное заключение бывшему суперинтенданту финансов. Людовик не мог сказать ничего другого, чтобы не признать свою неправоту, и вынужден был свалить всю вину на Фуке, зная, что частично это было правдой.       Жоффрей, вместе с адмиралом французского флота, уже выходил в одну экспедицию против турок, нанеся османской эскадре из двадцати кораблей локальное поражение у острова Корсика. Но пока что флот на Средиземном море был маленьким, так как большая его часть была потоплена врагами полтора года назад у острова Милос. Сейчас граф находился во Франции по причине того, что он курировал строительство нового королевского флота; он также использовал это время для улаживания его дел в Тулузе и занимался восстановлением своих имений. Но как только флот будет построен, Жоффрей, вместе с Флоримоном и Кантором, отправятся на море.       Глядя на терпеливо ждущего ее ответа Жоффрея, Анжелика проговорила: — Филиппу не нравится, когда он ловит пылкие взгляды короля и других мужчин на мне.       — Оно и понятно. «Влюбленный должен бледнеть в присутствии своей возлюбленной». Так сказал Андре де Шаплен, выражая свое мнение о любви. Вы должны это помнить со времен вашей жизни в Отеле Веленой Науки, где вы познали великое искусство куртуазной любви. Однако Его Величество не бледнеет, а смотрит на вас восхищенными глазами, и это означает, что ваш муж, конечно, ревнует. Справедливости ради отметим, что я не заметил во взоре короля безумной влюбленности и явной похоти, как у некоторых других придворных.       — Его Величество уже очень давно смирился с тем, что я не буду его фавориткой, и совершенно не докучает мне и Филиппу. Шесть лет назад он дал мне слово, что не будет разрушать мой брак, и он держит его; у короля есть честь и достоинство.       — Я думаю, что наш сюзерен и бледнел, и краснел, и даже был фиолетовым, когда вы отказали ему годы назад. Сейчас он просто смотрит на мадам маркизу дю Плесси так, как созерцает вас любой восхищенный вашей красотой мужчина. Мне показалось, что Людовик пылает безумной страстью к мадам Атенаис де Монтеспан, что проявляется в каждом его взгляде на нее.       — Это правда. Атенаис надежно прибрала Его Величество к рукам и воцарилась в Версале и при дворе. Фактически она — королева, а не несчастная Мария Терезия.       Губы Жоффрея сложились в ироничной усмешке. — Мадам де Монтеспан и ее брат, господин де Вивонн, пустили обо мне много сплетен. Благодаря им все теперь знают, что я и есть Рескатор.       — Но ведь граф Жан д’Эстре, новый адмирал королевского флота, воспринял это нормально. Разве я не права?       — Совершенно верно. Я встречался с ним в Париже, и мы долго разговаривали о делах. Мне понравился этот человек — он легкий в общении и практичный. Его не интересует мое прошлое, и единственное, что ему важно, это то, как мы сможем сотрудничать, чтобы восстановить величие Франции на море. Оно было слишком сильно подорвано проигрышем герцога де Вивонна, и нам придется постараться, чтобы достичь нашей цели, но я верю, что мы выиграем.       — Я в этом не сомневаюсь, Жоффрей. — После паузы, она добавила: — С момента вашего неожиданного возвращения год назад, вы являетесь центром светской хроники.       — Признаюсь вам, что меня это вообще не интересует.       Анжелика подчеркнула: — Вы, господин граф, демонстрируете свое богатство всем так же, как и раньше. Вы так эксцентричны и не похожи на других! Вы потратили на свои дворцы в Лангедоке баснословные суммы, и все знают, что вы закупили в Италии много произведений искусства эпох Возрождения и барокко. Нинон написала мне, что ваша расточительность и реновация ваших имений стали одной из самых горячих тем света.       Жоффрей усмехнулся. — Высшая знать тратит много денег на жизнь. Я здесь не исключение. А текущие траты производятся одномоментно, так как я просто привожу в порядок свои имения.       — Вы всегда были неординарны и всем показывали это, что вас и погубило. Я только надеюсь, что в этот раз вы будете более дальновидны и осторожны.       Граф потер руки и окинул собеседницу довольным взглядом. Она беспокоилась за него! Это было приятно и польстило ему. — Не волнуйтесь за меня, мадам. Я извлек уроки из прошлого и не сделаю ничего, что может повредить будущему Флоримона и Кантора.       — Это облегчение слышать эти ваши слова, мессир.       — Ну тогда чем же обусловлена ваша меланхолия, Анжелика? Могу я вам помочь?       В ее глазах отразилось удивление. — Помочь как кто, Жоффрей?       — Мне казалось, что мы достигли взаимопонимания и решили сохранить теплые отношения.       — Я никогда не хотела враждовать с вами.       Анжелика поднялась со скамьи и подошла к фонтану, всматриваясь в воду, словно что-то отыскивая там. Она внезапно почувствовала головокружение, что было нормально при беременности и не озадачило ее, но оно быстро прошло, и ее телу вернулась вся его прежняя послушность. Она с бьющимся сердцем ощутила дуновение прохладного вечернего воздуха и почувствовала себя отлично, как будто он сдул все ее думы и дурноту. Но через мгновение ее сердце, угнетенное сомнениями, вновь своим учащенным стуком напомнило ей о ее душевных мытарствах, которые не оставляли ее в последние дни.       Жоффрей тоже встал и последовал за ней. Остановившись рядом, он наблюдал за вспышкой разнообразных эмоций, попеременно играющих на ее лике. — Я рад, что между нами мир.       — Я тоже, — откликнулась она, не глядя на него.       — Тогда скажите мне, что гнетет вас, Анжелика. Вы можете довериться мне.       Анжелика повернулась к нему, и их взоры встретились. Жоффрей долго и внимательно всматривался в ее глаза, и она покраснела. Может быть, потому, что ей не удалось разгадать, что таилось в его очах, которые почти всегда были непроницаемыми, хотя в данный момент в них ярким светом отражалось тепло и участие. В отблесках солнечных лучей, смугловатое лицо Жоффрея, как у всех уроженцев южной Аквитании, казалось еще более смуглым, а его темные глаза почти черными, но такими загадочными и бездонными, что в ее душе зашевелилось что-то растроганное и горестное. И в ту же секунду воющая, рыдающая тоска обрушилась на Анжелику и озарила высоким откровением — несмотря на все, что случилось между ними, на то, что судьба так безжалостно развела их, часть ее сердца все равно принадлежала Жоффрею де Пейраку.       — Ну же, мадам, говорите. Не стесняйтесь меня, — она услышала его приглушенный голос, словно он разговаривал с ней сквозь закрытую дверь.       Это вырвало ее из оцепенения. У маркизы не было причин скрывать правду от ее бывшего мужа, тем более, когда он был так безукоризненно вежлив и предлагал ей свою помощь. Она и правда хотела поделиться с кем-то тем, что не давало ей покоя в последние недели, терзало ее, словно гноившийся порез. Она заговорила тихим, свежим голосом, который напомнил ей голос юной Анжелики, беседовавшей с графом долгими вечерами в Тулузе:       — Хорошо, что вы здесь, Жоффрей. И что я могу общаться с вами.       Его уста изогнулись в улыбке. — Я не буду скрывать, что ваши слова безумно радуют меня, Анжелика. После нашей встречи в Палермо я боялся, что вы и слышать больше обо мне не захотите… несмотря на то, что у нас с вами общие дети.       — О, я была на вас очень зла за то, что вы столько лет скрывали от меня, что живы. Как я хотела стереть с вашего лица ту ухмылку, которой вы щедро одаривали меня при нашей первой за столько лет встрече. Вы можете быть очень циничны и жестоки!       В его глазах забегали озорные огоньки. — Как это похоже на женщин! Они умирают от желания сказать мужчине, который чем-то провинился перед ними, какую-нибудь гадость, но часто не смеют, и это приводит их в ярость. Но вы другая — вы отважная и безрассудная, и всегда говорите то, что думаете, нападая не с тыла, а оголтело бросаясь в бой.       Анжелика взмахнула рукой так, что сотрясла вокруг воздух, словно так она выместила свое раздражение. — Вы можете быть так очаровательны, но и так невыносимы.       Граф развернул ее к себе и уставился в ее глаза, бережно взяв ее руки в свои. — Вы были правы в том, что сказали мне в Палермо. Мне необходимо было больше думать о вас и детях.       — Это все уже не имеет значения.       — Вы правы, Анжелика. Он вздохнул так глубоко, что от его выдоха, казалось, должны были слететь с деревьев все листья.       Она высвободила свои руки из его и зашагала обратно к скамье, где они сидели ранее. Она слышала звук его легких шагов, как он мягко, почти беззвучно, с грацией пантеры, проследовал за ней. Анжелика вдруг подумала, как счастлив должен быть Жоффрей, что он избавился от своего старого увечья после стольких лет, и солнце радости за него осветило ее душу. Судьба была очень жестока к Жоффрею, но, по крайней мере, он больше не хромал.       Они устроились на скамье, с некоторым расстоянием друг от друга, и замолчали, думая каждый о своем. Анжелика была такой мрачной, что по лицу Жоффрея за один миг тенями пронеслись растерянность и озадаченность, сменяя друг друга, а потом осталась лишь нервная бледность, похожая на медленно прорастающий иней. Морщинка на ее гладком лбу и ее померкшие глаза, которые приобрели цвет пыльного изумруда, бросили Жоффрея в вихрь эмоций, и он начал опасаться, что она все еще гневалась на него за мнимую смерть Кантора.       Слова пришли на ум сами собой, и граф произнес голосом, полным раскаяния: — Простите меня за то, что я забрал Кантора себе; за то, что причинил вам страдания.       Анжелика колебалась недолго: — На самом деле я уже давно вас простила, Жоффрей. — Она вздохнула и начала вспоминать: — Исчезновение Кантора принесло много боли, но тогда мы с Филиппом помирились, и впервые за долгое время я обрела покой.       — Если у вас все ладится с маркизом, откуда это подавленное состояние?       — Я действительно счастлива с Филиппом. Любовь неописуемо преобразила его! За прошедшие годы, он сильно изменился, почти до неузнаваемости, как говорит Нинон де Ланкло. Его грубость по отношению ко мне растворилась в дымке прошлого, когда он полюбил меня и решил измениться ради себя самого и ради меня. Филипп остается холодным и манерным аристократом в обществе, которое нас обоих угнетает, но со мной он всегда другой. Он является учтивым и заботливым мужем, беспокоится о своей семье, и когда он не на войне, не в армии, или не разъезжает по стране, инспектируя крепости, он много времени проводит со мной и с детьми. Хотя мы ссоримся и спорим по самым разным поводам, но этого никогда нельзя избежать. В целом, Филипп многое сделал для моего счастья и спокойствия.       Брови графа изогнулись в немом изумлении. — Тогда что происходит?       — Все совершенно нормально в тех рамках, которые устанавливает общество и образ жизни Филиппа. Все даже лучше, чем у других дворян, потому что мой супруг любит меня и верен мне, чего нет в других семьях. Иногда Филипп проводит месяцы в армии, а я или в Плесси, или в Париже, занимаясь делами и коммерцией с месье Кольбером, но он пишет мне о своей жизни. Правда, его письма приходят редко, и они всегда короткие и часто иносказательные. Он также интересуется моими делами и жизнью наших детей и даже Флоримоном и Кантором.       — Он контролирует всю вашу жизнь? Он ограничивает вашу свободу?       — Нет, хотя Филипп пытался сделать это в первые годы нашего брака, когда наши отношения были просто… ужасными. — Ее голос сорвался, когда в ее голове возник образ маркиза с кнутом, и она задрожала. Она напомнила себе, что все это было уже давно в прошлом, и тут же успокоилась.       — А сейчас, Анжелика?       — О, нет! Конечно нет! — воскликнула Анжелика. — Мой муж даже способствовал тому, что король начал вовлекать меня в государственные дела. Наверное, он таким образом хотел заставить Людовика увидеть во мне не только женщину и «Безделицу», которую он хотел сделать своей любовницей несколько лет назад, но и как деловую женщину, которая может оказать пользу Франции. Филипп начал позиционировать нас обоих при дворе как двух людей, жизнь которых связана с успехом страны на политическом поприще: он как маршал Франции принес много славных побед стране и держит французскую армию в великолепном порядке, а я как дипломат помогала королю устанавливать связи с другими странами.        — Например? — осведомился пораженный Жоффрей.       Анжелика самодовольно улыбнулась. — Шесть лет назад Филипп посоветовал Его Величеству поручить мне миссию помочь его неумелым дипломатам наладить отношения с персами для того, чтобы те не заключили союз с русскими. Правда, он злился на меня за то, что мне пришлось флиртовать с персидским послом и поехать в его резиденцию; кстати, этот человек оказался весьма опасным субъектом. Бедному Филиппу тогда пришлось спасать меня от посла, и я никогда не забуду, как он ворвался в резиденцию перса со сверкающими от гнева глазами и с лицом, побелевшим от страха, что мне могли причинить вред, с обнаженной шпагой в руке.       Граф покачал головой. — Вы имеете склонность вляпываться в разные истории, мадам.       — О, да! — заговорила приободрившаяся женщина. — Ранее Филиппу не особенно нравилось, что я занимаюсь коммерцией, несмотря на то, что мои доходы… многократно превышали и превышают его, а деньги нам были очень нужны при придворном образе жизни. Но потом он изменил к этому отношение и сейчас часто хвалит меня за мою предприимчивость. При этом он сам не вмешивается в мои дела и скрывает мою торговую активность от своих приятелей. После поездки в Палермо, где вы напоили меня восточным кофе во время обеда в школе иезуитов, Филипп помог мне получить от короля патент на продажу этого напитка во французском королевстве сроком на двадцать лет.       — Господин дю Плесси помог вам? — переспросил он.       — Я намеренно удалилась от двора, чтобы создать дистанцию между королем и мной, на случай если Его Величество изменит свое решение, — пояснила она. — Так было нужно, и это помогло. Мы с королем сейчас редко встречаемся, а когда видимся, он удостаивает меня чести быть в его окружении только потому, что я жена его маршала и заслуживаю этого по своему положению. И когда мне понадобился патент на кофе, вмешался Филипп и поговорил с нашим сувереном, хотя думаю, что я бы получила его даже, если бы подала прошение через Кольбера.       От созерцания изящных черт Анжелики и ее неописуемо привлекательных глаз, которые загорелись огоньками, когда она рассказывала о своей жизни, Жоффрею было трудно сконцентрироваться, но он умел мастерски управлять своими эмоциями. — Маркиз очень умный человек. Он позиционирует супругов дю Плесси как государственных людей. А вы тоже все сделали правильно в отношении нашего монарха, что принесло свои плоды.       Слегка погрустнев, она прошептала: — Да, мы оба ведем себя правильно… — Она посмотрела ввысь и улыбнулась, как будто среди облаков увидела лицо, излучавшее свет. — Я не могу жить в клетке! Я не смогла бы этого вынести! И Филипп дает мне свободу жизни и действий потому, что знает, что она мне необходима, как птице нужно небо для полета.       Жоффрей помолчал, размышляя над ее речами. Потом он обратил к молодой женщине полный непонимания взор. — Анжелика, но если все так, тогда почему вы недовольны?       Она устремила на него взгляд больших изумрудных глаз, в которых плескалась легкая печаль, как в озере рыбка. — Филипп и я живем в рамках того, что наши жизни принадлежат нашему сюзерену и Франции. Мы — верные подданные короля и высокородные дворяне, занимающие одно из самых высоких положений в высшем обществе. И хотя мы становимся сами собой вдали от двора и нашего суверена, мы все равно скованны по рукам и ногам цепями долга перед Его Величеством, а может быть, и цепями страха, что однажды у нас отберут свободу и почести, если мы разозлим или как-то обидим короля. Посмотрите, что недавно случилось с герцогом де Лозеном: он теперь в Бастилии на неопределенный срок, а он был в высшей милости у Людовика.       — Абсолютной свободы не бывает. Теперь граф понял, что гложет ее.       — Она существует и достижима. — Она прервалась и изменившимся — низким, хриплым — голосом с усилием исторгла: — У вас была такая свобода и жизнь вне правил, Жоффрей. Свобода на Средиземном море! Вдали от короля, от стаи его подобострастных и лицемерных подданных, и от общепринятых порядков. Это ведь было прекрасно, да?       Жоффрей посмотрел на нее так, словно она была подростком, впервые отпущенным за пределы дома. Он взял ее руку в свою и легонько стиснул ее пальцы. — Бедная маленькая Анжелика! Я сомневаюсь, что вы понимаете, что такое свобода, или ваше мнение сильно отличается от моего. У меня было больше свободы, чем у вас, но не столько, сколько мне бы хотелось.       — Правда? В ее голосе сквозили нотки недоверия.       — Конечно! — выпалил граф и рассмеялся гортанным смехом, затем закашлялся. — Даже у грозного Рескатора не было полной свободы на Средиземное море: она была ограничена материальным миром и сводом законов, который даже он не мог нарушить — например, мои обязательства перед марокканским и турецкими султанами. — Он освободил ее руку и сложил свои руки на широкой груди. — Абсолютной свободы не существует; есть лишь свобода выбора, а, сделав какой-то выбор, ты становишься заложником своего решения и живешь с его последствиями. Что касается личной жизни, то в отношениях нужно давать столько свободы, чтобы человек сам хотел бы все чаще бывать рядом с вами, и именно это делает месье дю Плесси.       Удивление окрасило лик Анжелики: она не ожидала, что граф будет заступаться за маркиза. — Не думала, что вы такое скажете о Филиппе. В Палермо вы так высмеивали его!       — Я говорю о вашем муже то, что думаю. Мое мнение о нем значительно улучшилось.       Жоффрей хмыкнул, так как подумал, что его соперник поступал совершенно правильно и был, возможно, немного коварен: маршал предоставлял своей жене столько свободы, сколько мог, и этим же привязывал ее к себе и одновременно укреплял их брак. Когда-то сам Жоффрей действовал также, когда дал дичившейся его Анжелике столько свободы в супружеской жизни, сколько она хотела и он мог ей предоставить, принося в жертву свои самолюбие и желания, так как жена отвергала его, но позже это позволило ему стать завоевателем ее сердца.       Она широко улыбнулась. — Это просто прекрасно, и я рада!       — Вот и хорошо, — усмехнулся он в ответ. — Что же еще вас беспокоит?       Анжелика лихорадочно молвила: — Иногда моя жизнь кажется мне лишенной тех красок, какие она могла бы приобрести, если бы я ее изменила. Например, если бы я покинула Францию…       — Да, — отчеканил Жоффрей резким тоном. — Я понимаю, что вы имеете в виду, Анжелика. Вы желали бы приключений, потому что где-то под личиной порядочной и верной королю дамы скрывается бунтарка против существующих законов общества и мира. Вы — женщина огромной силы характера и духа, что вы неоднократно доказывали в своей не такой уж длинной жизни. Но вы еще и авантюристка по натуре, в то время как маркиз упорно пытается уберечь вас от ваших неблагоразумия и недальновидности, одновременно давая вам свободу.       — Вы правы. — Она глубоко вздохнула, словно вынырнула на свежий воздух из глубины моря. Посмотрев в черные глаза Жоффрея, тлеющие, как раскаленные угольки, она допустила: — Я часто думаю о том, что было бы, если бы судьба не разлучила нас. Какой бы была наша жизнь?       Жоффрей ухмыльнулся. — Стало быть, вы все-таки не забыли меня?       Анжелика отвела взор в сад и уставилась на большую клумбу, где цвели тюльпаны, а затем на зеленые деревья, листья которых отливали красноватым цветом от зарева на небосклоне. Она прошептала: — А разве можно забыть то безоблачное счастье, которое вы подарили мне под небом Тулузы? Разве можно забыть того, кто научил тебя смотреть на мир как на место, где любовь занимает самое важное место? Можно ли вычеркнуть из памяти то, что вы сделали меня женщиной и раскрыли мне мою собственную личность с разных сторон?       — К сожалению, самой собой вы стали без меня. А я в это время был далеко. А, возможно, вы еще ей и не стали, потому что вы продолжаете открывать разные грани своей личности.       Ее взор метнулся к нему. — Может быть.       — Вы многогранны, Анжелика, — Жоффрей проговорил тихо и сокровенно, с неподдельными уважением и восхищением. — В вас очень много природной силы, которая неиссякаема и неисчерпаема. Эта сила хранит вашу жизнь и делает вас внутренне целой и полноценной; она также ведет вас по жизни и толкает на поступки, которые обычная женщина никогда бы не совершила. Вы смеете жить своей жизнью и думать своей головой, и все, к чему вы прикасаетесь, играет новыми красками, хотя вы все равно не сможете никогда жить так, как мужчина.       — А вы, Жоффрей, созданы для жизни одинокой и свободной, — размышляла она вслух, глядя ему в очи. — Я уверена, что если мы остались бы вместе, то рано или поздно вы покинули бы меня и Тулузу, чтобы отправиться на поиски новых приключений. Ваше стремление познавать мир неутолимо. Вы — человек, который не может жить без новых открытий.       Граф улыбнулся как-то странно, а в глазах его вспыхнули огоньки. — Вы покинули бы меня первой, моя дорогая. Порочное общество, которое нас окружало и в Тулузе, и в Париже, не позволило бы вам остаться верной супругой, ведь вы одна из прекраснейших женщин Франции. Вас бы всевозможными способами побуждали испытать силу своих чар и на других мужчинах.       Потрясенная его словами, Анжелика широко раскрыла глаза, словно очнувшись ото сна. — Но разве наша любовь не была достаточно сильна, чтобы все преодолеть?       — Ей бы не дали времени окрепнуть.       — Пожалуй, — согласилась она. — Чтобы стать хорошим мужем или женой, нужен долгий срок.       — Анжелика, не сердитесь на меня, но я хочу вам кое-что сказать.       — Что, Жоффрей?       — Судьба, увы, оказалась не на нашей стороне. Ей угодно было разлучить нас, — процедил сквозь зубы граф. Его сердце было полно горечи, которая отравляла сладость этих моментов, когда он мог спокойно и доверительно беседовать с Анжеликой, хотя его голос был нейтральным. — Я не смог сделать вас счастливой — мне не дали это сделать ни судьба, ни король, ни я сам из-за тех ошибок, которые я совершил и не могу исправить. Но я доволен, что нашелся человек, который смог дать вам стабильную и относительно свободную жизнь, которой вы можете наслаждаться.       От изумления она открыла рот, который превратился в крошечную буковку «о». — Жоффрей…       — Не будьте так поражены моими словами, душенька моя. — Его голос зазвучал теплее, когда он добавил: — Я никогда не хотел, чтобы вы страдали. Если бы события не приняли такой плохой оборот для нас с вами, и мы бы остались во Франции, думаю, что вы бы имели именно ту свободу, которую вы сейчас располагаете в вашем супружестве с маршалом.       — Что вы хотите этим сказать?       Глядя в ее вопрошающие глаза, граф де Пейрак иронично скривил губы. — То, что вам не понравится, моя дорогая. — Он мгновенно изменился в лице и посерьезнел, словно он был грозным властелином перед нашкодившим ребенком. — Научитесь ценить то, что имеете, и не желать большего и всего недостижимого, в особенности тех авантюр, которых в глубине души вы жаждете. Я доволен тем, что маркиз охраняет вас от себя самой, потому что вы можете не только построить свою жизнь с упорством, которому могут позавидовать многие мужчины, но также и неистово разрушить все одним опрометчивым действием или поступком. — Его губы сложились в чудную улыбку. — Вы слишком на многое способны, даже на самое невероятное, а ваша внутренняя сила может быть не только созидательной, но и разрушительной. — Он повысил голос и повторил: — Цените то, что имеете. Цените, или жизнь заберет у вас это.       Взор Анжелики сверкнул, словно он оскорбил ее. — Вы верите, что я бы разрушила свою жизнь?       — В вас очень много силы, и вы сама полностью не умеете ей управлять. Это может быть и очень хорошо, и очень плохо. Вы сильнее вашего мужа и, возможно, в чем-то даже сильнее меня.       Эта мудрое словоизлияние Жоффрея повергло Анжелику во всепроникающий шок, который парализовал ее от головы до ног, как будто лютый мороз продрал ее до костей; ее сердце замерло в груди, а кровь застыла в жилах. Ей внезапно привиделось, что она не живет своей настоящей жизнью, а только спит, словно замороженная в хрустальном гробу. Судьбоносное сообщение Жоффрея поразило ее не менее, чем год назад весть о том, что ее первый муж не умер. Затем кровь в ее жилах закипела и забурлила, как не может и самый яростный из штормов, и вдруг вихрь эмоций в душе молодой женщины превратился в ураган, который зловеще ревел и завывал, срывая камни, из которых она выстроила свой мир, и бросая их в стороны с ужасным грохотом.       Анжелика с болезненным изумлением призналась самой себе, что она и правда могла недостаточно знать себя, может потому, что не участвовала в авантюрах, подобным тем, в которые бросался Жоффрей, когда она был великим флибустьером на Средиземном море. Неужели Анжелика и правда не осознавала всей своей силы? Была ли она действительно не способна совладать с ней и, таким образом, уничтожить все то, что она создавала по кирпичику на протяжении многих лет, как строители создают дворцы для знати? Анжелик не знала ответов на эти вопросы, которые жалили ее в кожу и тело, подобно москитам. В голове маркизы туман с каждым мгновением становился все гуще, и его длинные, полупризрачные, серые полотнища вились вокруг ее изнуренного мозга, словно покрывало, окутывающее больного.       Разгадав ее состояние, Жоффрей вмешался в ход ее раздумий. — Не надо так много думать. Просто живите и оставайтесь самой собой. Но цените больше то, что вы имеете, и старайтесь не мечтать о том, чего вы не можете получить — это лишь отравляет ваше существование. Сотрите в своей голове картинку той дикой жизни, которую вы сами себе нарисовали в мечтах, и не вините месье дю Плесси в том, что он не может дать вам абсолютной свободы.       — Филипп не может, потому что он государственный человек; его жизнь принадлежит королю.       Жоффрей пожал плечами. — Но я бы тоже не смог дать вам такой свободы.       — Нам не дали шанса убедиться в этом, — подметила она.       — Я — свободолюбивый авантюрист и неустанный путешественник по миру, человек, который в своей жизни попробовал если не все, то многое. Но я не могу сказать, что все это сделало меня счастливым, хотя, несомненно, наделило меня потрясающим жизненным опытом. Мне тесно в рамках нашей жизни, и сейчас я вернулся на служу к королю на Средиземном море только ради будущего наших сыновей. И сейчас, когда флот будет построен, я буду добывать славу Его Величеству, но я, в первую очередь, думаю о сыновьях и своей выгоде, потому что я смогу заработать на торговле на море и увеличить свое состояние. Я никогда не был государственным человеком, как маршал дю Плесси — это не в моей натуре, но я вынужден приспосабливаться.       — А вы бы хотели поменять свою жизнь? — поинтересовалась она.       — Ни к чему об этом думать, — дал уклончивый ответ граф. Он не мог озвучить то, что он страстно желал вернуться на несколько лет назад и сделать все, чтобы забрать ее из Франции к себе на восток. — Ведь мечты — это не реальность, а плод нашего воображения.       — Мы ведь все равно ничего не можем изменить. Это вы хотите сказать?       — Такой авантюрист, как я, создан для вольной жизни без оков! — рассмеялся Жоффрей де Пейрак. Сейчас он будет вынужден сказать ей то, что она должна услышать от него, чтобы успокоиться и не терзать себя больше понапрасну. И хотя он собирался приукрасить свою страсть к приключениям, он чувствовал, что его долг сделать это для ее благополучия. — Какое-то время я бы, наверное, смог жить без приключений, пытаясь побороть свою натуру. Но острые ощущения умирают при прекращении авантюры, и я бы тосковал по свободной жизни, которая позволяла мне возвышаться над другими и миром, и, таким образом, познавать его в новых гранях и проявлениях. Я — очень непоседливая и ненасытная до знаний и опыта личность.       Невероятно взволнованная Анжелика с трудом выговорила: — Вы не перестаете меня удивлять. Вы, фактически, признаете, что не смогли бы сделать меня счастливой.       Граф ободряюще улыбнулся ей и продолжил свою прежнюю линию: — Я признаю лишь то, что не смог бы вас оберегать от себя самой так же хорошо, как это делает маршал.       — Да… Мне кажется, вы можете быть правы…       — Маркиз дю Плесси де Бельер — дворянин до мозга и костей, — со слабой улыбкой вещал Жоффрей, его честный взгляд сосредоточен на ее лице. Сейчас он без преувеличений и отложив обиды излагал свое мнение о Филиппе. — Убежден, что он не смог бы отдать королю только одно — вас. — Последовала пауза, и когда она кивнула в подтверждение, он провозгласил: — Маркиз — государственный человек, для которого честь и долг его, его семьи, и его рода дороже жизни и всех богатств. И это просто превосходно, мадам! Это отличает его от кучки раболепных придворных, шаркающих ногами в коридорах Версаля в надежде обратить внимание короля на себя и не гнушающихся никакими подлостями и интригами, чтобы добиться расположения монарха. А маршал дю Плесси — великий полководец, жестокий на поле боя, как любой воин, но любящий вас и свою семью. Ну и кто в наше время не жесток из знати? Он — великая личность в масштабах Франции и ее истории, и вы должны гордиться, что такой человек любит вас.       Анжелика сначала молча смотрела на графа де Пейрака. Солнце клонилось к закату, и среди светлых облаков в нарядных белых завитках, длинными грядами закрывавших небесный свод, появились оранжевые оттенки. В сгущающемся сумраке его лицо казалось чем-то неопределенно-мрачным, более таинственным, чем при ярком свете дня и даже чем все легенды прошлых веков. В его пылающих каким-то необыкновенным огнем глазах она прочла что-то потусторонне грустное, словно в глубине его сердца скрывалась роковая тайна.       Вокруг Жоффрея во все времена существовал ореол таинственности, и иногда ей казалось, что именно в таких неординарных и непостижимых людях была скрыта тайна сотворения мира и природы. Анжелика не удивилась тому, что после такой пылкой любви, которую она все еще хранила в глубинах своего сердца, она все еще испытывала к этому великолепному образцу мужской сильной породы влечение, о котором она строго-настрого запрещала себе думать.       Жоффрей размышлял совершенно о другом. Он ненавидел судьбу, которая так несправедливо обошлась с ними, клял всех ангелов, божеств, и демонов; ненависть его разгоралась все ярче, как огонь на промасленной ветоши, в которую была превращена их совместная жизнь — ее больше не было нигде, кроме их мечтаний и воспоминаний о прошлом. Они очень долго обитали в пространствах, не пересекавшихся много лет до их встречи в Палермо. Они уже не могли быть вместе и теперь будут брести бесконечно, ища свой путь! Но если Анжелика нашла приют в сильных руках Филиппа, то у Жоффрея не видно было убежища, а его нынешняя любовница была не в счет. Но, если поднимется леденящий и убийственный ветер смерти и набросится на него со всех сторон, Жоффрей будет встречать свою кончину с его сыновьями.       Звонкий смех Анжелики, словно распространявшийся по парку, как звон колоколов, вернул Жоффрея из мира грез. Она встала со скамейки с радостным восклицанием и протянула ему обе руки, как делают добрые друзья при встрече. — Спасибо, Жоффрей! Спасибо!       Граф тоже рассмеялся, в этот раз не закашлявшись. Ее улыбка осветила ее лик и согрела его душу, на миг придав сумрачному парку и всей засыпающей природе золотистые оттенки.       Жоффрей поцеловал обе ее руки. — Мне пора идти. Месье дю Плесси скоро вернется. А мне не хотелось бы его встретить, чтобы ненароком не стать причиной ваших разногласий.       — Да, вы правы, Жоффрей. Вам нужно уходить.       — Мадам, подумайте над моим советом серьезно.       — Обязательно, мессир, — пообещала она, имея в виду каждое слово.       Граф де Пейрак раскланялся перед бывшей женой с присущим ему изяществом. Его сердце сжалось от муки, когда он дал ей напутствие: — Берегите себя, дивная Венера. И будьте счастливы со своим Марсом, уж коли судьбе или року было угодно соединить вас с ним. — Вздох смирения сорвался с его губ, а теснение в груди на миг прервало его дыхание. Ему было неимоверно тяжело говорить эти слова Анжелике, но это было единственным выходом из их ситуации, и это был благородный поступок. Жоффрей не мог потерять свое лицо перед ней и также хотел ее счастья.       Лучезарная улыбка озарила лицо маркизы дю Плесси. — Благодарю вас, Жоффрей.       По пути из сада в замок, Жоффрей де Пейрак размышлял об Анжелике. Он почувствовал себя бесконечно усталым, как если бы он совершил длительное и мучительное путешествие. Его вдруг охватили уныние и боль потери, но мысль о том, что Анжелика больше не принадлежала ему, не захватила его существо полностью и не преследовала его неотступно и назойливо. За прошедший год, граф смирился с тем, что потерял ее навсегда, хотя это было для него очень сложно и оставило еще один шрам на его сердце. Прошлого было не вернуть, и жизнь развеяла его мечты, оставив Жоффрею его двух сыновей. Любовь к Флоримону и Кантору не дала померкнуть в его душе ценности и счастью бытия: именно сыновья стали источником его жизни и силы, и эта мысль погасила грусть Жоффрея и придала ему сил. Ему было, ради кого жить!